Владимир Корнилов - Демобилизация
— Не помрет, — хмуро отмахнулся Гришка, разливая водку. — Волково ей требуется.
— Крематорий культурней. Быстро и никакой пыли.
— Слушай, Надежда, я съезжу погляжу, не слишком ли завирает, — сказал Гришка жене после ухода москвича.
— Тебе бы только гулять и деньги тратить.
Через день пришла открытка от Курчева с московским адресом. Гришка позвонил в полк на КПП.
Дневальный Черенков сразу узнал его голос и сказал, что лейтенант в отпуске в столице. Квартирка, мол, его отвозил Ишков, плевая, а сам лейтенант вряд ли вернется. Демобилизация ему светит.
Гришка пошел в Думу (бывшее здание Думы), купил плацкартный билет на понедельник, выклянчил у жены тыщу на семейную командировку (свои два месячных оклада он надежно спрятал и о них не заикался) и во вторник утром проснулся в столице.
Комната обменщика впрямь была на Садовом кольце, и шуму особого не было, потому что выходила она окнами во двор. Но находилась на шестом, последнем, этаже, а крыша, видимо, здорово текла. Нужно было всадить в ремонт не два, а все четыре месячных офицерских жалования. Полдня Гришка препирался с москвичом (как оказалось — безработным кандидатом наук, прошедшим по конкурсу на место доцента в ленинградский педвуз), пока тот не согласился с рассрочкой на год оплатить ремонт.
На радостях Гришка тяпнул и отправился на телеграф звонить жене. Она опять кочевряжилась, потому что, как утверждала, ни о каком ремонте речи раньше не шло, и ни о какой рассрочке слышать не хотела. Гришка стал крыть ее трехэтажными словами, и какие-то парни с коками и длинными лохмами строили ему через стекло в двери рожи и откровенно потешались над ним. Наконец телефонистка прервала разговор, обещав позвать милицию. Гришка плюнул, извинился и, оставив в окошечке сдачу, пулей вылетел из переговорной.
Теперь уж не миновать было Игната, и Гришка прямо с Центрального телеграфа поехал к абрикосочнику. Краска в парадном высохла и на стенах уже кое-чего написали. Бодро сжимая в руках чемодан, Гришка, как какой-нибудь иностранец из «Европейской» гостиницы, поднялся на третий этаж и твердо нажал кнопку звонка. Дверь была обита с двух сторон и звонок откликался так тихо, словно висел в доме напротив. Гришка нажимал дважды и трижды — никто не открывал, и тут Гришка подумал: вдруг Игната опять посадили…?
Он так перепугался этой мысли, что тут же отпустил кнопку звонка и хотел бежать с чемоданом вниз, но у соседей открылась дверь, вышла молодая девица, с подозрением оглядела стоящего на площадке Гришку, и ему снова пришлось нажать опасный звонок. Девица села в лифт и поехала вниз.
«Аристократы», — подумал Новосельнов, вспоминая, что дом кооперативный и что живут тут люди с деньгами, которые должны подозрительно относиться к посторонним.
Обитая дверь Игната по-прежнему не открывалась, но Гришка, как ни был напуган, сообразил оглядеть, не опечатана ли, и не найдя нигде сургуча и пломбы, несколько успокоился.
Из автомата он позвонил маклеру и тот сказал, что Игнат Трофимыч отбыл в Мацесту кости лечить, вернется дней через двадцать, и что пусть Григорий Степанович не волынит, а оформляет обмен, а то грозятся ввести какие-то новые сверхограничения с пропиской и тогда все может накрыться. Гришка поблагодарил, обещал поторопиться, хотя точно знал, что все это — лажа, прописка и без того урезана донельзя, и просто маклеру не терпится содрать с него и с кандидата по два куска.
Несколько повеселевший, он окликнул проходящее такси и, купив по дороге горючего и кое-какой закуси, помчался к Борису.
Тут ему тоже не открывали. Он стоял на темном неровном узком дворе и тарабанил в дверь, обтянутую рваной клеенкой и ветошью, на которой еле была заметна выведенная мелом четверка. Потом, очень не скоро, звякнул замок на дальней двери, потом открыли входную и Гришка в неярком свете молодой луны увидел маленькую пожилую женщину в накинутом на белую холщевую рубаху зимнем пальто.
— Дома, дома, — сонно пробурчала и пустила Гришку в тамбур, а оттуда в небольшой коридор. — Легли, может, — махнула рукой на дверь, расположенную прямо против входной, и скрылась за своей, соседней.
Гришка, не обращая внимания на множественное «легли» или считая, что это просто форма вежливого обращения, неистово заколошматил в дверь.
— Кто там? — раздался недовольный голос Борьки Курчева.
— Кто? Я. Кто еще, ежовый ты хрен! — хихикнул перед дверью Новосельнов.
— А… — вроде бы без особой радости промычал Курчев. — Погоди, оденусь.
— Да что я — баба? Открывай.
— Заткнись и жди, — сердито сказал Борис, и тут Гришка сообразил, что лейтенант не один.
Действительно, минут через пять он увидел товарища в полной обмундировке, а за его спиной на сколоченной тахте сидела умопомрачительная фря, чуть худенькая, но поразительно свежая и такая чистенькая, словно она спала с английским лордом, а не с этим неряхой-технарем в засаленном кителе и фараонских сапогах.
«Ну и везет дурням!» — подумал Гришка, понимая, что сегодняшнюю ночь ему придется кемарить в зале ожидания одного из трех ближайших вокзалов.
— Извини, — прошамкал он.
— Ничего… Разоблачайся, — сказал лейтенант. — Есть хочешь или подождешь? Я скоро вернусь.
— Да раздевайся ты, — прикрикнул на гостя, снимая с гвоздя, вбитого в дверную планку, длинное дубленое женское пальто и подавая его своей красотке.
«Стесняется меня», — с обидой подумал Гришка, тут же забывая, как минуту назад сокрушался, что сиднем просидит до утра на вокзалах.
— Может быть, отметим, — вытащил он из-за пазухи бутылку петровской водки. — Между прочим, Новосельнов Григорий Степанович, — подошел он к девушке, просовывавшей руки в рукава дубленки.
— Инга, — кивнула та.
«Она и Борьку стесняется, — подумал Новосельнов. — Наверно, втихаря к нему бегает, а я застукал. Факт — не по чину ему. И не по морде», — с сомнением еще раз поглядел в давно знакомое нескладное лицо лейтенанта.
— Нет, спасибо. Лучше в другой раз. Я спешу, — покраснела девушка, и, не подавая руки, вышла из комнаты.
Новосельнов с сомнением глянул на курчевский матрас, наскоро прикрытый синим знакомым ему одеялом, и подмигнул Борису. Но тот не ответил, а только поднял свалившуюся с матраса шинель и, запихивая в нее руки, выскочил вслед за гостьей.
20
Времени было уже десятый час, а ходов до контроля оставалось у каждого по тринадцати. Слово «цейтнот», столь частое в прошлом матче с Бронштейном, еше не было произнесено. Но Варвара Терентьевна теперь надеялась только на цейтнот и на относительную молодость Смыслова. Знатоки утверждали, что в эндшпиле Василий Васильевич считает безошибочно.
Боль не то чтобы отпускала, но став мягкой и горячей, позволяла глядеть на демонстрационную доску.
Смыслов думал над ходом, и на его квадратных, расположенных под огромной доской, часах секундная стрелка прыгала как бешеная. Старыми дальнозоркими глазами Варвара Терентьевна следила уже не за доской, а за стрелкой и, словно в такт стрелке, сердце начинало тахикардически колотиться в ее дрожащей и ненадежной грудке.
Смыслов зачем-то двинул крайнюю ферзевую пешку. У него было положение явно хуже, но, когда Ботвинник тут же, погладив темя, забрал пешку, у белых стало еще хуже, потому что дальнобойность их слона сократилась еще на одну клетку. Тогда Смыслов, что называется, пошел ва-банк и стал меняться в центре. Чемпион с каждым ходом усиливался, но на доске редело и, в общем, тупо, через пень колоду, партия катилась к ничьей. Это слово, сначала тихо, потом все громче и отчетливей, стали повторять в партере, и маленький толстенький очкастый судья матча чех Опоченский начал нервно давить на своем столе кнопку и транспарант «Соблюдайте тишину» замигал, как светофор в часы пик, а потом так и остался гореть.
— Нет, не ничья, а дожмет, — сказал сидящий впереди нервный медицинский генерал.
— Не говорите глупостей, — резко ответил такой же старенький, как Варвара Терентьевна, худой, бедно и ветхо одетый человечек, доктор Калашников. Старая женщина помнила его фамилию, потому что на прошлом матче он всегда так и говорил: «Доктор Калашников считает, что сейчас последует аш семь» или «Доктор Калашников считает, что тут ничего не произойдет».
— Однако зажимает, — послышалось откуда-то сзади, и действительно конь Ботвинника, как собака кошку, начал гонять по доске белого слона.
— Ничего, ничего. Сейчас пожмут руки, — сказал в седьмом ряду доктор Калашников.
Белая ладья, как хозяйка, вылезла из своего угла и предложила черному коню убраться. И он впрямь убрался, хотя свободно мог забрать еще одну белую пешку.
«Коленки дрожат», — подумала Варвара Терентьевна, обрадованная нерешительностью Ботвинника.
![Гарри Гаррисон - Стань стальной крысой! (Книга-игра) [Ты можешь стать Стальной Крысой!]](/uploads/posts/books/11654/11654.jpg)