Ион Деген - Статьи и рассказы
Я хвастался тем, что знаком с поэзией персидской, латиноамериканской, турецкой, филиппинской, даже с японскими танками. «Витязь в тигровой шкуре», «Джангар», «Калевала».
И вдруг я, еврей, впервые услышал о существовании еврейского поэта, да ещё создавшего поэму, являющуюся одной из вершин поэзии.
В каталоге библиотеки, которой я пользовался, имени Бялика не было. Но в этой библиотеке, одной из самых больших и самых престижных в Киеве, был закрытый отдел, проникнуть в который можно было, только имея особый пропуск. Надо ли говорить, что мне КГБ такой пропуск не обеспечил. И, хотя у меня не было пропуска, но нелегальный доступ всё-таки был. Отделом заведовала моя благодарная пациентка. Именно к ней я обратился:
— Марта Васильевна, дайте мне, пожалуйста, Бялика, — сказал я ей таким тоном, словно с этим самым Бяликом я был, по меньшей мере, знаком лично.
Марта Васильевна съёжилась, явно раздумывая, дать или отказать. Затем она скрылась в недрах своего отдела и вышла ко мне с солидной книжкой в руках. Судя по внешнему виду, эту книгу никто не читал. Она была словно только что из типографии.
— На одну ночь. Завтра по пути на работу мы встретимся, и вы вернёте мне книгу.
— Спасибо. Договорились.
Я не могу описать эту ночь. Единственное, что я могу сказать, у меня то ли прерывалось дыхание, то ли прекращалось сердцебиение. Стихи Бялика были в переводах Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Фёдора Сологуба, то есть, в переводах знаменитых русских поэтов серебряного века. Но подавляющее большинство стихов, в том числе поэма «Сказание о погроме», в переводе какого-то Вл. Жаботинского. Эту фамилию я услышал впервые. Вернее, впервые я услышал о таком переводчике. Фамилию Жаботинский я знал хотя бы потому, что Леня Жаботинский, чемпион мира по тяжёлой атлетике в тяжёлом весе, был моим пациентом.
Утром следующего дня после бессонной ночи по пути на работу я встретился с Мартой Васильевной и вернул ей книгу. Как мне не хотелось её возвращать!
Возможно, я так ничего не узнал бы о переводчике Вл. Жаботинском, не получи в тот же день скромный подарок, небольшую книжечку стихов Эдгара По. Стихотворение «Ворон» потрясло меня. Но что самое удивительное: перевёл это стихотворение с английского Вл. Жаботинский. А вы говорите случайность! Не кажется ли вам, что цепочка случайностей становится длинноватой?
В один из ближайших дней я пошёл к поэту Мыколе Руденко, с которым я был в добрых отношениях. Имя Вл. Жаботинского ему было так же неизвестно, как и мне. Но у него была небольшая брошюрка — перечень всех переводчиков на русский язык. Вл. Жаботинский в этом перечне отсутствовал. Странно. Человек переводит с древнееврейского (я ещё не знал слова иврит) и с английского, а переводчиком не считается. Вернее, не числится. Советский человек, я не без оснований предположил, что это личность, не угодная моей родной власти. Более того, оба перевода убедили меня в том, что Вл. Жаботинский личность очень не ординарная.
Я пришёл в библиотеку.
— Марта Васильевна, кто такой Жаботинский?
— Тссс! Вы не знаете? Это же знаменитый сионист. Фашист. Злейший враг Советского Союза.
— Марта Васильевна, пожалуйста, дайте мне прочитать Жаботинского.
— Вы с ума сошли! Мы оба попадём в тюрьму!
— Марта Васильевна. Марта Васильевна.
— Ну, хорошо. На одну ночь. Но даже ваша жена не должна видеть эту книгу.
«Фельетоны». Дешёвое издание в мягкой серо-зелёной обложке на плохой бумаге. Публицистика. Но какая! Я вчитывался в каждую букву. За всю ночь я осилил только половину совсем небольшой книги. Её нельзя было читать быстро, в обычном темпе. Я не имел представления об авторе. Я не знал, где и когда он родился, где живёт, когда написана эта книга. Она была настолько злободневна и современна, что, казалось, написана буквально на днях. Через неделю я получил книгу ещё на одну ночь и дочитал её до конца. Я пытался представить себе гиганта, написавшего «Фельетоны».
В ту пору мы были очень дружны с Виктором Некрасовым. За пятнадцать лет до этого я прочитал его книгу «В окопах Сталинграда». Тогда она называлась просто «Сталинград». Я даже мечтать не смел, что когда-нибудь встречусь с автором этой замечательной книги. И вдруг не только встретился, но и приобрёл в его лице друга. Я спросил его о Жаботинском. Виктор, как и я, знал только тяжёлоатлета Леонида Жаботинского. Я рассказал ему о переводах, о публицистике этого необыкновенного незнакомца. Но Некрасов, так мне показалось, остался равнодушным к моему рассказу. И уже перед самым уходом, когда мы говорили совсем о другом, он вдруг сказал:
— У меня к тебе просьба. Хватит с тебя одного Жаботинского, твоего пациента. Без нужды не нарывайся на неприятности.
Только спустя пять или шесть лет, после нашего весьма неприятного спора по поводу моего намерения уехать в Израиль, я по-настоящему понял совет Виктора Некрасова. По-видимому, он всё таки знал, кто такой Вл. Жаботинский.
Благоразумному совету моего друга я не последовал. Вскоре моими пациентами стали два человека, владеющие ивритом. Один из них даже преподавал иврит в подполье. Он рассказал мне, что «Ворон» Эдгара По на русский язык переведен семнадцатилетним одесским гимназистом Владимиром Жаботинским, что он стал очень видным журналистом, оставшимся на Западе после Октябрьского переворота. Затем я узнал, что Корней Чуковский гордился своей дружбой с Жаботинским, считая его своим наставником. Затем я узнал, что Жаботинский, зная десять языков, занимался переводом многих поэтов на русский язык и сам писал стихи. Написал романы «Пятеро», «Самсон назарей» и много рассказов. Но даже Марта Васильевна не могла снабдить меня этими произведениями. Старый черновичанин рассказал мне, что он восхищался речами, безусловно, выдающегося оратора Жаботинского. Он называл его пророком. В тридцатых годах двадцатого века Жаботинский предупреждал евреев о надвигающейся на Европу катастрофе и призывал их спасаться в Палестине. Он говорил, что, если евреи не уничтожат галут, то галут уничтожит евреев. Но, увы, немногими были услышаны пророчества. Нет пророка в своём отечестве.
Однажды мой коллега, видный украинский националист (его демонстративная безнаказанная фронда даже вызывала подозрение, не является ли он агентом КГБ) подарил мне две старых палестинских марки с изображением Теодора Герцля и ксерокопию двух страниц из книги стихов Жаботинского. Это тоже могло вызвать подозрение, потому что доступ к копировальным машинам в Советском Союзе был крайне ограничен. Стихотворение «Мадригал», посвящённое жене, было напечатано с ятями и твёрдыми знаками в конце слова. Коллега категорически отказался показать мне первоисточник.
— Подякуйте мэнэ за подарунок и нэ задавайтэ запытань, — сказал он. — Поблагодарите меня за подарок и не задавайте вопросов.
Я не задавал. Стихотворение я читал не только друзьям, но даже не очень знакомым, правда, в таких случаях не называя фамилии автора. Прочту и вам, надеясь на то, что память мне не изменила:
«Стихи — другим», вы мне сказали раз,
«а для меня и вдохновенье немо?»
Но, может быть, вся жизнь моя — поэма,
И каждый лист в ней говорит о вас.
Когда-нибудь — за миг до той зари,
Когда Господь пришлет за мной коляску,
И я на лбу почую божью ласку
И зов в ушах — «Я жду тебя, умри», —
Я допишу, за час до переправы,
Поэмы той последние октавы.
В ней много будет глав. Иной главы
Вам мрачными покажутся страницы:
Глухая ночь, без звезд, — одне зарницы…
Но каждая зарница — это вы.
И будет там страница — вся в сирени,
вся в трепете предутренней травы,
в игре лучей с росой: но свет, и тени,
и каждая росинка — это вы.
И будет там вся боль моих страданий,
все родины, все десять языков,
шуршание знамен и женских тканей,
блеск эполет и грязь тюремной рвани,
народный плеск и гомон кабаков:
мой псевдоним и жизнь моя — качели…
Но не забудь: куда б ни залетели,
Качелям путь — вокруг одной черты;
И ось моих метаний — вечно ты.
Да, много струн моя сменила скрипка.
Играл на ней то звонко я то хрипко, —
и гимн, и джаз; играл у алтарей,
и по дворам, и просто так без толку…
Но струны все мне свил Господь из шелку
Твоих русалочьих кудрей.
В ту пору, очарованный этими стихами, я не понимал некоторых образов. Я не знал, что «блеск эполет» — это знаки отличия Жаботинского, лейтенанта английской армии, что «грязь тюремной рвани» — это о времени, когда он томился в тюрьме в Палестине, обвинённый в руководстве самообороной евреев против арабского бандитизма, что «качели» — это итальянское слово альталена, которое Жаботинский избрал своим псевдонимом. Я и сейчас, зная так много о Жаботинском, не имею представления, когда написано это стихотворение.
