Джон Фаулз - Червь
В: В то утро, когда вы отбыли из Чизика, были вы предуведомлены, что в путешествии вас будут сопровождать ещё спутники?
О: Его Милость накануне вечером сказывал, что назавтра к нам присоединятся ещё двое, мистер Браун и его человек. Мистер Браун станет выдавать себя за негоцианта из Сити, а по правде он тот самый врач. Но Его Милость велел мне и вида не показывать, что мне это известно. Я и не показывала. А на самом деле я видала его в театре два месяца назад, лицо и голос запомнила, вот только имя запамятовала. В тот же день в пути ко мне подъехал Джонс, и я по его нехитрым обинякам догадалась, что он подозревает меня в притворстве. Я перепугалась и при первом удобном случае рассказала Его Милости, что меня, кажется, разоблачили.
В: Что же он?
О: Велел таиться и дальше, а пристанут — огрызаться.
В: Он не растерялся, не встревожился, не показал ещё каких-либо чувств?
О: Бровью не повёл. Сказал, что все мы не то, чем кажемся. И что если Джонс вновь станет мне докучать, чтобы я ему донесла.
В: Не открыли вы ему, что также узнали мистера Брауна?
О: Нет. Потому что, правду сказать, чем дальше мы были от Лондона, тем отраднее делалось у меня на сердце. Точно я покинула Содом и Бристоль был мне Сионом. Я вот как рассуждала: раз Его Милость меня обманывает, тем легче будет и мне, выждав удобного часа, его обмануть. А до той поры благоразумнее помалкивать.
В: Хорошо. Теперь о ночлеге в Бейзингстоке. Его Милость заставил вас исполнить то же, что и прежде?
О: Да.
В: Где это происходило?
О: В его покое.
В: А сам наблюдал?
О: Он нашёл, что всё совершилось чересчур скоро. И винил меня.
В: Он выговаривал вам при Дике?
О: Нет, Дика он отослал.
В: Его Милость был разгневан?
О: Он имел такой вид, словно мнил себя одураченным.
В: Ваша хвалёная сноровка его разочаровала?
О: Не знай я его, подумала бы, что судит искушённый распутник.
В: Вы пробовали оправдаться?
О: Только так, как я сказывала: что Дик ещё зелен и удержу не знает.
В: Что же отвечал Его Милость?
О: Что теперь я в его власти и, если не отработаю сполна, он меня так приструнит — куда Клейборнихе.
В: Точно ли он такое сказал?
О: Точно.
В: И что вы на это?
О: Я ничего. Приняла на себя смиренный вид, но в душе не смирилась. Мне подумалось, что он ко мне очень переменился. Сам же видел, что вытворяет Дик: наскочил на меня, как животина неразумная, будто ни о чём другом и думать не может — как такого удержишь? Так что напрасно Его Милость меня виноватит. Но это мне тогда так казалось, нынче я знаю, что на самом деле он желал мне добра. А прежде я этого не понимала.
В: Что значит «желал добра»?
О: В своё время объясню.
В: Я хочу услышать теперь же.
О: Нет. Всё в свой черёд — как в Библии. Как у нас говорят, «одним махом все снопы не вымолотишь». Дослушай до конца — вот и узнаешь, как обернулось дело.
В: Ночью Дик втихомолку прокрался к вам?
О: Да.
В: И вы ему не отказали?
О: Не отказала.
В: При том, что он был ничем не лучше неразумного животного?
О: Потому и не отказала. У него всё же достало разумения понять, что просить о таком он не вправе. Знал бы ты, мистер Аскью, сколько лордов и герцогов у меня перебывало. Да что герцоги — принц крови захаживал. Но ни один не приступал ко мне так, как Дик: опустился перед кроватью на колени, склонил голову на покрывало, будто дитя, и ждёт, какова будет моя воля, а не норовит приневолить, как другие. Ты, верно, скажешь, раз меня купили, то у меня и воли своей нету, что блуднице не положено.
В: Я скажу, что ты изрядно искусилась в проклятом суемудрии.
О: Вот уж нет. Просто ты выучен одной грамоте, а я другой — только и всего. И я должна читать по своей. Сказать ли, почему я сжалилась над Диком? В этом не было ни любви, ни похоти.
В: Всю ту ночь вы провели вместе?
О: Так и заснули. А когда я пробудилась, его уже рядом не было.
В: То же и на другую ночь?
О: На другую — нет. Лишь на третью.
В: Расскажите о той другой ночи, в Эймсбери. Были вы предуведомлены о том, что должно там произойти?
О: Только по приезде. Или нет, позже: в восемь часов или в начале девятого. Мы уже отужинали, и я дожидалась у себя в комнате. И тут явился Дик с приказанием идти к Его Милости и захватить с собой епанчу. Я не знала, какая тому могла быть причина, и встревожилась. А когда вошла к Его Милости, он объявил, что ночью мы в великой тайне отъедем с постоялого двора. И тогда я встревожилась ещё пуще и спросила, для какой надобности, но он вместо ответа, как и в прошлую ночь, отрезал, что я нанята исполнять его приказы.
В: Во весь тот день он к вам не обращался?
О: Ни разу. Это прежде всё выходило, что он мне обязан. Тогда он держался со мной довольно обходительно, благодарил за соучастие в его затее. А теперь отчитывал, как господин нерадивую служанку — хоть по грехам моим я это и заслужила. Потом дозволил поспать у него на кровати, пока не разбудят. Я прилегла, да только от страха сон всё не шёл. С горем пополам вздремнула, а там и разбудили.
В: Чем был занят всё это время Его Милость?
О: Сидел у камина, доставал из сундука бумаги и читал.
В: А Дик?
О: Он удалился, не знаю куда. Потом воротился. Он-то меня и разбудил.
В: Когда вас разбудили?
О: В полночь. На постоялом дворе было тихо, все спали.
В: Что дальше?
Ребекка Ли не отвечает. И впервые за время допроса опускает глаза. Стряпчий повторяет:
— Что же было дальше?
— Сделай милость, вели подать мне воды. Голос не слушается.
Аскью смотрит на неё долгим взглядом и, не отрывая от неё глаз, приказывает писцу, сидящему в конце стола:
— Воды.
Писец откладывает карандаш (сейчас он вопреки обыкновению пишет карандашом, а не пером) и тихо выходит. Коротышка-стряпчий в задумчивости разглядывает Ребекку, всё так же по-птичьи склонив голову. За его спиной тянется внушительный ряд высоких окон, а Ребекка сидит лицом к свету. Она поднимает глаза и смотрит на него в упор:
— Благодарствую.
Аскью молчит и даже не кивнёт в ответ. Он изучает её не одними глазами, а как бы всем своим существом. Стряпчий явно хочет её обескуражить, показать, что не верит в искренность этой подозрительно неуместной просьбы. Этот пристальный взгляд говорит о его воспитании, положении, житейском опыте и знании человеческой натуры. Отчасти такое разглядывание — один из давно выработанных приёмов и уловок, к которым он прибегает при допросах трудных свидетелей и которые, как и его высокомерные наскоки, имеют целью придать важность его тщедушной фигурке. Ребекка с удивительной стойкостью выдерживает этот взгляд — как и в продолжение всего допроса. В остальном её вид выражает полное смирение: простенькое строгое платье, чепец, руки сложены на коленях. При этом, отвечая на вопросы, она ни разу не опустила голову, не отвела глаза. Юрист нашего времени поневоле восхитился бы тем, что свидетель держится так открыто, однако Аскью далёк от восхищения. Манеры Ребекки лишний раз подтверждают его давнее убеждение, что мир катится в пропасть: люди низкого звания совсем стыд потеряли. Тут мы опять сталкиваемся с подспудной idee recue[134] той эпохи: перемены означают не прогресс, а (по выражению человека, которому было суждено родиться годом позже) упадок и крах[135].
