Татьяна Соломатина - Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
Таблетки, раз уже прервалась, возобновлять не стала. Если беременная – это вредно. А если не беременная – то пусть организм отдохнёт. Она уже их сто лет пьёт, в конце-то концов!
Курить старалась куда меньше, в спиртном ограничила себя бокалом лёгкого вина по субботам.
А когда положенное здоровым небеременным женщинам пришло вовремя – так и вовсе на радостях стакан виски выпила. Как раз после какого-то безумного очередного марафона лечебно-административных неприятностей.
В следующем же месяце положенное не пришло, и Соня как-то между делом и делом забежала в кабинет УЗИ на первом этаже. Каково же было её удивление, когда срок оказался не три-четыре недели и даже не пять-шесть. А двенадцать-тринадцать недель. То есть именно тогда, в тот приснопамятный очередной сантехнической эпопеей вечер она и понесла, как раньше любили выражаться. Именно тогда. Потому что потом Глеб улетал в командировку почти на две недели, а когда вернулся, ей самой ещё неделю было не до этого, а только до «поспать одному». В общем, именно тогда! Ну и замечательно. Тем более не сегодня-завтра заканчивается срок её пребывания в роли исполняющей обязанности, прибудет блатной, а она переведётся в дежуранты физиологии. Заслужила, не откажут!
Каково же было её удивление... Вернее, каков же был облом, когда Романец вызвал её и вечно недовольным тоном приказал писать ещё одно заявление. Точнее, два. Первое – о переводе её с должности исполняющей обязанности заведующего обсервационным отделением во врачи-дежуранты – на сутки, – и, следующим числом, – о переводе её с должности врача-дежуранта на должность исполняющей обязанности заведующей обсервационным отделением. Мажор-блатняк не то недоучился ещё где-то там, не то ещё не все острова в Океании изучил. Никакие мольбы и просьбы ни к чему не привели. С Романцом они тогда сильно повздорили. Но уже не как враги, а скорее как дядюшка с племянницей.
Ну, а потом она ещё раз переписала подобным же образом заявление. Потому что мажора-блатняка вообще обломало служить в заведующих какой-то сраной обсервацией не самого престижного родильного дома, и его сразу назначили на работу в министерство.
Сейчас Соне подошло время декрета, а роддом вот-вот закроется на помывку, и она просто не может подвести Романца и потому согласилась доработать до закрытия. А потом – неизвестно. Годик дома точно посидит. Вот так вот!
А к концу Софьиного рассказа Лариса очень захотела по большому... Но тут зазвонил её мобильный.
– Да. Я. Очень рада вас слышать, – любезно проговорила в трубку госпожа Орлова. – Конечно! Ой, вы не могли бы минутку подождать?.... Фу-у-у-ух! – Лариса передышала схватку.
– Орлова! – строго сказала Софья. – Это уже не схватка. Это уже потуга! Надо срочно отправляться на рахмановку!
– Да-да, Соня. Сейчас, только клиенту про эксимерный лазер расскажу, – ответила ей новоявленная подруга, прикрыв трубку рукой. И, без пауз, продолжила разговор: – Я прошу прощения, сейчас немного занята. Удобно будет перезвонить вам через час?.. Нам часа хватит? – шёпотом спросила она у Сони. Заруцкая вместо ответа покрутила пальцем у виска.
– Спасибо. Перезвоню вам через час. – Лариса положила мобильный на кровать. – Ты что, это же заведующий отделением эксимерлазерной хирургии глаза! Хочет лазер купить, а ты!..
– А ты рожаешь, между прочим! – рявкнула Соня на эффективного менеджера.
И они всей сменой отправились в родзал дуться. И родили здорового малыша безо всяких проблем.
К слову, эксимерный лазер Лариса Александровна Орлова продала. Договорившись о сделке действительно ровно час спустя после родов. Одной рукой придерживая безмятежно спящее рядом с ней дитя, другой – мобильный телефон, куда и несла все характеристики разновидности ультразвукового газового лазера, широко применяемого в глазной хирургии для фоторефракционной кератоэктомии. Софья Константиновна не знала, осуждать или восхищаться. Но, взглянув на свой беременный живот, решила, что восхищения Лариса Александровна заслуживает куда больше, нежели осуждения.
Так что, может, и прав был тот записной балагур, действительно – райские сутки. Все живы, все здоровы, ни одной ургентности, ни одной хозяйственной форс-мажорной ситуации. Зато масса впечатлений! Где ещё такой цирк с беременным ответственным дежурным акушером-гинекологом, с народными артистками, их дочками – звёздами телесериалов, с гуру репродуктологии, со съёмочной группой, с собакой, со странным тоже якобы гуру, но непонятно в чём и, главное – самоназначенным, в отличие от гуру репродуктологии, получившего такое звание от коллег и женщин, вышедших из его центра пусть не просветлёнными, но счастливыми, хотя никаких тантрических практик, а сплошные протоколы ЭКО. Где ещё под занавес перед декретом встретишь смеясь рожающую третьего сына безалаберную девушку рядом с нормальной, вменяемой, ответственной бизнес-леди? (Ну, почти нормальной, потому что всё время хочет продать микроскоп, даже во время схваток, даже если некому, и тут же дистанционно продаёт эксимерный лазер в раннем послеродовом периоде, не выходя из родзала.) Разве что только в родильном доме.
Как жаль, что в журналах родов остаются только даты, фамилии, веса, длины, оценки и кровопотери. Хотя почему жаль? Может, и правильно, что только это и остаётся. Сухие факты выцветающих чернил.
Ни одна веда – только по факту прочтения – знания не приносит.
Когда дочитываешь любую запись или книгу (или дописываешь историю и журнал родов или рукопись), надо вставать и двигаться дальше на своих ногах по своему пути. За своим. Просто иногда своими становятся все, кто тебя окружает. Даже, прости господи, стотридцатикилограммовая беременная Терищева, жестоко расправившаяся со стареньким невинным унитазом, навсегда остаётся с тобой в качестве своей. И вот она уже не блёклая строчка в одном из пыльных архивов, а размноженная большим тиражом хорошенькая танцовщица кордебалета в комедии женских положений...
Вы уже догадываетесь, почему стены конференц-зала, где коллеги Софьи Константиновны собрались на «отходную» в декрет, вибрируют от дружного хохота?
– Он погиб в бою, как настоящий солдат! Он не валялся неприкаянным и никому не нужным беспомощным стариком на бездушных городских свалках, он не был якобы счастливым, но никому на самом деле не потребным узником уютных тёплых домашних кладовок. Или же бедным родственником-приживалом в продуваемых всеми ветрами бесприютных сараях... Он жил насыщенной яркой жизнью и даже не успел заметить, как от одной формы существования моментально перешёл в другую. Так выпьем же за то...
