Игорь Губерман - Путеводитель по стране сионских мудрецов
И наконец, мы не можем не упомянуть о монастыре Тера-Санта, ибо именно в нем в 1795 году устроил свою штаб-квартиру Наполеон, и здесь в одной из келий стоит та самая кровать, на которой ночевал великий человек. Подобно Александру Македонскому (вспомним историю с гордиевым узлом), император предпочитал простые и эффективные решения. В качестве иллюстрации можно привести историю о муэдзине, которого именно здесь за малоприятную привычку орать по ночам император собственноручно снял с минарета посредством меткого выстрела. Правда, весьма уважаемый нами автор Ирина Солганик высказывает сомнения в достоверности этой истории, считая ее «воплощением коллективных желаний, выплеском коллективного бессознательного». Может, оно и так (хотя мы, имеющие счастье еженощно наслаждаться вокальным искусством муэдзинов соседнего Вифлеема, рады были бы последовать примеру великого человека), но нам хочется верить, что все было по правде: и лебединая песнь муэдзина, и легендарная треуголка на тумбочке у постели, и тусклый блик луны на стволе мушкета, и многократно отраженное соседними мечетями эхо выстрела, и, наконец, — тишина… Нам вообще хочется верить всему, что рассказывают об этом поистине великом человеке, наложившем отпечаток не только практически на все, что произошло в XIX, но даже и в XX веке, ибо сегодня Европа воплощает в жизнь идеи императора.
И хотя история, которую сейчас мы собираемся рассказать, совершенно не связана с Израилем — она, если честно, вообще очень личная, и ее запросто можно пропустить, — но все же мы ее расскажем, ибо одного из нас она греет причастностью к историческому процессу, а другой к ней совершенно равнодушен, но ничуть не возражает.
Итак, в 1981 году я собрался впервые в жизни заявиться в славный город Париж. Это были времена, когда поездка за границу была событием, а не обыденным делом, и, возвращаясь, путешественник имел обыкновение привозить своим друзьям сувениры: мелочи, которые удостоверяли, что он и вправду побывал в местах, о коих врет так убедительно, и дающие оставшимся дома возможность причаститься к заграничной жизни и наглядно ощутить ее всамделишность. Поэтому естественным было, что перед отъездом я спросил участника двух войн — Шестидневной и Судного дня, автора замечательной книги «Хроники Израиля» и своего друга Владимира Фромера, что бы ему хотелось получить из небезызвестного ему Парижа. «Привези мне что-нибудь, связанное с императором», — сказал Фромер, и в его вспыхнувших глазах отразилось солнце Аустерлица. Да, мой друг (как и я сам) был заядлым бонапартистом, чьи знания об императоре, его маршалах и генералах, министрах и женщинах были широки, глубоки и высоки, ну попросту — необъятны.
И вот впервые в жизни мои ступни коснулись парижского асфальта. Я жадно втягивал в свои ноздри коктейль, настоянный на запахах жимолости, бензина и перно. Тени королевы Марго и Модильяни, Аполлинера и д'Артаньяна, Ронсара и Видока, Пиаф и Робеспьера сопровождали меня в блужданиях по переулкам левого берега, квартала Марэ и набережным Сены, и, конечно же, не раз и не два — на площади Мадлен, у церкви Святого Роха, в Тюильри и Нотр-Дам-де-Пари — возникала передо мной тень великого корсиканца. Вокруг меня — в магазинах, лавках, на уличных лотках — вечно движущееся колесо индустрии неустанно выбрасывало на прилавки чеканный профиль, украшающий штопоры, открывалки, наперстки, календари и прочий незатейливый набор наполеоновской мемораблии, рассчитанной на приезжих провинциалов…
«Я ничего тебе не привез», — покаянно сказал я Фромеру. Мы чокнулись стаканами, в которые Барух, хозяин винной лавки, где заодно и разливали, плеснул бренди «Три семерки». «Ерунда», — великодушно сказал Фромер и утер усы. Вокруг нас шумел рынок Махане Иегуда. Барух потянулся за бутылкой, и золотистые искорки снова заиграли на мраморном прилавке темной забегаловки. «Я ничего тебе не привез, но…» — и я рассказал Володе, как на цветочном рынке острова Сите среди роскошного великолепия астр, гладиолусов, роз и лилий я отыскал букет нежных фиалок, любимых цветов императора, как купил ленту золотистого цвета и фломастер, как шел по набережной Сены, мимо знаменитого магазина «Шекспир», мимо библиотеки Мазарини, как вошел в Дом инвалидов, как положил к подножию гробницы синий букет с золотой лентой, на которой на иврите было написано: «Императору Франции от солдата израильской армии Володи Фромера», и, вытянувшись, отдал честь. Володя молча обнял меня. Мы чокнулись. «Vive L’Imperator!» — сказал Фромер. «Vive L’Imperator!» — ответил я. «Лехаим», — сказал Барух. Вот такая вот история, но поскольку к книге нашей отношения она не имеет, ее запросто можно пропустить.
А теперь, так как мусульманское присутствие на земле Израиля, однажды начавшись, прекращаться отнюдь не собирается, поговорим (коротко, как это принято у нас) об исламе.
Глава 27
К седьмому веку новой эры кочевники Аравийского полуострова жили еще разобщенными родовыми племенами. Занимались скотоводством (козы, верблюды, овцы), а в оазисах, где была вода, умеренно процветало земледелие. Торговые караваны двигались по выжженным просторам от колодца к колодцу, и вполне законной забавой были грабежи караванов. По возможности — без убийства купцов, ибо законы кровной мести соблюдались неукоснительно. Росли и богатели города-крепости, в которых шла торговля, но центральным городом являлась Мекка, ибо в ней находился храм Каабы. Он был некогда воздвигнут в честь упавшего с неба Черного камня; этот крупный метеорит был давно уже объявлен святыней и вмонтирован в гранитную стену храма. Тут же рядом содержались боги всех племен — триста шестьдесят каменных идолов различных очертаний. Арабы поклонялись Солнцу и Луне, различным звездам и планетам. Главным божеством был Аллах с тремя его дочерьми — Аллат, Аллузой и Манат. Они охраняли человека от бед и превратностей. В храме Каабы уже было и изображение Христа: чужие боги уважались всеми племенами. Каждый кочевник должен был раз в году побывать в Мекке, семь раз обойти вокруг храма, семь раз поцеловать Черный камень, испить воды из святого источника и со спокойной совестью вернуться к грабежу караванов. Междоусобица племен кипела непрерывно, затихая на четыре месяца в году — время обязательного паломничества. В эти же месяцы в Мекке шла оживленная торговля, ибо стягивались в город десятки тысяч паломников. А неподалёку проходили состязания певцов-поэтов. И стихи поэтов — победителей этого конкурса — вышивались золотом и вывешивались на стенах храма Каабы. Естественно, что удостоиться такой чести было счастьем и мечтой. А неудачники жаловались на непонимание и происки соперников. Так как в Мекке правил самый сильный род, то, как правило, побеждали восхвалители этого племени, однако же не только: поэтическое искусство ценилось в Аравии чрезвычайно высоко и даже влияло на разные политические решения.
