Виталий Безруков - Есенин
— Серьеженька, — промурлыкала Дункан кокетливо, — про что думаешь?
Есенин вздрогнул и густо покраснел, словно Айседора застала его с другой женщиной.
— Я тебя лу-б-лу! — Она распахнула халат, сбросила туфли и ногами стала раздвигать его колени.
— Я не хочу этого, — поморщился Есенин, поглядев на постаревшее, но все еще дивное тело жены. Он вскочил, грубо скинув с себя ее ноги, и зашагал по купе. — Ты до печенок заездила меня своей любовью! А я в любви твоей не нуждаюсь! Тебе ничего не надо, только любить, любить, любить! — делал Есенин неприличные жесты. — Ты хочешь уверить меня, что любовь — главное в жизни? Но любовь — это болезнь! А я просто мужик и просто хочу женщину! И все! Бабы существуют для моего удовольствия, и я не потерплю ваших дурацких претензий на мою свободу. А ты… ты жаждешь полновластия, все хочешь завладеть моей душой?! Хрен тебе!.. Душа моя уносится в высочайшие сферы мироздания, а ты все это время пыталась заарканить меня!
Айседора давно не слышала, чтобы Есенин говорил с ней так много и с таким страстным негодованием. Чаще его мысли выражались в междометиях, выражении лица, жестов или отдельных восклицаний. Дункан запахнула халат и, поджав под себя ноги, забилась в угол. Она смотрела на него в испуганном удивлении. Есенин хотел было еще что-то сказать, но, увидев ее, беззащитную и покорную, и полные слез глаза, с досадой махнул рукой и вышел из купе, резко захлопнув за собой дверь. Он жаждал освободиться от какой-то силы, завладевшей им в этом затянувшемся турне. Он чувствовал, что тенета Айседориной любви парализуют его творчество, обволакивая мягкой паутиной. Живя рядом с этой женщиной, ему хотелось высказать много прекрасных, глубоких мыслей, но он был обречен произносить лишь отдельные фразы из разговорника. В мозгу его бурлили идеи одна интересней другой, но, невысказанные, они тонули в пьяном угаре. Он, русский поэт Сергей Есенин, испытывал неодолимую потребность выразить то, что чувствовал. Казалось, он познал душу Вселенной и обязан выразить ее в своей поэзии. «Я Божья дудка». Есенин закурил. На душе было несладко. Что делать дальше? Айседора как пришла, так и ушла, но сам-то он остается наедине с собой… Каждый из нас одинок в этом мире и… каждый в этом мире — странник… «Что с тобой, Сергун? — жестко спросил себя Есенин. — Неужели мужество покинуло тебя? И что за слабость сообщилась твоей душе?..»
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь, —
пронеслись в голове строчки из поэмы, которую закончил он совсем недавно.
«Я знаю, какая тоска грызет тебя и толкает на опасные поиски того, что должно изгнать дьявола, которому ты продал свою душу». Есенин с ненавистью поглядел в сторону купе, где осталась Дункан. «Эх Серега, Серега… несчастный ты странник… жаждешь поклониться святыне, которой, может, и не существует вовсе? К чему стремишься ты? Не знаешь! Да и никто не знает! А может, ты ищешь Истину и Свободу? И на мгновенье тебе почудилось, что любовь к Дункан принесет тебе это вожделенное освобождение? Да!.. Да!.. Твой утомленный дух искал покоя в объятиях этой женщины, но, не найдя его, ты эту женщину возненавидел!
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милой.
Как же ты беспощаден, Сергун!.. Да, я беспощаден к ним, потому что беспощаден к самому себе!» Есенин зло улыбнулся. Погасив в пепельнице папиросу, взъерошил волосы и решительным шагом направился в купе.
В Москве был жаркий летний день, наполненный солнечным светом, когда, устало пыхтя после долгого пути, поезд подходил к перрону. Среди шумной толпы встречающих белели фартуки носильщиков, стоявших каждый супротив «своего» вагона. Первое, что услышали Дункан и Есенин, появившись в тамбуре вагона, это хрипловатый голос рубаки Первой Конной, Ивана Приблудного:
— Е-се-нин! Е-се-нин! Е-се-нин! — орал он во всю глотку.
— Се-ре-жа! Се-ре-жа! Се-ре-жа! — вторила ему звонким голосом сестра Катя.
Есенин счастливо улыбался. «А в Америке… да и в Европе встречающие кричали: «Дункан! Дункан!»» — отметил про себя Сергей. Об этом, видимо, подумала и Айседора, потому что лицо ее было грустным, а губы растянулись в снисходительной улыбке, когда она увидела встречающего ее Шнейдера. Легко спрыгнув с подножки, Есенин галантно подал руку Айседоре, помог ей спуститься и хотел было броситься к сестре, стоящей под руку с Наседкиным, но Дункан, мягко, но властно взяв мужа за руку, привлекла его к себе и серьезно сказала по-английски: «Вот, Илья Ильич, я привезла этого ребенка на его родину, но у меня с ним нет более ничего общего…» Есенин, как всегда, ничего не понял, но голос, каким была произнесена эта короткая фраза, и вытянувшееся от недоумения лицо Шнейдера встревожили его.
— Что она тебе сказала, Ильич? — нахмурился Есенин.
— Она?.. Так… распоряжение по школе, — не сразу нашелся Шнейдер. Есенин обиженно пожал плечами: «Тоже мне, тайны мадридского двора». Возникшую неловкую паузу нарушила Катя. Она бросилась на шею брату, целуя его в обе щеки:
— Сереженька, брат мой… с приездом, родной!
— С приездом, Сергей! — на правах родственника обнял Есенина Наседкин.
Приблудный, видя, что на их компанию обращают внимание встречающие, узнавшие Есенина, театрально встал на колено и продекламировал, как плохой актер провинциального театра:
— Учитель! Перед именем твоим позволь смиренно преклонить колени!
Есенин шутливо погрозил ему кулаком: «Ваня! Не выступай!»
Иван неуклюже поднялся:
— Право слово, Сергей! Безмерно рад! Теперь ты снова с нами! Командуй!
Есенин широко распахнул руки, словно хотел крепко обнять всех разом, и в их лице — родную свою Россию:
— Родные мои! Дорогие… хорошие!.. Я счастлив! Я дома! — Он смахнул ладонью набежавшие слезы. — Как вы тут… без меня?! Катька, дома как?
В ответ по щекам Кати полились слезы в три ручья:
— Я тебе писала, ты разве не получил? Дом в деревне сгорел!
Есенин оторопело пробормотал:
— Как сгорел? Когда? Родители-то? Что с ними?
— Родители живы, слава богу, успели выскочить… а дом дотла сгорел… еще весной…
Наседкин обнял жену, платком вытирая слезы:
— Ну, полно! Катенька! Все обошлось! И что ты ревешь, нехорошо, люди глядят! Подумают чего…
— Вот так новость, — покачал головой Есенин… — Я не получал этого письма. Где же они живут?
