Виктор Ерофеев - Хороший Сталин
В русской литературе существуют десятки образов Сталина: тирана, садиста, гения, острослова, вождя, извращенца, победителя.
Кто ты на самом деле?
Русская литература не справилась со Сталиным. Она превращала генералиссимуса в палача, палача — в генералиссимуса. Она крутила и вертела образ без всякого смысла. Она не заметила, что явление Сталина русскому народу было сродни явлению Иисуса Иосифовича. Только Иосиф Виссарионович пришел к другому избранному народу — назвался богоносцем — принимай гостя! — чтобы гость остался с ним навсегда. Россия достойна хорошего Сталина.
Русская литература не заметила, что это — русский Бог, на тридцать лет прикинувшийся грузином.
Сталин — маска.
<>Ну, а отец? Сподобившийся быть среди молодых учеников, отмеченный и, может быть, даже любимый всевидящим оком:
— Налейте ему шампанского!
Героем хорошо быть не больше трех дней, как гостем в приличной семье, а дальше геройство гниет, как рыба. Но мой безработный отец продолжал держаться молодцом, он ни разу не осудил меня, несмотря ни на что. Мама, хотя и ворчала не раз, тоже не осудила. От жены я услышал слово «неудачник», но потом она взяла его обратно. Пан Зыгмунт предложил мне переехать в Польшу, забыть литературу и открыть сосисочную. «Метропольское» братство кончилось для меня кровавой дракой с Битовым поздней ночью в старый Новый год 1980 года на переделкинской даче у Ахмадулиной. Мы не поделили чистоту помыслов и чуть-чуть было не убили друг друга.
В свою очередь, «Метрополь» убил советскую литературу. Придуманная мною, но собранная всеми нами, «метропольцами», бомба разорвала советскую литературу на куски. На ее месте стала возникать другая литература. «Метрополь» стал предвестником русской свободы.
В 1989 году, в год десятилетия «Метрополя», торжественно, с шумной презентацией, вышло первое московское издание альманаха.
В 1999 году двадцатилетие «Метрополя» мы бурно, с шампанским и танцами, отпраздновали в мастерской Мессерера, где заодно сняли телефильм об истории альманаха.
В январе 2004 года газеты, журналы, радио, телевидение наперебой отмечали историческое значение «Метрополя», которому исполнилось 25 лет. Но «нашего» праздника уже не было. «Мы» растворились и ушли в легенду. Только Битов и я, оказавшись у меня на квартире, чокнулись текилой, вспомнив добрые времена.
В последний раз возвращаюсь в «метропольский» год. Однажды, не без стеснения, отец мне сказал:
— Есть только один человек, который может меня спасти. Это — ты.
Он попросил написать Брежневу письмо, но не покаянное, а в том смысле, что «отец за сына не отвечает». Я написал Генеральному секретарю ЦК КПСС («Дорогой Леонид Ильич»), что мне невыносимо видеть отца безработным, и, если положение не изменится, то я не знаю, что с собой сделаю, то есть повешусь.
Не зная, как сделать так, чтобы письмо дошло, я позвонил на Старую площадь одному из референтов Брежнева, используя свои мертвые связи по линии «золотой молодежи».
— Мне нужно передать письмо, — сказал я.
— Кому?
От волнения я ответил, сам того не желая, как нельзя более диссидентски:
— Леониду Брежневу.
В трубке возникло холодное продолжительное молчание. «Леонидом Брежневым» именовали его в новостях иностранных радиостанций. У меня не было никакого шанса. Но, отмолчавшись, референт сказал:
— Отнесите письмо в экспедицию на Старую площадь.
Он объяснил, куда и как.
— Спасибо.
Ответа от властей не было. Шло время. Я чувствовал себя, признаться, не слишком комфортно. У меня начались приступы странной рассеянности, я не мог сесть за руль — головокружения достали меня. Я уже действительно не знал, что делать с угрозой, со своим персональным шантажом: когда мне вешаться: через неделю? через месяц? Время от времени, глядя по утрам в зеркало, я трогал свою суицидную шею. Пора?
Власти, в конце концов, освободили меня от сомнений. Громыко, по воле Брежнева, распорядился принять отца в центральный аппарат МИДа на Смоленской площади. Отец был вынужден дать подписку, что он (дипломат!) не будет встречаться с иностранцами. Он получил уникальную, по кафкианским понятиям, каторжную работу. Он приходил в свой кабинет каждый день к девяти часам, чтобы найти на рабочем столе всего лишь свежий номер газеты «Правда». Его совпадение с траекторией Молотова было странной гримасой судьбы. Ср. выше: «Он сидел за опустевшим рабочим столом, просматривая лишь советские газеты и вестники ТАСС. Другие материалы не поступали». Кстати, Молотов перед выводом на пенсию занимал тот же пост, что и мой отец в Вене. Когда в последний раз он в Жуковке встретился с Молотовым, тот спросил:
— Ну как, Ерофеич, дела?
— Занимаю ваш пост.
— Как так?
А вот так. Отец не спеша жевал на зеленом сукне дубового стола геморроидальные гроздья партийных новостей. Он получал приличную зарплату.
— Владимир Иванович, чайку не хотите?
У него была своя личная секретарша.
— Спасибо, Ася.
И больше ничего. И так несколько лет подряд.
Правда, по выходным мы с ним резались в теннис. Турнир затянулся — мы ведь жили теперь в одной стране. Я уже не боялся его обыгрывать, и звон мячей, отдававшийся эхом в дачном лесу, внушал почему-то неясную надежду на перемены. Я верил в них, несмотря на весь мрак вокруг. Я ощущал подспудные толчки будущего, как будто я был им беременный. Жизнь только начиналась — и так хотелось жить.
Из «сына власти» я превратился в свободного писателя — то есть, в сущности, стал «никем», как я и обещал Пикассо, и летними ночами писал свой первый роман — «Русская красавица». Игра судьбы в прятки закончилась демонстрацией ее совершенно новых возможностей. Написав роман, я проснулся другим человеком. Я понял, что это — есть.
Примечания
1
СОВЕТСКИЕ ПИСАТЕЛИ, НЕ БУДУЧИ ДИССИДЕНТАМИ, ОТКАЗЫВАЮТСЯ ОТ ЦЕНЗУРЫ И ИЗДАЮТ РУКОПИСНЫЙ ЖУРНАЛ.
Москва. Кафе в московском переулке. Во вторник, 23 января, группа писателей сняла зал, чтобы представить нескольким советским друзьям, писателям и художникам новое издание. Однако в назначенный день кафе было закрыто. Накануне врачи решили, что завтра будет «санитарный день» и что кафе срочно нуждается в дезинфекции.
Пять писателей: Василий Аксенов (чьи произведения, такие как, «Звездный билет» и «Золотая наша железка» известны во Франции); Андрей Битов, Виктор Ерофеев (критик и однофамилец автора «Москва-Петушки»); Фазиль Искандер (писатель из Абхазии) и Евгений Попов (молодой сибирский поэт) издали журнал без официального разрешения, отказавшись подвергнуться какой-либо цензуре.
