Александр Житинский - Фигня (сборник)
Настя украдкой поглядела наверх. Там, едва приметный за сеном, таращил любопытные глаза пастух Трофим. Настя погрозила ему, а Лиза даже и не заметила ее странного поведения, увлеченная своими мечтаниями.
– «Же ву зем», понимаешь? «Же – ву – зем»!! – повторяя эти слова и счастливо смеясь, Лиза выбежала из конюшни. Настя посмотрела ей вслед, вздохнула, но следом не пошла, а подобрала юбку и снова взлезла на сеновал. Там ее поджидал Трофим, возлежащий на сене в рубахе с распахнутым воротом.
– Жа-ву-зем! – Настя бросилась ему в объятья.
У барского крыльца гарцевал жеребец, сдерживаемый лакеем. Григорий Иванович читал послание, врученное нарочным. Прочтя, сказал:
– Передавай, голубчик, поклоны и скажи: непременно будем!
Гонец вскочил в седло и был таков.
– Здравствуй, Лизок! – оборотился Григорий Иванович к подошедшей дочери и, в ответ на ее вопросительный вслед посыльному взгляд, пояснил: – Рощины прислали пригалшение. Завтра «Первоверховные апостолы Петр и Павел», у Павла Петровича двойные именины… Так что готовься! С утра и поедем… А теперь пошли завтракать!
И он вошел в дом.
Лизавета как стояла, так и села на ступеньку, всплеснув в отчаянии руками…
На следующее утро Алексей Берестов понапрасну маялся на месте свиданья в несносном для него ожидании. Он был без собаки и потому вдвойне тосковал. Алексей то ходил туда-сюда, поглядывая по сторонам, то присаживался на пенек, то снова вскакивал навстречу треснувшему сучку… Акулины все не было.
Наконец он извлек брегет, посмотрел на него, вздохнул сокрушенно и в последний раз посмотрел в ту сторону, откуда ожидал Акулину. Потом спрятал часы и поплелся восвояси. И еще не один раз оглянулся, уходя…
И была ночь, и было утро.
И снова поднялось солнце в небеса.
И опять бежала Лиза по тропинке к заветной роще.
Алексей уже поджидал ее на опушке. Он широко расставил руки навстречу, намереваясь поймать девушку в объятья, но Лиза резко замедлила бег, остановилась в двух шагах от Алексея и, поклонившись степенно, сказала:
– С добрым утром, барин. Как почивалось?
– Худо я почивал, милая Акулина, – отвечал Алексей, с осторожностию кладя руку ей на плечи, – куда как худо! А вчера так вовсе было не помер… Что ж ты не пришла?
– Прощения просим… – опустила глаза Лизавета. – Вчерась был Петра-Павла день, так отец мой запил… Пришлось мне за малыми братишками присматривать.
– Так у тебя есть братья? – оживился Алексей. – Вот и послала бы, кого посмышленее, ко мне с запискою, я б и не мучился… Да и тебе бы привет отписал!
«Акулина» совсем пригорюнилась.
– Я, барин, дура безграмотная…
Она грустно пошла по тропинке. Губы, неприметно для Берестова, лукаво улыбались…
Алексей смутился, осознавая услышанное, но потом быстро догнал Лизавету.
– И! Есть о чем сокрушаться! Да если хочешь, я тотчас выучу тебя грамоте!..
– Ой, барин… – Лиза широко раскрыла глаза. – Неужто взаправду? Боюсь, не одолеть мне…
– Ну, отчего бы не попытаться?.. – не очень уверенно сказал Алексей.
– Уж я так бы хотела поскорее выучиться писать!
– Изволь, милая, начнем хоть сейчас.
Они сели на поваленное дерево. Алексей вынул из кармана карандаш и записную книжку, раскрыл ее – и обучение началось. Алексей выводил на листе крупные буквы:
– Вот это буква – «АЗ», говорится – «А-А-А»… Это – «БУКИ», говорится – «Б, Б, Бэ»…
Он показал, как произносится «б», это было смешно.
– Б, А, Б – А, БА – БА… – писал Алексей и вновь показывал: – БУКИ – АЗ, БУКИ – АЗ, БАБА…
Лиза беззвучно повторяла за ним…
… А вскоре уже непослушным карандашом выводила на бумаге неровный ряд кривых, будто пьяных буковок: «А, А, А»..
…Теперь Лизавета спешила на зорьке в рощу, как торопятся в школу поутру школяры.
Алексей поджидал у поваленного дерева с приготовленными карандашами и бумагой. Обняв любезную «Акулину», он усаживал ее на дерево, как за парту, извлекал из охотничьей сумы собственноручно изготовленные картонки со всеми буквами алфавита и вешал очередную на ветку. Сегодня это была буква «У».
Они усаживались рядышком, Лиза брала карандаш и с превеликим усердием принималась водить им по бумаге. Алексей старался не менее, то и дело беря руку девушки в свою, направляя линию. Головы их оказывались совсем близко, и Алексей невольно переводил взгляд от бумаги на золотистый локон, вьющийся вкруг нежного ушка. А на бумаге тем временем являлось во всей красе чудесное имя «АКУЛИНА»….
Лето, между тем, пролетело незаметно.
Настала осень золотая,
Природа трепетна, бледна,
Как жертва, пышно убрана…
В казакинчике и теплом полушалке, Лиза все так же сидела на поваленном дереве, только в руках у нее была книга Н.Карамзина «Наталья, боярская дочь», из которой она читала по складам, но довольно сносно. Алексей Берестов, одетый уже тоже по-осеннему, расхаживал перед нею, слушая и удовлетворенно кивая. Вот Лиза закончила чтение, подняла глаза на барина – как, мол?..
Алексей истинно был в изумлении, порывисто подошел к девушке.
– Акулина, ты просто чудо! – воскликнул он. – У нас учение идет скорее, чем по ланкастерской системе!
– Нужто скорее, барин? – лукаво сказала Лиза.
– Теперь мы будем переписываться!
Алексей рассмеялся, крепко обнял ее – и тут уж они поцеловались…
Назавтра Берестов во весь опор скакал по лесной дороге, торопясь к месту свиданий. День был ясный и холодный. Осенний лес осыпал его багряной листвой.
Вот и знакомое место. Алексей спрыгнул с коня, подбежал к дереву, сунул руку в условленную расщелину и извлек свернутую четвертушку простой синей бумаги. Развернул.
«Милый барин, – прочел он каракульки своей любезной, – вечор читала твою книгу да в голову нейдет думала про свою судьбу. Зачем я тебе простая крестьянка когда все барышни по тебе сохнут. Нещасная твоя Акулина.»
Алексей прочел письмо, улыбаясь, но под конец погрустнел, присел на дерево и задумался. Было тихо, осенние листья падали с дерев. Вот он тряхнул головой, бережно спрятал письмо Акулины, достал свое, написанное заранее, положил его в расщелину, вскочил на коня и ускакал.
Тогда из-за густого можжевелового куста поднялась Настя, втайне исправлявшая должность почтальона, подбежала к дереву, достала из расщелины барское письмо и быстренько скрылась в лесных зарослях…
…И вот уже Лиза, укрывшись от посторонних глаз в беседке, зачитывала верной наперснице письмо Берестова к Акулине:
«Мой ангел! Ты уже изрядно продвинулась в чтении.
Приспело время познакомить тебя со стихами.
Посылаю тебе строки из сочинения Константина Николаевича Батюшкова, с коими я совершенно согласен.
Я помню голос милых слов,
Я помню очи голубые,
Я помню локоны златые
Небрежно вьющихся власов.
Моей пастушки несравненной
Я помню весь наряд простой,
И образ милой, незабвенной
Повсюду странствует со мной.
С тем и позволь обнять тебя, душа моя. А.Б.»
– Ах, Настя, как хорошо… – прошептала Лиза, прижимая листок к груди, – как я счастлива!..
В ясное, холодное утро Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодою, решил прогуляться верхом на своей куцой кобылке и рысью поехал на край родовых владений.
В окраинной роще он остановился, намереваясь отхлебнуть из фляжки, но тут увидел на расстоянии всего лишь пистолетного выстрела соседей своих: Ивана Петровича Берестова, гордо сидящего верхом, в чекмене, подбитом лисьим мехом, и сына его, Алексея Ивановича. Рядом с ними стремянный сдерживал три пары борзых. Все были в напряжении, как перед атакой.
Делать было нечего. Муромский, как образованный европеец, несколько протронул лошадь по направлению к противникам и учтиво их приветствовал.
Берестов отвечал с таким же усердием, с каковым цепной медведь кланяется «господам» по приказанию своего вожатого. Алексей по-военному четко кивнул, опустив подбородок к груди.
Муромский хотел уже с достоинством отъехать, как вдруг окрестности огласились пронзительными криками и оглушительным треском.
Весь этот шум производили дворовые мальчишки с трещотками, которые стали прочесывать кустарник. Заяц выскочил из кустарника и побежал полем. Берестовы и стремянный закричали во все горло, пустили собак и во весь опор поскакали следом.
Лошадь Муромского, не бывавшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Бедный Григорий Иванович из последних сил сохранял осанку бывалого наездника. Доскакав до оврага, кобыла вдруг кинулась в сторону, Муромский не усидел и довольно-таки тяжело упал на землю. Кобыла, как только почувствовала себя без седока, тотчас остановилась, будто опомнясь.
Алексей в азарте продолжал с криком скакать за собаками и зайцем, а Иван Петрович, краем глаза увидав, что произошло с соседом, круто поворотил коня и поскакал к нему.
