Пять времен года - Иегошуа Авраам Бен
У дверей Молхо снова спросил Шимони, не сможет ли он дать им письмо в советское посольство, хотя бы о том, что она все еще имеет статус беженки. Но тот был неумолим. «Поверьте мне, — сказал он, — письмо из Еврейского агентства только повредит ей в их глазах. Пусть идет напрямую, — может быть, ей повезет. А вы, что вы будете делать здесь, в Вене?» — «Подожду денек-другой, пока не выяснится, куда повернется дело». Шимони кивнул, явно сожалея, что приходится расставаться с этой странной парой, которая, видимо, изрядно его позабавила. «В любом случае сообщите мне завтра, чем это кончилось. Как бы то ни было, но я чувствую некоторую ответственность». И тут же перевел свои слова на русский. Молхо с благодарностью пожал ему руку, Шимони дружески коснулся его плеча, полуобнял русскую за талию и повел их к лифту. «Что можно посмотреть в Вене утром?» — спросил вдруг Молхо, глядя на мигающую красную стрелку спускающегося лифта. «О, многое! — ответил Шимон и. — А что бы вы хотели посмотреть?» — «Какой-нибудь музей, что-нибудь историческое, может быть даже еврейское, — сказал Молхо, демонстрируя этому вялому интеллектуалу свой пылкий израильский патриотизм. — Например, древнюю синагогу или, скажем, могилу Герцля». Эта идея пришла ему в голову совершенно неожиданно. «Могилу Герцля? — умилился Шимони. Молхо запнулся. — Могила Герцля находится в Иерусалиме, на горе Герцля. Вы, наверно, имели в виду дом Герцля? — Он улыбнулся. — Там нечего смотреть, одна табличка. Нестоящее дело, только время потеряете. — Он искоса посмотрел на Молхо, который сконфуженно покраснел. — Знаете, если завтра будет так же тепло, как сегодня, а скорее всего, так оно и будет, поезжайте лучше всего в Венский лес — там вы сможете заодно побывать в зоопарке». — «В зоопарке?» Молхо почувствовал себя глубоко уязвленным. «О да, — сказал Шимони. — А что? В Вене замечательный зоопарк. Когда вы в последний раз были в зоопарке? Садитесь на трамвай номер восемь или шесть и увидите, вы получите большое удовольствие. Там иногда по утрам играет военный оркестр. Я уверен, что вам понравится». И он широким радушным движением открыл перед ними дверь гневно заскрежетавшего лифта.
Посреди ночи Молхо разбудили глухие крики и сердитые голоса. Он встал, отправился к умывальнику, чтобы попить воды, снова удивляясь, что за мучительная жажда напала на него в Вене, потом, не зажигая света, подошел босиком к окну, отодвинул тяжелую портьеру и выглянул на улицу. Белая машина стояла на углу, у запертых ворот большого здания, которое Молхо все еще полагал больницей. Возле машины два ночных сторожа спорили с водителем. «Значит, это не больница, — сонно подумал он, — иначе машину впустили бы внутрь без разговоров». И тут же вспомнил, что ему только что приснилась покойная жена. В последние месяцы это было уже не раз. Однако в эту ночь она приснилась ему не одна, с ней были еще какие-то люди, но она сидела чуть поодаль. Молхо узнал знакомые обои на стенах. Окружающие, казалось, не знали, что она умерла, или делали вид, что не знают, а она не замечала Молхо, как будто это не она, а он был мертв и превратился в абстрактную кляксу. Тем временем внизу перестали спорить, ворота распахнулись, белая машина скрылась во дворе, на улице снова воцарилась тишина, и Молхо с облегчением вернулся обратно под одеяло.
Утром он встретил свою спутницу в вестибюле, бледную, с черными тенями вокруг глаз, в новом, более теплом и скромном костюме — юбка из тяжелого сукна с красноватым отливом и пиджак с подкладными, широкими плечами. Завитые кудряшки слегка развились за ночь и выглядели куда более мило. «Ну вот, — подумал Молхо, — моя маленькая крольчиха приготовилась сдаваться советским властям».
«Как вам спалось? — спросил он дружелюбно и повторил на более примитивном иврите: — Как был сон?» — «Плохо, — ответила она, грустно улыбнувшись. — Сильно плохо». За прошедшую ночь ее словарь явно обогатился. Молхо взял ее под руку — от нее уже слегка пахло алкоголем, — повел за столик, вынул карту и показал ей расположение советского посольства. В предельно простых словах он напомнил ей о вчерашней беседе с Шимони и попытался заново пробудить надежду на удачный исход, думая про себя, что, если она поймет хотя бы пятую долю сказанного, его усилия не пропадут даром. В заключение он дал ей совет профессионального чиновника — говорите правду и только правду. Она пошла взять себе еще одну булочку и стакан сока, и он украдкой осмотрел ее сзади. Ее тело казалось совсем молодым, несмотря на некоторую полноватость, и он вдруг подумал: «Если бы я был уверен, что ей разрешат вернуться в Россию, мне бы, пожалуй, следовало переспать с ней разок. Надо же оставить у нее приятные воспоминания об Израиле. Впрочем, она может, чего доброго, усмотреть в этом какое-то обещание с моей стороны». Он посмотрел на нее снова, и ее шея, вчера казавшаяся ему точеной и гладкой, вдруг опять явила ему несомненный и даже чуть припухлый двойной подбородок. Увы, болезнь жены заставила его настороженно относиться ко всякого вида припухлостям. «И вообще, — подумал он, — я пока еще не оттаял. А кроме того, у меня жесткие требования к женщинам, и эти требования только ужесточаются с годами, потому-то, наверно, я и трачу столько времени на всех этих странных и бесперспективных женщин, вместо того чтобы пойти в любую дискотеку и найти себе женщину подоступнее».
Было восемь утра, и, поскольку посольство открывалось только в девять, а погода стояла ясная и расстояние до посольства, судя по карте, было не так уж велико, Молхо предложил пойти пешком. Они шли по пробуждающимся венским улицам. На широком бульваре разворачивал свои разноцветные столы и прилавки утренний крестьянский рынок. Пройдя между овощами и фруктами, они остановились возле прилавков с дарами моря, где в сверкающих обломках льда темнели маленькие мидии, стыли большие серые, похожие на окаменелости раковины, розовели груды креветок, медленно шевелили клешнями огромные красные омары, сворачивались злобными извивающимися кольцами угри и миноги. «Точно как в Париже, — восхищенно сказал Молхо. — Совершенно то же самое!» Теперь они шли, Сверяясь с картой, дорога вела через приятные и чистые кварталы, он шел рядом с ней, здесь, за границей, его не беспокоило, что о них подумают окружающие. Время от времени она останавливалась у витрин, и он пересчитывал ей цены в шекели и доллары.
Уже издали они увидели большое здание посольства, окруженное заслоном вооруженных австрийских полицейских. Молхо остановился, отдал своей спутнице ее советский паспорт, который она торопливо спрятала в сумку, и они прошли немного дальше, чтобы не бросаться в глаза полицейским, и стали обходить здание, изучая все его входы с обозначенными на табличках часами приема посетителей. «Даже если ничего из этого не выйдет, — подумал Молхо, глядя на часовых, — я, несомненно, поступаю очень благородно, сопровождая ее сюда. В конце концов, я ведь ей совершенно чужой». На углу улицы он увидел маленькое кафе. «Я подожду вас здесь час-другой, а если дело затянется, встретимся в гостинице. Но не исчезайте больше, пожалуйста». Она молча кивнула, и, поскольку у них еще оставалось время, они вместе зашли в кафе выпить по чашке кофе. К удивлению Молхо, здесь почти не слышно было немецкого языка и кругом звучала певучая музыка русской речи, потому что в очереди у прилавка стояли сплошь чиновники советского посольства, видимо заглянувшие сюда перед работой, чтобы выпить чашку кофе, а может, и чего покрепче. При виде такого числа соотечественников ее лицо вспыхнуло от волнения. Они прошли к угловому столику, Молхо заказал себе кофе, а его спутница — рюмку коньяка, и он подумал, не лучше ли им сделать вид, что они незнакомы, чтобы его не приняли за иностранного разведчика, который пытается заслать в СССР свою будущую осведомительницу. Видно, ей тоже пришло в голову что-то подобное, потому что, покончив со своей рюмкой, она тотчас исчезла в туалете, оставив сумку на стуле. Молхо демонстративно отодвинулся от стола, как бы подчеркивая, что не имеет с ней ничего общего, и стал с любопытством рассматривать советских чиновников, входивших в кафе и обменивавшихся веселыми приветствиями друг с другом. Его настроение заметно улучшилось. «Они выглядят вполне по-человечески, — подумал он. — Почему бы им не впустить ее обратно? Какая в ней опасность? Разве удивительно, что она хочет на родину? И что им еще одна еврейка, если их там и без того миллионы. А если она останется в Израиле, мне несдобровать — теща в конце концов меня на ней женит, против тещи я не устою». Неприметно сунув визитную карточку гостиницы в карман ее сумки, он поднялся, взял чашку и пересел за другой стол. Он увидел, как она вышла из туалета и оглянулась в поисках его, но, поймав брошенный им украдкой прощальный взгляд, быстро поняла намек и вышла, присоединяясь к длинной очереди людей, уже образовавшейся у ворот посольства. Ворота были открыты, и чиновники, выйдя из кафе, торопливо проходили через них, на ходу показывая свои служебные удостоверения грузным и рослым русским часовым.
