Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале
— Это лишь образы.
— Но какие! Тела, ласки, проникновения, пот, экстаз. Настоящая похоть, что же еще? Можно подумать, мы в гостях у Сатаны.
— Разве монсеньор не читал Песнь песней?
Стрела попала в цель, у архидиакона почва ушла из-под ног. Брендор ликовал, стоя в тени колонны, — если не он был автором этого хлесткого ответного удара, то именно он помог Анне найти его, предложив изучать Библию.
Судьи продолжили свое дело.
— Что вы искали, погружаясь в воду?
— Мира для размышлений.
— Что вы называете размышлением?
— Ты покидаешь свое тело, чтобы слиться с главным.
— С главным?
— С любовью, которая разлита между творениями Божьего мира. В каком-то смысле с Богом.
Архидиакон резко поднялся с места:
— В каком-то смысле с Богом! Да разве можно терпеть подобные выражения?! Как будто Бог — это нечто приблизительное.
— Монсеньор прав. Бог — это все. Однако сказать «Бог» — не значит понять Его.
— Она отчитывает меня как плохого ученика! Эта невежда разговаривает подобным образом с эрудитом! Откуда подобный апломб?
— Какая разница, монсеньор? Здесь не о моем апломбе речь.
Собравшиеся затаили дыхание. Несмотря на всю свою тонкость и красоту, Анна совсем не была слабой. Ее твердость поражала. И с каждым мгновением — все сильнее.
— Почему вы выходили из дому по ночам?
— Днем я занята в бегинаже.
— А почему в полнолуние?
— Чтобы не заблудиться в полях и в лесу. Иначе мне не видно, куда идти.
— Чего вам не хватает в Брюгге?
— Природы.
— Почему?
— Потому что в городе я чувствую только людей. В лесу же я чувствую Бога.
— А в церквах, построенных, кстати, как раз для людей, вы не чувствуете Его?
— Чувствую, когда смотрю на свет.
После этого ответа в зале воцарилась полная тишина. Анна не поняла, что подобным ответом сыграла на руку судьям. Все вместе и каждый в отдельности рассматривали церковь как место для исполнения долга — в церкви нужно было преклонять колени, осенять себя крестным знамением, петь, слушать, молиться, читать Библию, исповедоваться. И если следовало на что-нибудь смотреть, то на распятие над алтарем, а вовсе не на свет. Анна говорила не как христианка, это, скорее, были речи дикарки. Очевидно, эта женщина была похожа на ведьму, свободная, гордая, она была близка к природе и плотской любви.
— Ваша кузина Ида обвиняет вас в том, что вы ее сглазили.
— Зачем мне было это делать? Я столько месяцев подряд выхаживала ее. Я люблю ее.
— Вы всех любите?
Это замечание вырвалось из уст прелата.
Анна спокойно приняла его:
— Я стараюсь. — Прежде чем продолжить, она повернулась к архидиакону. — Даже тогда, когда мне это трудно. Разве Христос не говорил нам: «Возлюбите врагов своих, как самих себя»?
Прелат пожал плечами, делая вид, что далек от мирских страстей.
Прокурор педантично продолжал задавать вопросы, как будто тщательность могла заменить ум.
— Подобное стечение бед, свалившихся на вашу кузину, кажется подозрительным: она необъяснимым образом оказалась в горящем доме, потом ее нашли повешенной.
— Бедной Иде пришлось многое пережить.
— Она объясняет это порчей, которую вы на нее навели.
— Среди испытаний, выпавших на ее долю, есть и нравственные. Ида так мучится, что часто ее страдания обращаются в ненависть, ярость, бред. В такие минуты ей хочется отыскать виновного в ее несчастьях, обвинить в них кого-нибудь, а не себя. Вместо того чтобы вглядеться в свою душу, она предпочитает искать врагов.
— Вы отрицаете, что навели на нее порчу?
— Это невозможно, ибо порчи не существует.
— Что вы сказали?
Присутствующие были удивлены не меньше, чем судьи.
— Вы не верите в проклятия?
— Не верю. Истории про порчу, колдовство, про чары, из-за которых человек низвергается в бездну, — это просто сказки для детей. У слов нет подобной силы.
— Значит, вы не верите и в благословение?
Анна почувствовала, что совершила ошибку. Она не заметила западню, подготовленную архидиаконом.
Она что-то бессвязно пробормотала.
Архидиакон торжествовал победу:
— По-вашему, и месса — это просто детские песенки? Слова, произносимые во время крещения, бракосочетания, рукоположения сводятся к простому жужжанию осы? Вы не можете себе представить, что в этих словах заключается Божье благословение, изливающееся на человека?
Анна замкнулась в своем молчании.
— В конце концов, это логично. Если вы не верите, что проклятие кличет Сатану, вы не верите и в то, что благословение подразумевает Божье присутствие. Вы не воцерковлены.
Он поднял перед собой книгу, показывая ее судьям и залу.
— Если опираться на «Malleus Maleficarum», или «Молот ведьм», — труд, написанный двумя монахами-доминиканцами, чей авторитет в этой области неоспорим последние пятьдесят лет, то обвиняемая соответствует всем критериям определения ведьм: глоссолалия — ведьмы употребляют неизвестные нам выражения (об этом свидетельствует ее кузина, а также показывает и постоянная критика нашего языка); использование снадобий — очевидно, что она лечила кузину лишь для того, чтобы экспериментировать с новыми рецептами; составление ядов — они были предназначены для Великой Мадемуазель и врача из приюта Святого Космы, который, возможно, готовился донести на нее; использование проклятий против ее кузины, которую она сделала калекой, — достаточно взглянуть на бедную девушку, чтобы убедиться в их ужасающей силе. Все это доказывает ее занятия колдовством и, конечно же, склонность к ереси, потому что в булле «Super illius specula» папа Иоанн Двадцать второй именно так называет это занятие!
Брендору захотелось вмешаться. Если архидиакон продолжит свою охоту на ведьм, которую со всей категоричностью Иннокентий VIII в 1484 году провозгласил своим скрипучим голосом, то он, Брендор, скажет о неоднозначности «Молота ведьм» Генрикуса Инститориса и Якоба Шпренгера — труда, который обосновывал эту охоту, вводил определение ведьм, оправдывал их заточение и казнь. Несмотря на успех трактата и постоянные его переиздания, Рим в 1490-м запретил «Молот ведьм» из-за его противоречий с католической демонологией. Однако, предупреждая возможные возражения, архидиакон, сделав театральный жест, повернулся к суду.
— Но я подозреваю, — провозгласил он, — что за этой ересью скрывается еще одна, столь же страшная, если только не страшнее. Могу ли я, господа судьи, в качестве знатока теологии задать один вопрос?
Не желая злить нового архидиакона, который все более и более напоминал инквизитора, судьи дали свое разрешение.
