Алексей Иванов - Географ глобус пропил
Через четверть часа Служкин положил на директорский стол заявление с просьбой о расчете сегодняшним днем. Директор, не глядя на Служкина, хмыкнул, пожал плечами и наискосок подписал: «Не возражаю». Отныне и присно Служкин не был географом.
А вечером к нему домой приперлись все двоечники во главе с Градусовым и подарили бутылку дорогущего вина. Все они сдали экзамен на уверенные тройки. Только Градусову достался билет из тех, что не влезли на парты, и он получил «отлично».
Служкин сидел на кухне, пил чай, курил и читал газету, выкраденную из соседского почтового ящика. Надя у плиты резала картошку для ужина. Тата в комнате играла в больницу. Пуджик сидел в открытой форточке и смотрел на птичек.
— Ну что ты все читаешь, читаешь, — раздраженно сказала Надя. — Дома как бирюк, слова от тебя не дождешься. Поговорил бы со мной.
— Надо дочитать побыстрее, — не отрываясь от газеты, оправдывался Служкин. — Сунуть обратно в ящик, чтобы не заметили…
— Брать не надо чужое.
— Так на свое денег нет…
— Так заработай! Кстати, ты так и не объяснил, почему уволился.
— А чего тут объяснять? — Служкин пожал плечами. — Разодрался с начальством, да и все. Начальство решило, что в лице меня оно взрастило глисту длиною в версту.
— Наверное, так оно и есть.
— Ну как вот с тобой разговаривать, Надя, если на каждое мое положение от тебя унижение? — вздохнул Служкин.
— Чего заслужил, — буркнула Надя. — И где ты теперь работать собираешься? Я тебя кормить не намерена, учти.
— А-а, не знаю. Будет день — будет хлеб. Будкин звал куда-то в свою фирму. То ли колеса шиповать, то ли колбасу воровать…
Надя поставила сковородку на газ, прикрыла крышкой и уселась за стол напротив Служкина.
— Я не хочу, чтобы ты работал у Будкина, — твердо сказала она.
— Это еще почему? — удивился Служкин, отодвигая газету.
— Не хочу ни в чем от него зависеть. — Надя закурила. — И не желаю, чтобы у него был лишний повод приходить в мой дом.
— Уже что-то новенькое, — серьезно заметил Служкин, окончательно откладывая газету. — Вообще-то Будкин не нуждается в поводах, чтобы приходить в гости… Он сам себе повод. Но ведь вроде бы до сих пор, извини, ты была рада его лицезреть…
— Не суйся в это! — грубо оборвала Служкина Надя.
— Тогда, пожалуй, я все же дочитаю газету, — помолчав, сказал Служкин. — Э-э… где же эта статья про каторжный труд манекенщиц?..
Надя в упрямом молчании докурила сигарету и только потом произнесла — твердо и безразлично:
— Отныне у меня с Будкиным все кончено.
Служкин вздохнул и опять свернул газету.
— А что у вас стряслось, пока я был в походе? — спросил он.
— Ничего, — мрачно ответила Надя.
— Как же так? Ни с того ни с сего — развод?
— Ни с того ни с сего, — кивнула Надя. — Просто я поняла, что мне этого не нужно. Есть ребенок, дом, работа, какой-никакой муж — в общем, видимость нормальной жизни, ну и достаточно этого. А Будкин — уже лишнее.
— Я не понял, — осторожно подступился Служкин, — вы что, больше не любите друг друга, или только больше не спите, или вообще не разговариваете — как?..
— Будкин для меня — пустое место.
— Позволь, а причина?
— Нет причины. Я почувствовала, что хватит, — и закончила, вот и вся причина.
— А ты его по-прежнему любишь?
— Да.
— А он тебя?
— И он меня.
— Странно все это… Самомучительство какое-то…
— Тебе не понять. Но так надо. А ты сам знаешь: если я чего решила — так и будет. В отличие от тебя, я не безвольная тряпка.
Служкин задумчиво закурил другую сигарету.
— И что, тебе сейчас очень плохо?
— Очень, — спокойно и искренне призналась Надя. — Но в твоих утешениях я не нуждаюсь.
— Да я бы и не полез тебя утешать… Что ж, сама вызвала — сама и держи удар. Умение терять — самая необходимая штука в нашей жизни. А в твоем решении виноват, конечно, я?
— Ты больше всего.
— Как это понимать? Я встал поперек вашей любви? Или ты решила, что остаться со мной надежнее? Или что иное?
— Да все вместе, — равнодушно ответила Надя. — И первое, и второе, и третье, и десятое.
— Ну а мне что делать? Перелететь с диванчика на кроватку?
— Нет. — Надя устало покачала головой. — Живи на своем диванчике. Между нами все остается по-прежнему. И навсегда.
Двадцать пятого мая утром Служкин отвел Тату в садик и снова завалился спать. Теперь ему некуда было торопиться. Проснувшись, он не стал ни бриться, ни причесываться, попил на кухне холодного чаю и вышел на балкон покурить.
По улице, понизу, ветер тащил смятые обрывки какой-то музыки. Служкин курил. Узнать мелодию было практически невозможно. Но вдруг какими-то завихрениями воздуха в каменных коридорах улиц мелодия очистилась от шумов, откристаллизовалась на мгновение, и Служкин разобрал слова старого школьного вальса: «Не повторяется, не повторяется, не повторяется такое никогда…»
В его школе проходил Последний Звонок.
Служкин заметался по балкону, как тигр по клетке. Он бросил вниз сигарету и как был — непричесанный и небритый, в заляпанной краской рубашке и заштопанных домашних джинсах — сунул босые ноги в кроссовки и выскочил на улицу.
Он добежал до школы, пока еще не успел доиграть вальс. В открытых окнах учительской на втором этаже стояли динамики. На волейбольной площадке длинной шеренгой выстроились выпускники — сначала одиннадцатый класс, потом девятые. Вокруг площадки толпились учителя, родители, школьники помельче. Директор, дождавшись тишины, начал какую-то речь, издалека блестя очками. Его голос долетал до Служкина, но слов разобрать было нельзя.
Служкин двинулся вдоль сетчатого школьного забора, механически перебирая пальцами ячейки. Он обошел волейбольную площадку и, подальше от толпы, перемахнул ограду. Он не стал приближаться к торжественной линейке, а замер поодаль, укрывшись за сосновым стволом.
Ему был виден весь ряд девятиклассников. Он различил и Машу — такую красивую в бантах, — и Люську, и ехидного Старкова, и Скачкова, спавшего в чемодане, и всю красную профессуру, и рыжего Градусова с его присными, и двоечников Безматерных и Безденежных, и отцов — Бормана, Чебыкина, Овечкина, Тютина, Демона, и всех, кто целый год мотал ему нервы, бездельничал и пакостил, или зубрил и терзал вопросами, или болтал с соседями, не обращая внимания на Географа.
На волейбольной площадке рослый одиннадцатиклассник взгромоздил на плечо девочку-первоклассницу. Девочка подняла над головой большой колокольчик и затрезвонила. Одиннадцатиклассник понес ее вдоль шеренги выпускников. Этот перезвон и был Последним Звонком.
Служкин развернулся, пошел обратно, перелез через забор и отправился куда глаза глядят. Но глаза его, видимо, никуда не глядели, зато ноги шагали все быстрее и быстрее. Со стороны, наверное, могло показаться, что Служкин мечется по Речникам, натыкается на невидимые преграды, шарахается в сторону, бежит и через пять минут вновь налетает на стеклянную стену. Ноги вынесли Служкина к дому, где когда-то жила Чекушка. Он свернул в переулок и оказался у подъезда Лены Анфимовой. Он снова свернул и очутился у того дома, в котором находилась старая квартира Будкиных. Служкин скользнул под ее балконом, промчался немного и выскочил к многоэтажке Киры Валерьевны. Увернулся от нее, но едва не врезался в дом Ветки. Укрылся в Грачевнике, но через кусты полезла контора, где работала Надя. Опрометью удрав и оттуда, Служкин чуть не попал под взгляд окон заводоуправления, за которыми где-то была Сашенька. Измученный, Служкин просто чудом прорвался к затону. Берега цвели, над Камой горело безоблачное небо, вода в затоне от ветра рябила, как чешуя. Затон был пуст. Все корабли уплыли.
