Джеймс Риз - Книга духов
На том, что произошло далее, я не стану долго задерживаться. Самое худшее началось, когда передо мной предстал Принц, спустившийся, так сказать, с авансцены. Глаза у него были усохшие, ввалившиеся. Лицо в складках, но кожа еще упругая; оно напоминало ложе высохшей реки. Грудь, однако, широкая и гладкая, украшенная, помимо мускулов, ожерельем из чеканных серебряных дисков; они висели на нити, похожие на улыбающиеся губы, нелепо контрастируя с каменно-неподвижным лицом.
Принц, должно быть, пробормотал какое-то приказание (четверка разбойников говорила на смеси мускоги и испанского, вкрапляя в речь и английский, но в их произношении он тоже казался иностранным), и трое его сообщников сомкнулись вокруг меня, их добычи. Пока они меня пихали и тянули, я заметила, что все они были… недоукомплектованы. Кто-то когда-то их изуродовал, буквально обкорнал.
У Принца Хэла отсутствовали оба уха, точнее, они были отрезаны, и квадратные обрубки особенно привлекали к себе взгляд рядом с фальшивой короной. У свергнутого герцога, Просперо, не хватало пальцев. Горацио ужасно хромал – думаю, у него были подрезаны сухожилия, одно или оба. Фальстаф лишился большей части языка. Это, однако, не мешало марону (теперь мне было видно, что цвет его кожи свидетельствовал о смешанном, индейско-негритянском происхождении) говорить или пытаться говорить: обрубок языка трясся, как трещотка гремучей змеи.
Вообразите себе их дьявольскую радость. И еще вообразите, что она никак не отражалась на их лицах… От этого меня затрясло еще больше.
Приплясывая на своих шести пальцах, Просперо искал нож или ружье. Фальстаф так близко придвинул ко мне свою деревянную физиономию, что я разглядела его кожу, темную и задубелую, как вяленое мясо, с полосами ягодного сока – боевая раскраска. Мне виден был и рубец на конце его трещотки. Горацио заломил мне руки так, что они едва не выскочили из суставов.
Мы стояли в глубокой тени, одежда еще была на мне, но изувеченные дикари как будто подстрекали друг друга совершить злодеяния, которые излишне описывать. Как же страшно было думать о том, что произойдет, если они меня разденут, если осмотрят и обнаружат…
Enfin, не надеясь остаться в живых, я решила оказать сопротивление, и на боку Принца Хэла обнаружила то, что искала, – нож в ножнах из оленьей шкуры. Я кинулась… нет. Стойте, скажу иначе. Когда я решилась прыгнуть за ножом, вокруг произошли перемены столь многочисленные и внезапные, что перечисления их будет достаточно.
Горацио крепче сжал мои руки.
С веток слетели невидимые птицы, и весь лес вдруг ожил и загомонил.
Фальстаф отшатнулся от меня к Просперо и Принцу Хэлу; все они кричали – нет, повторяли какой-то бессмысленный унылый напев.
Я снова услышала барабанный перестук, говоривший: по тропе, что казалась слишком тесной, слишком заросшей, приближается с берега всадник.
Горацио оттолкнул меня, и я упала на землю. Я лежала в грязном месиве, воняющем перегноем. Всадник близился; в конце концов передние ноги лошади, высотой хендов в пятнадцать, остановились совсем близко, так что я могла бы их коснуться… Но я, конечно, этого не сделала. Я не делала вообще ничего, потому что была… в неком состоянии. Природа этого состояния открылась мне только тогда, когда всадник спрыгнул с лошади, поднял меня на ноги, долгим пристальным взглядом изучил мое лицо и развернул меня в сторону разбойников. Которые, все до одного, попятились. Они стояли плечом к плечу, притихшие, потому что сквозь кроны сосен просачивался свет и было видно, как изменились мои глаза.
Задубевшие от времени лица негодяев, как могли, выражали суеверный ужас, но красноречивей были их позы – обратившись ко мне спиной, они пали на колени и склонили головы. Да, перед знаком жабы все четверо сникли. Монотонный напев сменился мычанием; жалобная нота в нем только больше меня разозлила. К счастью, описывать кровавую месть мне не придется, пятый незнакомец утихомирил меня.
У него тоже были глаза старика, но не тусклые, как у шекспировских персонажей, а блестящие; в душе всадника не угас огонь, а в чертах, иссушенных и неживых, все еще прослеживались индейские очертания. Добрые глаза его оттенялись длинными черными волосами; на лбу они были перевязаны лентой, на макушке украшены веером петушиных перьев красно-коричневого цвета. Одет он был в одни лишь штаны, обильно расшитые бусинами; тело его мало сочеталось с лицом. Первое было, пожалуй… красивым, второе – отжившим.
Пятый незнакомец тоже схватил меня, но не так, как другие. Я все еще показывала ведьмин глаз. Я это чувствовала и удерживала его усилием обостренной, злобной воли. О, злоба во мне кипела, но я не отводила взгляда от всадника. В его стальных глазах, обращенных на мои, ведьмины, читалось: да, жабий глаз для него не новость.
Я наблюдала, как индеец шагнул к коленопреклоненной четверке. Сорвав с плеч Просперо пурпурную мантию, он наступил мокасином ему на хребет, толкая его вниз, в грязь. Послышался треск, но я не знала, то ли это хрустнул позвоночник, то ли передние зубы наткнулись на камень или торчащий корень. Похоже было, что пятый незнакомец вот-вот сотрет герцога – теперь уже по-настоящему свергнутого – в порошок. Оставшиеся пальцы жертвы судорожно цеплялись за траву.
Прочим досталось тоже, и словами, и на деле.
Наконец всадник что-то скомандовал, и четверо разбойников, вскочив, выстроились в ряд и снова упали лицом вниз. Они стояли во влажной тени, готовые бежать за нами, а мы выбирались на лошади из зарослей на ослепительно белый берег.
Всадник был Пятиубивец, и он отвез меня к Сладкой Мари, усадив позади себя на лошадиную спину.
49
Зеркальное озеро
Добравшись до берега, мы направились к югу и скакали долго-долго, прежде чем отвернуть в сторону, через травянистые дюны и далее, в глубокую тень. Перед поворотом на восток Пятиубивец остановился. То же сделали и четверо разбойников, застыв на полосе прибоя в значительном удалении от нас. Они отвернулись от нас, в первую очередь от меня. Опустились на колени. Наклонив головы, они словно бы наблюдали, как море слизывает их следы, уничтожает всякие свидетельства того, что мы здесь побывали.
Пятиубивец не сошел с лошади, а повернулся, так что я впервые разглядела его при ярком солнечном свете. Кожа у него была красная, как только что обожженный кирпич, на высоких скулах не менее гладкая, чем на спине. О, но его лицо! Темные глаза смотрели из глубоких-глубоких орбит. Черты красивые и правильные, но настолько застывшие, что жутко было смотреть. Это была не красота, а… стойкие ее остатки; мне вспомнилось, как я однажды нашла на подоконнике высохшую стрекозу и восхитилась ее панцирем, тонкой текстурой крыльев и яркими красками, все еще не померкшими. Правда, тело Пятиубивца сохраняло гибкость и силу – я убедилась в этом, так как на ходу должна была волей-неволей крепко держаться за похитителя.
Когда Пятиубивец обернулся, я поняла, что он собирается обратиться к четверым, стоявшим на коленях. Судя по всему, он задумал взять у них платок или другой кусок материи, чтобы завязать мне глаза; но тут он заметил желтую полоску, обернутую вокруг моего запястья – талисман богини Саланго. Он отвязал материю и, догадываясь как будто о ее колдовском предназначении, все же использовал как повязку на глаза. Я и в самом деле перестала видеть, желтизна материи поглотила желтизну солнца. Только после этого Пятиубивец пустился в глубину материка.
Немного проехав, мы остановились у источника, журчание которого напомнило мне о том, что я очень хочу пить. Пятиубивец снял с меня повязку, и я увидела в стороне шекспировских персонажей, которые, предпочтя воде спиртное, молча передавали по кругу бурдюк. Они сидели ко мне спиной. Ясно чувствовалось приближение какой-то большой волны; меня наполняла сила, рожденная от ведьминого глаза. Разбойники были напуганы смертельно, но я не связала это со Сладкой Мари (что было глупо – теперь это ясно); правда, я понимала, что шайка противных природе оборванцев знает о ведовстве. Их предводитель, во всяком случае, знал о нем точно.
Пятиубивец взял у меня саквояж и вывалил его содержимое на землю, где предварительно устроил что-то вроде подстилки из листьев кокколобы, которые срезал с подпорки. Это было не праздное любопытство; скорее, он оценивал мое имущество, чтобы о нем отчитаться. Он развязал разноцветные тряпочки и нашел предметы, упакованные туда на случай, если я отыщу Селию, – ингредиенты чар, которые я собиралась на нее наложить. Часть их относилась к западному ведовству и к stregharia, ценимому мною виду колдовства. Другие принадлежали к вуду – кора каскары, почки коммифоры, буквица, семя айвы, спирея и так далее. Все это ради удобства перевозилось в измельченном виде, а для хранения служили обрезки ткани и различные склянки. Конечно, при мне было дополнение к книге, которую я тогда составляла. Это был альбом удобного формата, в кожаной обложке. Там имелись образцы флоры и фауны, недавно мною обнаруженные – листья, фрагменты шкурок и так далее, – а на страницы я занесла заклинания, которые могли понадобиться, чтобы разорвать любовные чары, ослабить их или перенести на другой предмет и тому подобное. Кроме того, как обычно, в книге содержались мои размышления. Пятиубивец просмотрел записи. Не знаю, умел ли он читать, но, когда мы опять садились на лошадь, он, казалось, знал, что я собой представляю; раньше я уже показывала глаз, а во время езды я из робости прижималась к его спине своей перевязанной грудью и тем, наверное, еще больше себя выдала.
