Андрей Добрынин - Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)
— Но пустить на самотек «восточный проект» мы тоже не вправе, — заметил его заместитель. — Мы обязаны любой ценой помешать его осуществлению, и прекрасно, если это удастся сделать изнутри, без особого шума.
— Да я с вами и не спорю, — вздохнул генерал. — Но этого ван Эффена раньше времени терять тоже не следует. Надо его успокоить, выделить для него приличную сумму из агентурного фонда и зарезервировать ее в банке, но только так, чтобы он раньше времени не мог ее снять. Впрочем, судя по некоторым деталям доклада, этот ван Эффен — человек порядочный, как то ни странно при его роде занятий.
— По-своему, конечно, — задумчиво кивнул заместитель. — Интересно, откуда Корсаков узнал о «восточном проекте»? Надо полагать, не от самих авторов проекта. Впрочем, теперь это не так важно — придется исходить из сложившейся ситуации. Мы должны иметь хоть какой-нибудь источник информации из того района, чтобы быть в курсе событий.
— Городок, где строится фабрика, называется Сеидабад. Известен тем, что там находится гробница какого-то мусульманского святого, — порывшись в бумагах, сказал генерал и добавил: — До чего же я не люблю всю эту азиатчину! Невозможно работать с этими черными, ни одному нельзя верить... Ну ладно, дайте задание резидентуре, пусть займется вербовкой в этом Сеидабаде, чтоб ему провалиться. Наши ребята пускай остаются в Брюсселе и держат связь с ван Эффеном. Пусть возьмут у него личный номер Корсакова — наши люди в Америке смогут по этому номеру многое узнать.
— А если все-таки удастся зачислить наших в этот отряд, как им действовать? — спросил заместитель.
— Ну мы же с вами об этом уже говорили, Сергей Николаевич, — поморщился генерал. — Взорвать всю хренотень к такой-то матери, и все. Что они еще могут сделать? Сообщать о том, сколько там отравы произвели? Другой информации в такой глуши они не получат, а фабрика тем временем будет работать и гнать товар, между прочим, в нашу страну. Неравноценный обмен получается: информация никудышная, а вред от работающей фабрики очень большой.
Сергей Николаевич с глубокомысленным видом задумался о том, нельзя ли указание старика представить как свидетельство потери квалификации и профессионального маразма. Ни к какому определенному выводу он не пришел и решил в том же направлений подумать на досуге. Вслух же он произнес:
— Хорошо, Павел Иванович, так и будем инструктировать людей. Взрывчатку могут получить через резидентуру, планы фабрики мы им пришлем, куда что закладывать, они сами разберутся. Будем работать, Павел Иванович.
— Работайте, работайте, Сергей Николаевич. Родина следит за вашими усилиями, — с доброй улыбкой произнес генерал, но что-то в его тоне заставило заместителя вздрогнуть. В голове Сергея Николаевича неожиданно промелькнула нелепая мысль о том, что старик-то, возможно, еще посидит в своем кресле. Самолет местных авиалиний, вылетевший из Тегерана, заложил предпосадочный вираж над аэропортом Мешхеда, столицей области Хорасан. Пассажиры зашевелились в своих креслах. По салону прошел стюард и распорядился пристегнуть ремни. Корсаков с любопытством смотрел вниз в иллюминатор на город, о котором он когда-то столько читал. Блеснула синяя извилистая лента реки Кешефруд, и тут же золотом полыхнул купол храма-усыпальницы шиитского имама Ризы. Рядом между двух стройных минаретов сиял бирюзой казавшийся колоссальным даже с высоты купол мечети Гаухаршад. Когда Корсаков вышел на трап самолета, он понял, почему самолет так трясло перед посадкой: дул ровный и сильный северо-западный ветер, обдавая лицо сухим жаром, а уши наполняя смутным гудением. Корсаков вспомнил, что этот ветер, проносящийся сквозь проходы в Хорасанских горах, называется «ветром ста двадцати дней». У трапа самолета уже выстроились трое гладко выбритых мужчин в темных очках, в добротных штатских костюмах и галстуках, но с неустранимой военной выправкой.
Один из них держал в руке бумажку со списком. Корсаков, он же Винсент Келли, не пытался скрывать свое знание языка фарси, так как согласно легенде работал в Пакистане, обучая афганских моджахедов владению современным оружием. Однако слишком свободно общаться с местным населением он тоже не хотел, чтобы не отмежевываться тем самым от девяти своих товарищей и не привлекать к себе особого внимания. Спустившись по трапу, Корсаков и один из подручных Карло Арредаменти по имени Криспино Ла Барбера поздоровались с встречающими и представили им всех членов прибывшей группы, причем один из иранцев постоянно косился на список, который держал в руке.
— Они, наверно, думают, что мы привезем русских агентов, — буркнул себе под нос на диалекте Ла Барбера, но Корсаков сделал вид, будто не понял его реплики. Хищная физиономия Ла Барберы с крючковатым носом, складками от ноздрей ко рту, словно прорезанными ножом, и горящими свирепым огнем черными глазами ни у одного нормального человека не могла вызвать ни симпатии, ни доверия. Белый костюм Ла Барберы привлекал к нему неуместное внимание иранцев, предпочитавших темные тона в одежде, да и товарищи Корсакова, подопечные Ла Барберы, тоже всегда старались одеваться неброско. Никого из этих девяти своих спутников Корсаков раньше не видел, и это радовало: старого знакомого можно ведь узнать не только по лицу, но и по голосу, по неповторимым привычкам, по излюбленным словечкам. Впрочем, трое из девяти были итальянцы, точнее, сицилийцы, и с ними Корсаков не мог встречаться раньше. Как догадался Корсаков, на родине эти люди оказали немаловажные услуги мафии и теперь находились в розыске, а потому их отправили сюда, на край света: и укрыть от властей, и приспособить к делу. Все трое по большей части молчали и только изредка перебрасывались между собой репликами на диалекте. Корсаков подозревал, что кроме островного наречия они толком не знают никакого другого языка. Вид у всех троих был самый простецкий: мощные торсы, короткие кривоватые ноги, обветренные лица пастухов. Однако Корсаков нисколько не обманывался на их счет, понимая, что кого попало на столь ответственное задание не пошлют. Да и глаза этих людей говорили о многом: маленькие, глубоко посаженные, колючие, как горные растения, они впивались в каждого незнакомца, словно прикидывая, как бы половчее всадить в него нож. Когда выяснялось, что незнакомец прислан компаньонами или просто человек посторонний, сицилийцы теряли к нему всякий интерес, однако огонек настороженности продолжал тлеть в их глазах. Один из них, согласно списку — Пьетро Аббандандо, всю дорогу от самого Неаполя перебирал четки и бормотал молитвы, но это благочестие совершенно не вязалось со свирепым выражением его щетинистого лица. Второй, Луиджи Торетта, самый молодой из своих товарищей, выглядел придурковато из-за постоянно приоткрытого рта и застывшего взгляда. Время от времени Торетта вытаскивал из-за пазухи какие-то фотографии, всматривался в них, и тогда блаженная улыбка растягивала его тонкие губы почти до ушей. Третий сицилиец, Сальваторе Д'Акилья, постоянно дремал, но Корсаков заметил, что стоило кому-нибудь приблизиться к нему или просто пройти мимо, как косматые брови дремлющего мгновенно вскидывались, вспыхивал настороженный взгляд, а затем брови вновь нависали над сомкнувшимися веками. С шестью остальными все было более или менее ясно: все они были подтянутыми мужчинами лет сорока — сорока с небольшим, по виду — уроженцы Северной Европы. Трое из них оказались немцами, быстро познакомились и всю дорогу болтали друг с другом. Карстен Томас и Клаус Байтлих были невысоки, белокуры, подвижны и походили друг на друга, как братья. Впрочем, они, возможно, и впрямь приходились друг другу какой-нибудь родней — фамилии в списке вряд ли являлись подлинными. Высокий, с лошадиной челюстью, длинными темными волосами и неповоротливым взглядом больших бледно-голубых глаз, Эрхард Розе ужасно напоминал Корсакову Франкенштейна из фильма. Однако смеяться над ним почему-то не хотелось: Корсаков знал, что во всей этой компании нет комических персонажей. Трое остальных, по наблюдениям Корсакова, и раньше знали друг друга. Переговаривались они по-французски, но, судя по выговору, были бельгийцами. Почему-то, как заметил Корсаков, маленькая Бельгия дала миру непропорционально большое количество наемников. Некоторые объясняли это тем, что во время длительных войн в бельгийском Конго, а позже — в Катанге именно Бельгия всячески поощряла наемническое движение, не будучи в силах защитить свои интересы в Африке без помощи «солдат удачи». Корсакову же думалось порой, что бельгийская нация просто не смогла выплеснуть во Второй мировой войне естественную тягу к агрессии, и ее сыны, тоскующие по войне, покидали свою благополучную родину и отправлялись на поиски опасности за тридевять земель — сначала в Конго, а потом и во все концы света, где только лилась кровь. Среди наемников прежних времен попадались совсем необстрелянные юнцы, но встречались и бравые вояки, солдаты Второй мировой; если первые в Биафре и Конго только втягивались в войну, которая с тех пор становилась для них необходимостью, то вторые смотрели на ремесло солдата просто, пройдя самую страшную из войн в истории и повидав многие тысячи смертей. Для таких, которым не в диковинку было оставаться в живых после боя одному из. целого взвода, а то и роты, войны в экзотических странах представлялись и впрямь всего лишь интересной и высокооплачиваемой работой, особенно ценимой из-за пряного привкуса риска. Старые солдаты были по большей части немцами, англичанами или поляками, а из бельгийцев профессиональные солдаты выковывались уже в джунглях Биафры и в саваннах Катанги. Беседовали бельгийцы тихо, как солдаты на привале, однако из тех реплик, которые донеслись до его слуха, Корсаков понял, что двое из них, значившиеся в списке как Кристоф Фабрициус и Рене Терлинк, служили в 70-е годы в южноафриканской армии и находились в составе батальона «Буффало», когда тот едва не прорвался к Луанде.
