Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2009)
Дмитрий Волчек. Только стихи. Памяти Олега Охапкина. — “ SvobodaNews.ru ”, 2008, 10 октября <http://www.svobodanews.ru>.
“29 сентября [2008] в психиатрическом отделении одной из петербургских больниц умер Олег Охапкин. Два лаконичных некролога на интернет-cайтах, несколько упоминаний в блогах — немного откликов на эту смерть. Четверть века назад, когда я впервые увидел Олега Охапкина, невозможно было помыслить, что так потускнеет великий петербургский поэтический миф <...>”.
Высокотемпературная рифма. Отчего физики становятся поэтами?
Беседу вел Петр Образцов. — “Известия — Неделя”, 2008, 10 октября
<http://www.inedelya.ru>.
Говорит Вадим Месяц: “Поэзия, по сравнению с наукой, дело более древнее, если хочешь, более важное и основополагающее. Это занятие для меня абсолютно не светское. Если ты спросишь, чем, на мой взгляд, держится мир: научно-техническим развитием или молитвой, я, очевидно, выберу второе”.
“И наука, и поэзия заняты познанием, но поэзия в большей степени способствует „преображению” познающего. Проблема в том, что с точки зрения науки мир эволюционирует, а с точки зрения любой из серьезных религий приближается к катастрофе”.
“Я уже заговаривал о жреческом статусе поэта. Это всего лишь исторический факт — к кастовому обществу вернуться невозможно. Считай, что я об этом с юмором — можешь меня представить с обсидиановым ножом в руках? Помнить о природе творчества необходимо, чтоб не растратить себя по мелочам”.
Елена Гаревская, Татьяна Ковалева. Очень неудобный человек. Актуален ли сегодня великий романист. — “Культура”, 2008, № 35, 11 — 17 сентября <http://www.kultura-portal.ru>.
Говорит Дмитрий Бавильский: “В Толстом есть все, характеризующее „фигуру из учебника” — от активной правозащитности и демонстративного инакомыслия до понимания значения пиар-стратегий и попыток построить универсальные, обобщающие структуры. Толстой и был таким деятелем, что, возможно, впервые в русской истории, создал обобщенный образ России и „русского”, прозой своей поставив купол над всеми этими понятиями и явлениями. „Война и мир” — универсальный эпос, главный русский роман, выполнивший функцию гегелевской философской системы. Лев Толстой и есть наш отечественный Гегель, задавший направление дальнейшему развитию русской цивилизации. Мне-то, конечно, по душе и по уму больше нравится Достоевский”.
Говорит Владимир Сорокин: “Лев Николаевич Толстой для меня является неким базисом и фундаментом, на который можно опереться, встать, как на камень, если ты пишешь по-русски и то, что ты пишешь, называется „проза”. Как для музыканта существует хорошо темперированный клавир Баха — основа системы музыкальных координат, отправная точка и одновременно основание здания музыкального, так и для меня Дом русской прозы стоит во многом на Толстом”.
Линор Горалик. Педофобы и фобофилы. — “Русский репортер”, 2008, № 35, 18 сентября <http://www.rusrep.ru>.
“<...> родители, преподаватели и прочие озабоченные взрослые разделились — на сторонников и противников ужасного в детских книжках. Первые считают, что детская книга имеет право быть жесткой, а иногда и жестокой. Жизнь ребенка сама по себе травматична, так что незачем скрывать от него истину. Лучше дать ему понять, что он не одинок в своих тревогах и что из них есть выход. Вторые опираются на похожие доводы, но делают из них совсем другие выводы: да, жизнь ребенка травматична, поэтому страхов и тревог у него и без нас хватает, а вот с опытом счастья как-то не задалось, так что уж лучше пусть книга дает ему этот самый опыт счастья, помогает отвлечься от тягот бытия и пережить чистую радость, которой так не хватает в нашей действительности”.
“Но если мы действительно хотим научить ребенка любить книги, то нам придется прислушиваться не только к своему мнению о пользе или вреде того или иного текста для его загадочной психики, но и к его собственным вкусам и пожеланиям. Которые могут совершенно не совпадать с нашими. Например, придется признать, что если ребенку интересно разглядывать в книжке изображения червяков в разрезе, то и мы должны вместе с ним их разглядывать. И если он захочет узнать, почему над могилкой ставят крестик, нам придется рассказать ему об этом. А если он переоценит свои силы и прочтет что-нибудь более страшное, чем ему хотелось бы, именно нам придется утешать его, объяснять, разговаривать и, главное, не давать ему почувствовать, что и нам иногда бывает страшно”.
Грезы — это разверзшаяся бесконечность. Федор Гиренок об аутизме, мазохизме и происхождении сознания. Беседу вел Михаил Бойко. — “НГ Ex libris”, 2008, № 31, 4 сентября.
Говорит Федор Гиренок: “Мышление — это свобода. А свобода — это перчатка, брошенная миру. В современном мире мыслитель никому не нужен. Это мое совершеннейшее убеждение. <...> Я говорю, что наступило время языков. Это означает, что многие вещи стали событиями языка, но не событиями сознания и мышления. <...> Современный человек вообще многие вещи может делать без связи с сознанием. У него есть языковые костыли, которые позволяют сохранять чувство данности себе, самоотчет в том, что делаешь”.
“Сегодня почти все симулятивно: язык, речь. Осталось немного бастионов, которые не освоены этими симуляциями, — в том числе боль. — А удовольствие стало полностью симулятивным? — Да”.
Анна Голубкова, Павел Волов. Некоторые итоги издания альманаха “Абзац”. — “Абзац”, 2008, № 4 <http://polutona.ru/books/absatz4.pdf>.
“<...> окончательно стало понятно, что тенденция на расширение круга авторов победила и что „Абзац” по своему составу и общему содержанию приближается к существующим литературным изданиям <...>. Впрочем, к этому также подталкивает и общая литературная ситуация, не способствующая выделению конкретного направления. Различия между авторами, входящими в условно выделенную нами группу, являются на самом деле гораздо более существенными, чем некоторые черты их сходства. Не говоря уже о том, что одной из главных особенностей авторов „поколения 90-х” можно назвать крайний индивидуализм, что, несомненно, дополнительно препятствует созданию любых, даже самых слабоорганизованных, творческих сообществ. В данном контексте возвращение к первоначальной идее ориентации альманаха на узкую группу более или менее эстетически близких авторов приходится, увы, признать бесперспективным. Дальнейшее же развитие в качестве некоторого „более правильного” аналога толстых журналов требует безусловного расширения финансовой базы либо перехода издания на электронные носители”.
Марат Гринберг. Вычитывая Слуцкого. Борис Слуцкий в диалоге с современниками. — “Крещатик”, 2008, № 3 <http://magazines.russ.ru/kreschatik>.
“Не преувеличим, сказав, что всем своим творчеством Самойлов спорил со словом Слуцкого, пытаясь перепрыгнуть через голову друга-соперника, уйти из-под влияния того, кто, по его определению, „ходил, рассекая воздух”...”
Виолетта Гудкова. Когда отшумели споры: булгаковедение последнего десятилетия. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 91 <http://magazines.russ.ru/nlo>.
“Прежде всего — контекст победил текст, перипетии биографии заслонили творчество [Булгакова]. Мистицизм и гламурность современного общества соединились с парапсихологией и экстрасенсами, образуя новый фон. „Мастер и Маргарита” утвердился в массовом паралитературоведении как „эзотерический” сакральный роман с системой тайнописи. <...> Приходится признать: широко открыли двери дилетантам сами профессионалы, не считавшие необходимым систематически рецензировать публикации о писателе, очищая поле от сорняков”.
Григорий Дашевский. Признак как призрак. — “Коммерсантъ/ Weekend ”, 2008, № 37, 26 сентября <http://www.kommersant.ru/weekend.aspx>.
“Человек, пишущий стихи, обычно и сам поэтом не представляется, и чувствует себя неловко, если его так представляют другие. <...> Называя свои занятия, люди сообщают нам: вот каково мое место в мире. Назвав же себя поэтом, человек либо сообщит нам, что у него этого места нет, либо что он живет в исчезнувшем мире. Поэтом можно быть только по отношению к своим стихам, но не по отношению к миру. Так мы давно уже привыкли считать, но Андрей Родионов в новой книге стихов „Люди безнадежно устаревших профессий” („Новое литературное обозрение”, 2008) говорит о мире, в котором роль „поэта” уже не отличается от других ролей — не потому, что переменился поэт, а потому, что переменился мир. <...> В этом мире, в котором и о котором написаны стихи Родионова, все люди оказались и в том же состоянии, и в том же положении, что и поэт: у всех нет места в мире, названия всех занятий и ролей — не только „устаревших”, но и самых современных вроде „менеджера” и самых вечных вроде „отверженного любовника” — звучат одинаково неловко или нелепо. Звание „поэт” снова становится в ряд других званий — не потому, что избавилось от своей неуместности и нелепости, а потому, что неуместны и нелепы стали все роли и звания”.
