Хуан Гойтисоло - Особые приметы
Мальчишка умчался. Ты с улыбкой благодаришь родственника библиотекарши.
— Она и дочку приспособила. За уборщицу. Порядок наводить, пыль вытирать, проветривать…
— Каждый день убирает?
— Зачем каждый день? На рождество, ну и летом… Когда инспектор провинцию объезжает.
— А в остальное время что же, закрыто?
— Закрыто. Разве приедет кто нездешний, вот вроде вас. — Собеседник на мгновение задумывается. — Прошлый год студент приезжал. Из Мадрида.
Вокруг стоят уже с десяток ребятишек и внимательно слушают ваш разговор, они перешептываются, и время от времени то один, то другой скрывается в баре: сообщить последние новости. Через несколько минут юнец прибегает назад.
— Хулия уехала.
— Куда уехала?
— В Гранаду, и до вторника не вернется.
— А дочка?
— Дома нет.
— Кто это тебе сказал?
— Перико.
Родственник библиотекарши разводит руками: на нет и суда нет. Подошло двое-трое любопытных — послушать, о чем это люди толкуют. Слушают молча.
— Дочка Хулии к золовке своей пошла, — роняет наконец один. — Я их с полчаса назад вместе видел.
— А где они были?
— У бакалейщика в лавке.
— Сбегай-ка к ней, — приказывает мальчишке твой покровитель. — Скажи, чтоб дала тебе ключ.
— Ну что вы, не стоит, — протестуешь ты.
— Ничего, ничего, ему это не в труд. Он мигом.
Мальчонка убежал. Любопытных поприбавилось.
Человек двадцать уже наберется. Растет толпа. Двадцать пять, тридцать.
— С Франции. Иностранец, — сообщают мальчишки.
Взрослые смотрят на тебя так, словно ждут, что ты сейчас обратишься к ним с речью. Через площадь идет священник в засаленной сутане и поглядывает в твою сторону. Прежде чем исчезнуть из твоего поля зрения, он останавливает какого-то мальчишку и о чем-то с ним говорит. По направлению их взглядов ты догадываешься: речь идет о тебе.
— А вы откуда же к нам пожаловали, если мой вопрос вас не обидит, — спрашивает твой благодетель.
— Из Барселоны.
— А машина эта французская?
— Французская.
— То-то я смотрю: «Ф» на номере…
Кольцо любопытных медленно сжимается. Шепот:
— Из Франции, из Франции.
Кто-то спрашивает:
— А как там хозяева — не прижимают? Дают людям работу?
Неизбежный вопрос, но хоть ты уже не в первый раз его слышишь, краска заливает тебе лицо.
Мальчонка возвращается запыхавшийся.
— Она сказала, что ключ у матери.
— Так ты ж говорил, что она в Гранаду уехала?
— Ага.
— А ключ?
— Она его с собой забрала.
Воцаряется тишина. Толпа затаила дыхание. Ждут, что ты скажешь. Их уже человек сорок, а может, и все пятьдесят. А вот и еще подвалило, И еще. Спрашивают, что такое. По толпе, не умолкая, шелестит: «Барселона», «библиотека», «Франция».
— Что тут происходит? В чем дело?
Голос властный, и кольцо любопытных раздается, пропуская солдата гражданской гвардии, против обыкновения — одного. Усы, темные очки, треуголка, замызганный френч, брюки в заплатах.
— Так просто, — объясняет твой покровитель. — Этот вот сеньор интересуется зайти библиотеку посмотреть, а Хулии нету, я и послал мальчонку за ключом.
— Кто тут насчет библиотеки интересуется? Вы?
— Я, сеньор.
— Удостоверение личности, попрошу.
Толпа замерла, так и впилась в тебя глазами. Огнедышащее солнце палит голову.
— У меня удостоверения нет. У меня паспорт.
— Иностранный?
— Нет, испанский.
— А почему не удостоверение?
— Я живу за границей.
— Это почему же за границей?
— Личные причины.
— Так. Покажите паспорт.
Жандарм недоверчиво берет паспорт в руки, просматривает и не торопясь тщательно прочитывает каждую страницу.
— Эта печать — где вам ее ставили?
— В Германии.
— А эту?
— В Голландии.
— Чем вы занимаетесь?
— Я фотограф.
— Когда приехали в Испанию?
— Там есть, посмотрите… Полицейский комиссариат в Ла-Хункера… Второго августа.
— Ах, да… У вас тут в Испании семья?
— Нет, семьи нету.
— Значит, в качестве туриста?
— В качестве туриста.
— И вы говорите, что хотели посмотреть библиотеку?
— Да так, просто полюбопытствовал.
— Она закрыта.
— Да, мне уже сказали.
Гвардеец возвращает тебе паспорт. Его грубое лицо кривится, пытаясь изобразить улыбку.
— Я вас для порядка спрашивал, как по службе положено.
Зрители не могут оторвать взгляда от твоих губ. В твоем молчании им, видимо, чудится какой-то подвох.
— Бдительность — прежде всего. Так я говорю? Каждого, кто к нам приезжает, не проверишь, мало ли что у него на уме… — Жандарм говорит почти сердечно. — В общем, дело, я думаю, ясное… Ладно, поезжайте с богом.
— Большое спасибо.
— Счастливого пути.
Жандарм удаляется, зеваки один за другим расходятся, ребятишки возвращаются к прерванным играм. Бар наполняется завсегдатаями.
Ты переходишь площадь и садишься в машину. Все то же слепящее солнце заливает беленые стены домов. Над тобой проносятся ласточки: беспечно и ловко они скрываются под навесом крыши муниципальной библиотеки.
(А библиотека, наверно, закрыта по-прежнему, в твоем портфеле дремлют записи социологических опросов — они тебе не понадобились, потому что твои документальные съемки закончились провалом: в Йесте полиция конфисковала у тебя всю отснятую пленку, Энрике — на Кубе, весь ушел в революцию, а ты, как и прежде, предаешься праздности и, сидя в своем шезлонге под деревьями, в тени, которая располагает тебя к воспоминаниям, смотришь на постепенно тускнеющий рассеянный вечерний свет).
И так оно продолжалось до 1950 года а в пятидесятом году видим ничего мы в этой Таррасе не дождемся снялись с места и поехали набедовались в дороге пока до Хероны добрались сынка нашего который у нас в Таррасе родился конечно с собой взяли в Хероне мы получим паспорта для выезда во Францию и поехали дальше а в Фигерасе сыночек наш заболел пришлось к доктору идти но доктор сказал ничего мол страшного нету и на другое утро мы сели в автобус и так доехали до первого французского большого города называется Перпиньян и как приехали пошли в бюро иммиграции и сынка моего сразу посмотрел французский доктор очень внимательный симпатичный сам к нам пришел и сказал что мальчика уже спасти нельзя и тогда мы пошли к испанскому консулу и секретарь посмотрел как мучается наш сынок и говорит ничем вам помочь не могу но тут как раз вышел генеральный консул он только что приехал из Соединенных Штатов и сразу дал распоряжение выправьте на ребенка документы чтобы его в больницу положили и наперед чтобы никогда больше такого беззакония не повторялось я мол испанец а не кто-нибудь и двадцать лет был консулом в Америке я этого не потерплю а ребенку живо дать выпить горячего бульона но только что мы приехали в больницу сынок у меня на руках весь посинел и через час умер и снова мы пошли к консулу и рассказали ему сколько мы отец с матерью горя приняли чтобы в такой жизни как мы жили в Таррасе сынок наш не болел и рос здоровым и вот теперь приходится хоронить нам его в Перпиньяне и консул сказал не беспокойтесь я насчет вашего сына позабочусь я консул и честно выполняю свой долг по отношению к сыновьям нашей родины и он правда устроил сыночку нашему похороны что дай бог каждому и я никогда не забуду Перпиньян и как сердечно к нам тамошние люди отнеслись и в полиции и в муниципалитете все уважительные у каждого найдется для тебя ласковое слово облегчили они наше горе и дай бог им всем добра им и всему городу Перпиньяну
Вспомни (и запиши) эту сцену, чтобы она не умерла вместе с тобой.
Возвращаясь из Швейцарии вместе с другими сотрудниками агентства, ты задержался на несколько дней в центральных департаментах Франции, совершив небольшую экскурсию по гастрономическому маршруту, рекомендованному путеводителем Мишлэн (Баланс, Вильфор, Шато-де-ла-Мюз, Мийо, Сент-Африк, Лакон, Катр). Ты прогуливался по неприютному перрону вокзала в Тулузе, ожидая экспресса, которым тебе предстояло возвратиться в Париж. Ты чувствовал себя несколько утомленным (перебор по части розовых выдержанных тонких вин: сенперэ, корна, сен-сатюрнен, гайяк) и не сразу обратил на нее внимание. Ей было лет за тридцать. Красивая женщина, русоволосая, бедра, правда, немного тяжеловаты. Пальто на ней было из искусственного каракуля. Она, так же как ты, прогуливалась по перрону, и на полдороге вы встречались. Она волновалась и была уже не в силах совладать с нервами.
— Pardon, Monsieur, le train qui vient de Cerbère est-il en retard?[183]
Железнодорожник отрицательно покачал головой, а ты по выговору (он чем-то походил на легкий акцент, который появлялся у Долорес в минуты пробуждения или когда она хотела спать) определил, что русоволосая женщина — твоя соотечественница, давно уже, видимо, обосновавшаяся во Франции (парикмахерша, портниха, словом, что-нибудь в этом роде). Экспресс подали на линию между двумя центральными платформами (в шумное пыхтение паровоза вплелся неразборчивый голос вокзального радио и звонкий колокольчик почтового автокара). Ты увидел, как она побежала вдоль состава, тревожно и нетерпеливо всматриваясь в лица пассажиров, высунувшихся из окон. Внезапно женщина остановилась: из окошка выглядывала старуха в черном платке, она беспомощно и беспокойно озиралась по сторонам — как птенец, выпавший из гнезда, подумалось тебе.
