Элисон Лури - Иностранные связи
Чак просил, чтобы Винни передали картину, если вдруг с ним что-нибудь случится. Выходит, знал заранее? Замышлял? Или предчувствовал? Правда, его дочь не сказала, что Чак попал в аварию, но она вообще ничего не сказала о случившемся. «Его не стало». Значит, это была не авария? Будь это авария… точнее, ненастоящая авария… — у Винни нестерпимо болит голова, — это значило бы, что Чак не хотел жить, мечтал о смерти. «Не стало». Что за нелепое выражение. Был только что человек — и нет его, словно и не было вовсе…
Винни трудно дышать, внутри у нее что-то обрывается, как будто дождь с улицы хлынул к ней в дом, заливает спальню. Впрочем, о смерти как ни скажи, все получается глупо. Не стало, скончался, дал дуба, сыграл в ящик, точно Чак играл в какую-то кошмарную игру.
А на самом деле он просто умер, его больше нет. Умер… что сказала Барби?.. в прошлую пятницу. Все эти дни Винни звонила, все эти дни ждала его звонка…
Вот почему не дождалась, думает Винни. Вовсе не потому, что наскучила ему. Радость и облегчение вспыхивают на миг в ее сердце, а за ними — еще более мучительная боль, как будто луч маяка пронзил темноту и тут же осветил страшные останки разбитого судна. Чак никого не разлюбил; он умер, его больше нет. Ничего от него не осталось — только его кошмарная семья и дочь, которая послезавтра приедет на чай. А до этого Винни ничего не узнает.
Когда приезжает Барби Мампсон, опять идет дождь, но уже не такой сильный. Барби стоит у Винни в прихожей, с нее капает вода, она не знает, куда деть мокрый плащ, кричащий цветастый зонтик и влажную картонную папку, перевязанную лентой.
— Ой, спасибо, — говорит она, когда Винни забирает у нее вещи. — Я в таких делах ничегошеньки не смыслю.
— Позвольте. — Винни наполовину закрывает зонт и ставит в угол сушиться.
— У меня никогда в жизни не было зонтика, честное слово. На той неделе купила, представляете, а открыть несколько дней не могла. И теперь всякий раз мучаюсь, не могу закрыть. Ну не беда, научусь уж как-нибудь.
Крупная, полноватая, загорелая блондинка в дурацкой мятой розовой рубахе с короткими рукавами и нарисованным крокодилом на груди, Барби оказалась старше, чем можно было подумать, судя по ее высокому, детскому голосу. На вид ей лет двадцать пять.
— Прошу, — приглашает Винни. — Проходите, присаживайтесь.
Винни подает Барби к чаю точно такое же роскошное угощение, которым всего лишь позавчера выдуманные де Момпессоны потчевали в ее мечтах Чака в своем загородном доме. Аппетит у его дочери, как и у отца, хороший, а манеры не очень. Малину со сливками она ест большими ложками, почти с жадностью, приговаривая: «Вкуснятина!»
— Как вам понравилась Англия? — спрашивает Винни, из вежливости не решаясь сразу переходить к тому, что ее волнует по-настоящему.
— Даже не знаю. — Барби вытирает сливки с подбородка — квадратный, с ямочкой, совсем как у Чака, на девичьем лице он кажется слишком тяжелым. — Ничего особенного, ведь так?
Винни в ответ только пожимает плечами.
— Захолустье какое-то, правда?
— Для кого-то и захолустье.
Оказывается, у Барби не только отцовский квадратный подбородок и крупные, резкие черты (у мужчины привлекательные, у молодой женщины не слишком), но и та же привычка после каждого вопроса хлопать глазами.
— То есть все здесь какое-то маленькое и невзрачное.
— По сравнению с Талсой в самом деле может показаться. — Винни молча слушает, как Барби ругает ее любимую страну, ее вторую родину, как самая обычная глупая туристка. Недаром тебя назвали Барби, думает Винни. Дикарь ты, варвар, вот ты кто.
— И слякоть жуткая.
— Гм. — Винни не хочется заводить спор; она сдерживает себя и ждет подходящей минуты, когда можно будет вежливо задать вопрос, который не дает ей покоя вот уже двое суток. — Как это случилось? — неожиданно вырывается у нее.
— Простите? — Барби-дикарка опускает руку с куском торта, разбрасывая крошки. — Ах, вы про папу? Сердце. Он был в здании муниципалитета, в соседнем графстве. Пошел туда посмотреть какие-то архивы.
— Да, он собирался.
— Угу. Ну и вот. День был жаркий, кабинет под самой крышей. Лифта никакого не было, идти три длинных-предлинных пролета. Ну и пока библиотекарь ходил за нужной книгой, папа стоял у стола и ждал — и вдруг потерял сознание. — Барби шумно жует, глотает, трет кулаком левый глаз, тянется за еще одним бутербродом с водяным крессом. Крокодиловы слезы, думает Винни. — Ну и пока приехала «скорая» и довезли его до больницы, его не стало.
— Вот как. — Винни глубоко вздыхает. — Сердечный приступ.
— Да. И врач так сказал.
Как говорят, умер своей смертью, думает Винни. Не по собственной воле. Ни его вины здесь нет, ни моей. Все так… Но если бы не я, Чак не умер бы в английском захолустье, в каком-то душном архиве, хотя бы потому, что не оказался бы там. («Если бы не ты, — вновь слышит Винни его голос, — ни за что бы не додумался искать предков».) Но какая разница, из-за меня он умер или вопреки мне? Его больше нет. Он не войдет больше в эту комнату, не сядет на то место, где сидит сейчас его тупая дочка и глупо улыбается.
Пересилив себя, Винни вспоминает о вежливости и вновь обращается к Барби:
— Какое горе. Какое ужасное несчастье. — Винни хмурится, сообразив, что произносит слова такие же избитые, как и Барби-дикарка.
— Да, то есть… — Барби жует, глотает. — Само собой. Но мы, можно сказать, были к этому готовы. Папу сколько раз предупреждали.
— То есть как — предупреждали?
— С ним уже было такое, и врач в Талсе сказал, надо беречься. Не пить, не курить и вообще избегать любых нагрузок. И все равно оставалась опасность. То есть он в любую минуту мог умереть. Он вам, должно быть, не говорил. — Барби хлопает глазами.
— Нет, не говорил. — Винни вспоминает, как Чак пил, курил, занимался с ней любовью… а это ведь тоже «нагрузка».
— Нельзя было ему подниматься по лестнице в этой дурацкой конторе, — продолжает Барби. — Но вы же знаете папу. Если уж он за что-то брался — всегда доводил до конца. Помню, когда мы были маленькие, я сказала как-то раз, что хочу домик на дереве. Папе стало интересно, он начал что-то чертить, а в субботу с утра до вечера просидел на нашей большой катальпе, все мастерил. Мы с Грегом помогали, а Консуэло — это наша кухарка — он попросил принести для всех бутерброды, чтобы нам не прерываться на обед. Когда мы закончили, уже почти стемнело, и мы устроили там, наверху, пикник, и пили… розовый… лимонад… Простите. — Барби всхлипывает.
— Ничего. — Винни протягивает Барби носовой платок — свой она, похоже, потеряла.
