Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Он разговаривал с Жаннадо, а взгляд его бегающих глаз шарил по восточному краю площади. Мимо мастерской проходили аппетитные городские матроны, возвращавшиеся с рынка. Время от времени они улыбались, заметив его, и он отвечал галантным поклоном. Какие чудесные манеры!
— Английский король,— рассуждал он,— это только вывеска. Такая власть, как у президента Соединенных Штатов, ему и не снилась.
— Его власть строго ограничена,— гортанно сказал Жаннадо,— обычаем, но не законом. На самом же деле он по-прежнему остается одним из могущественнейших монархов мира.— Его толстые черные пальцы осторожно прощупывали кишочки карманных часов.
— Покойный король Эдуард,—сказал Гант, облизывая большой палец,— несмотря на все свои недостатки, был умный человек. А этот их нынешний — пустопорожнее ничтожество.
Он усмехнулся — чуть-чуть, лукаво, довольный этими внушительными словами, и исподтишка покосился на швейцарца, проверяя их эффект.
Его беспокойные глаза сосредоточенно последовали за подтянутой, модно одетой фигурой—мимо окна мастерской проходила «Королева» Элизабет. Она мило улыбнулась, и на мгновение ее бесхитростный взгляд остановился на гладких мраморных плитах смерти, на резных агнцах и херувимах. Гант отвесил ей изысканный поклон.
— Добрый вечер, сударыня,— сказал он.
Она скрылась из вида. Через секунду она решительно вернулась и поднялась по широким ступеням крыльца. Он посмотрел на нее, и его сердце забилось чаще. Двенадцать лет.
— Как поживаете, сударыня? — спросил он галантно. – Элизабет, я только что сказал Жаннадо, что вы — самая шикарная женщина во всем городе.
— Это очень мило с вашей стороны, мистер Гант,— сказала она своим спокойным сдержанным голосом.— У вас всегда находится доброе слово для каждого.
Она любезно кивнула Жаннадо, который тяжело повернул к ней свою огромную хмурую голову и что-то проворчал.
– Нет, Элизабет,— сказал Гант,— вы за пятнадцать лет ни вот на столько не изменились. И лет вам сейчас столько же, сколько было тогда.
Ей было тридцать восемь лет, и она ничего против этого не имела.
– Ну, как же! — ответила она, смеясь.— Вы просто хотите меня утешить. Мне уже давно не двадцать!
У нее была бледная чистая кожа с милыми веснушками, ярко-рыжие волосы и узкий, пронизанный юмором рот. Фигура у нее была упругая и сильная — но уже больше не молодая. Ее манеры отличались энергией, достоинством и элегантностью.
– А как поживают девочки, Элизабет? — спросил он добродушно.
Ее лицо стало грустным. Она начала снимать перчатки.
— Поэтому я к вам и зашла,—сказала она.—На прошлой неделе я потеряла одну из них.
Да, — сказал Гант печально.— Мне было очень грустно об этом услышать.
Лучшей девушки у меня никогда не было,— сказала Элизабет.— Я бы все на свете для нее сделала. Мы сделали все, что могли,— добавила она.— Тут мне не в чем себя упрекнуть. При ней все время был врач и две опытные сиделки.
Она открыла черную кожаную сумочку, сунула в нее перчатки, достала маленький носовой платок с голубой каемкой и начала тихонько плакать.
— Ох-хо-хо-хо,— сказал Гант, покачивая головой.— Жаль, жаль, жаль. Пойдем в мою контору,— добавил он.
Войдя туда, они сели. Элизабет вытерла глаза.
А как ее звали? — спросил он.
Мы ее звали Лили. Ее полное имя было Лилиан Рид.
Да я же ее знал! — воскликнул он.— Я с ней разговаривал недели дне назад, не больше.
Да,— сказала Элизабет.— Она умерла скоропостижно— одно кровотечение за другим вот отсюда,— она провела рукой по низу живота.— До прошлой среды никто и не знал, что она больна. А в пятницу ее уже не стало,— она опять заплакала.
Тц-тц-тц-тц,—сказал он сочувственно.—Жаль, жаль. И какая была красотка!
Я бы не могла любить ее больше, мистер Гант,— сказала Элизабет,— даже будь она моей родной дочерью.
— А сколько ей было лет? — спросил он.
Двадцать два года,— сказала Элизабет, снова начиная плакать.
Какая жалость! Какая жалость! — согласился он.— А родные у нее есть?
Никого, кто хоть палец о палец для нее ударил бы,— сказала Элизабет.— Ее мать умерла, когда ей было тринадцать лет — она здешняя, из Битри-Форк… А ее
отец,— продолжала она негодующе,— старый подлый скупердяй: он в жизни ничего не сделал ни для нее, ни для кого другого. Он даже на ее похоронах не был.
Ну, кары ему не избежать,— сказал Гант туманно.
На небе есть бог,— согласилась Элизабет,— и он свое в аду получит. Старый негодяй! — продолжала она с добродетельным негодованием, — Чтоб он сдох!
– Можешь не сомневаться,— сказал он угрюмо.— Так и будет. О господи! — Он помолчал, покачивая головой с медлительным сожалением.
— Грустно, грустно, — бормотал он.— Такая молоденькая.— Он испытал мгновение торжества, которое испытывают все люди, услышав о чьей-то смерти. И минуту жуткого страха. Шестьдесят четыре.
— Я не могла бы любить ее больше,— сказала Элизабет,— даже будь она мне родная. Такая молоденькая— вся жизнь у нее еще была впереди.
Да, очень грустно, как подумаешь,— сказал он.— Богом клянусь, это так.
И она была такой хорошей девушкой, мистер Гант,—сказала Элизабет, тихо плача.— Перед ней открывалось такое блестящее будущее. Куда лучше, чем в свое время передо мной, а я полагаю, вы знаете, чего я достигла,— добавила она скромно.
А как же! — воскликнул он, пораженный неожиданной мыслью.— Ты же богатая женщина, Элизабет. Черт меня побери, если это не так. У тебя по всему городу полно недвижимости.
Ну, этого я бы не сказала,— ответила она.— Но у меня достаточно денег для того, чтобы жить, не работая. Всю жизнь мне приходилось работать без отдыха. С этих пор я собираюсь сидеть сложа руки.
Она поглядела на него с застенчивой радостной улыбкой и маленькой энергичной рукой поправила прядь пышных волос. Гант внимательно осмотрел ее, любуясь тем, как строгий костюм облегает ее не стиснутые корсетом упругие бедра, как изящно сужаются ее красивые ноги к маленьким ступням, обутым в аккуратные коричневые туфельки. Она была крепкой, сильной, чистой и элегантной — от нее веяло легким ароматом сирени. Он поглядел на ее бесхитростные прозрачно-серые глаза и увидел, что она — настоящая светская дама.
Черт побери, Элизабет,— сказал он.— Ты красивая женщина.
У меня была хорошая жизнь,— сказала она.— Я следила за собой.
Они всегда знали друг о друге все — с первой же речи. Им не нужны были никакие предлоги, вопросы, ответы. Мир отступил от них в неизмеримую даль. В тишине они слышали пульсирующий плеск фонтана, визгливый сластолюбивый смех на площади. Гант взял со стола альбом образцов и начал листать его глянцевитые страницы. На них были изображены скромные плиты мрамора из Джорджии и гранита из Вермонта.
