Питер Хёг - Фрекен Смилла и её чувство снега
Он долго приходит в себя. Я жду, прижав к себе свайку. Он ощупывает свой рот и сплевывает в ладонь. Появляется кровь с твердыми светлыми кусочками.
— Ты испортила мне лицо.
Половина его верхних передних зубов выбита. Это видно, когда он говорит. Злоба в нем угасла. Он похож на ребенка.
— Дай мне футляр, Смилла.
Я достаю его и пристраиваю у себя на колене.
— Я хочу осмотреть передний трюм, — говорю я.
Туннель начинается в машинном отделении. Между стальными балками фундамента двигателя вниз спускается маленький трап. У его подножия водонепроницаемая пожарная дверь ведет в узкий проход высотой в человеческий рост и шириной менее метра.
Эта дверь заперта, но Яккельсен открывает ее.
— Там, с другой стороны двигателя, под средним и нижним помещениями юта вниз к боковым танкам проходит такой же туннель.
У меня в каюте он насыпал короткую, широкую полоску на мое карманное зеркальце и втянул ее в себя через одну ноздрю. Это преобразило его в блестящего и самоуверенного гида. Но он шепелявит из-за выбитых передних зубов.
Я с трудом ступаю на правую ногу. Она вспухла как после сильного растяжения. Я иду за ним. Воткнув головку маленькой крестообразной отвертки в пробку, я засунула ее за пояс брюк.
Он включает свет. Через каждые пять метров висит лампочка в сетке из стальной проволоки.
— Длина туннеля двадцать пять метров. Тянется до того места, где начинается передняя палуба. Сверху трюм объемом тридцать четыре тысячи пятьсот кубических футов, над ним другой объемом двадцать три тысячи кубических футов.
Вдоль стен туннеля плотной решеткой расположены шпангоуты. Он кладет на них руку.
— Двадцать дюймов. Между шпангоутами. Вдвое меньше того, что требуется для судна в четыре тысячи тонн. Полуторадюймовые листы в носовой части. Это дает прочность в двадцать раз большую, чем того требуют страховые компании и Судовой надзор, чтобы дать разрешение на ледовое плавание. Вот почему я знал, что мы направляемся ко льдам.
— Откуда ты столько знаешь о судах, Яккельсен?
Он выпрямляется — сплошное очарование и огромные возможности.
— Ты помнишь Педера Моста, да? Я Педер Мост. Я, так же как и он, из Свенборга. Я рыжий. Я из прежних времен. Из тех времен, когда корабли были из дерева, а моряки из железа. Теперь все наоборот.
Он проводит рукой по своим рыжим кудряшкам, чтобы придать им залихватский вид.
— Я такой же стройный, как и он. Мне несколько раз предлагали быть манекенщиком. В Гонконге два парня подписали со мной контракт. Они занимались модой. Они издалека обратили внимание на мою осанку. На следующий день я должен был явиться на первую съемку. В то время я плавал юнгой. Понимаешь, я не успевал вымыть посуду. Тогда я вывалил все вилки, ножи и тарелки вместе с водой через иллюминатор. А когда я пришел к ним в гостиницу, они, к сожалению, уже уехали. Шкипер вычел пять тысяч крон из моего жалованья, чтобы заплатить ныряльщику, которому пришлось доставать все со дна.
— Мир несправедлив.
— То-то и оно, моя милая. Именно поэтому я всего лишь матрос. Я плаваю семь лет. Уже много раз собирался учиться на штурмана. И что-то всегда мешало. Но о судах я знаю все.
— А тот ящик, который мы вчера сбросили в воду, — о нем же ты ничего не знал.
Он щурит глаза:
— Значит, верно то, что говорит Верлен.
Я молчу.
Он взмахивает рукой:
— Я бы мог быть полезным полиции. Они могли бы взять меня в подразделение по борьбе с наркотиками. Я ведь знаю весь этот мир.
Над нашими головами проходит водопроводная труба. Через каждые десять метров на ней установлены насадки спринклерной противопожарной системы. У каждой из них — матовая красная лампочка. Он достает из кармана носовой платок и привычным движением оборачивает им спринклер. Потом зажигает сигарету.
— В каждом из них дымовые датчики. Если сядешь тут в уголочке покурить, не приняв мер предосторожности, сработает сигнализация.
Он с наслаждением наполняет легкие и жмурится от боли во рту.
— В Дании чертовски трудно избавиться от нелегального груза. Вся страна насквозь под контролем — лишь только ты приближаешься к порту, тут же к тебе пристают полиция, портовые власти, таможенники, и все они хотят знать, откуда ты и куда и кто твой владелец. В Дании не сыщешь людей, которых можно купить, государственные служащие даже стакан минеральной воды от тебя не возьмут. Тогда тебе приходит в голову, что кто-нибудь из твоих приятелей мог бы на небольшом судне подойти к твоему борту и, взяв ящик, выгрузить его на какой-нибудь темный берег или еще куда. Но это тоже не пройдет. Потому что все знают, что в Дании военно-морские силы и таможня заодно. На двух больших базах — на Анхольте и в Фредериксхауне сидят военные и выдают всем входящим в датские территориальные воды и выходящим из них номер, заносят его в компьютер и отслеживают их движение. Они бы сразу засекли твоего друга на его судне. Поэтому у тебя возникает идея просто сбросить ящик за борт. Прикрепив к нему буек или несколько надувных баллонов и маленький, работающий на батарейках передатчик, излучающий сигнал, который может запеленговать тот, кто придет подбирать твой ящик.
Я пытаюсь установить связь между тем, что слышу, и тем, что видела. Он тушит сигарету.
— И все же тут что-то не так. Судно пришло с верфи из Гамбурга. Оно находилось в датских территориальных водах две недели. Стояло в Копенгагене. Вроде бы поздновато бросать товар на расстоянии пятисот морских миль в Атлантике, так?
Я согласна. Это непонятно.
— Я думаю, что вчерашнее — это не контрабандный товар. Я знаю этот бизнес, и я уверен в том, что это не товар. И знаешь почему? Потому что я заглянул в контейнер. Знаешь, что там было? Цемент, сотни пятидесятикилограммовых мешков с портландцементом. Я забрался туда ночью. Контейнер был закрыт на висячий замок. Но ключи от грузового отсека всегда висят на мостике. На случай смещения груза. Поэтому, когда я был на вахте, я их взял. Слушай, я был весь как на иголках. Открыл крышку — и ничего, кроме цемента. Я говорю себе, что быть этого не может. Что тут что-то не так. Поэтому я отправляюсь назад на камбуз за шампуром. Чуть в штаны не наложил при мысли о том, что Верлен меня увидит. Два часа просидел в этом контейнере. Перекладывая мешки и протыкая их шампуром, чтобы найти что-нибудь. Спина раскалывается. Кожа на руках растрескалась. Цементная пыль — это страшное дело. Но я ничего не нахожу. Невозможно, говорю я себе. Все это плавание. Полная секретность. Повышенная зарплата, потому что мы не знаем, куда плывем. А на борт они берут всего лишь мусорный контейнер с цементом. Это уж слишком. Я почти не сплю по ночам. Я говорю себе, что тут должны быть замешаны наркотики.
