Александр Торопцев - Охрана
Она пропустила его в прихожую, мягко щелкнула дверью и заспешила, не то чтобы отвыкнув от мужика, всего-то месяц Сергея здесь не было, да и не сошелся клином свет на нем, но соскучившись по скромному Прошину. И ему, вот что их объединяло, кроме всего прочего, ее ласка азартная, слегка яростная, была явно не в тягость.
Николай Касьминов готовился к своему сорокапятилетнему юбилею основательно, по-русски. Отвлечь его от важного мероприятия не могло ничто. Даже разбушевавшийся ремонт здания конторы. Строители обещали сдать первый этаж к началу ноября, не сдали. Пришлось устраивать празднество не в роскошной переговорной или хотя бы в уютной комнате отдыха, а в подвале соседнего здания, одного из объектов конторы. Юбилей не отменишь. Пусть не на первом этаже, пусть в подвале, не это важно – главное люди, друзья, бывшие офицеры, с которыми свела его судьба в охране. Все они очень обрадовались приглашению, поблагодарили его, но прийти смогли лишь самые верные: Петр Польский, Сергей Прошин, Михаил Шипилов, оба сына Касьминова, Нина Ивановна Андреева, новый начальник охраны объекта. Неплохой собрался коллектив, боевой. Погуляли они весело, и тосты произносили торжественные, как и положено в таких случаях. Расходились с неохотой. Продолжить бы да некогда, у всех неотложные дела.
Касьминов пытался их остановить: «Закуска еще есть, за водкой сбегают пацаны, еще только девять тридцать!» Нет, Николай, не надо за водкой посылать, достаточно, пора по домам.
Разошлись. Захватили с собой Нину Ивановну, оставили распаханный вилками стол, пять пустых бутылок «Гжелки» на полу, мелкие подарки в сумке на лежаке, тишину и пустоту.
– Пап, мне пора, – сказал старший сын, выпускник военного училища. Понял, без полгода лейтенант, что отец может заставить посуду мыть да стол прибрать.
– Да, сынок, поезжай! А то опоздаешь чего доброго, – невесело ответил отец, обмякший, усталый.
– Пап, я его до метро провожу, – довел до сведения отца младший сын.
– Что он, маленький? – всколыхнулся было Николай, но быстро опал, опустил глаза, положив ладони на колени.
Дети вмиг покинули помещение.
«Чертяки! Сейчас у метро пива выпьют и будут болтать целый час, – подумал Касьминов-старший и вдруг быстро оживился. – И пусть. Я тут без них добью свою в спокойной обстановке».
Он сунул руку под лежак, достал оттуда шестую бутылку, которую они ополовинили с Польским, когда никого еще не было, чокнулся с бутылкой «Гжелки» и торжественно произнес:
– За меня!
Не спеша процедил он водку из граненого стакана, пальцами подцепил с тарелки лист капусты, уже подсохший сверху, и, громко чавкая, съел его в три прикуса. Хорошая закусь! Даже на сытый желудок, даже когда все гости разошлись, сдались, о делах не вовремя вспомнили. Что дела? Тут юбилей! Почти полвека прожил он на земле. За это стоит выпить, чего говорить-то!
Он пропустил еще одну дозу.
Дела! Двухтысячный год. Середина ноября. Все в погребе. Машина в гараже. Жена в отгулах. Готовит субботний стол. Уж в городке у него все будет нормалек, не то что здесь. Друзья, друзья! Лучшие охранники. Будем держаться друг за друга. Продержались. Один сбежал, устроился в унитарное государственное предприятие, другой пошел на повышение, третий подался во вторсырье, а Воронков вообще отматерил его по телефону: «Какой юбилей! Ты же знаешь, что я не пью. И ничего не хочу я иметь общего с вашим Балдулиным, будет он у тебя или нет, мне безразлично!»
Касьминов обладал одной доброй чертой характера, иной раз мешавшей ему: он хорошо и накрепко сходился с людьми. Но люди не всегда отвечали взаимностью. То есть они бы и рады были, да не всегда у них хватало времени на дружбу. Как, например, в этот юбилейный вечер. Подумаешь, подвальное помещение! Что тут такого-то! Комната чистенькая, стены недавно покрашены. Скатерть. Стулья нормальные. Почему бы не поговорить по-человечески?
Не был он никогда пустозвоном-балаболкой, но все-таки вместе работали пять лет. С Кухановским бригадиром, Александром Егоровым, они всего-то и знались на объекте пять месяцев, и то каждый раз при встрече тот уважительно здоровался с бывшим майором, останавливался:
– Ты как сам-то?
– Нормалек. А ты?
– Дела идут, контора пишет. Работой доволен?
– Не жалуюсь.
После этого следовало обычное:
– Мне пора. Будь здоров.
– Будь здоров.
В редких случаях Егоров жаловался на машину, Касьминов обещал посмотреть, смотрел, выявлял диагноз, если мог, ремонтировал его иностранку. Егоров расплачивался с ним хоть и не щедро, но по-людски. Николай нутром чувствовал исходящую от бывшего урки опасность. Она возрастала с каждой их новой встречей. Особенно после странной аварии, болевая тень от которой так и не растворилась, не истаяла. И не растаял страх в душе: не верил старый автомобилист Касьминов, что наехали на него случайно. Иногда при встрече с Егоровым он чувствовал исходящую из его холодных голубых глаз опасность. Но в чем она выражалась – вот вопрос, на который Николай не мог ответить. О наркобанде, работавшей в районе в качестве своего рода ретранслятора, слухи ходили-бродили и добрели-таки до своего логического завершения, до суда. Как это не удивительно, Егоров в этом деле не участвовал никаким боком. Повязали бы в один миг. Начальник районного угро не верил в то, что после нескольких ходок к хозяину человек может излечиться. Тем более такой человек, как Егоров, которого начальник знал, будучи участковым милиционером.
Даже «нечаянный» выстрел в Куханова в своей избе и самое внимательное отношение следственных органов к этому преступлению и преступнику не приоткрыли той тайны, которую хранил в себе этот неглупый серьезный бандит. Когда-то он был всего лишь отчаянным парнем, красавцем без царя в голове, сильным, деревенским.
В пятьдесят седьмом году, когда Александру было всего девять лет, в Москве сразу после фестиваля молодежи и студентов спицей прокололи в драке его старшего брата, не драчуна вовсе, надежду семьи. Брат собирался поступать в техникум на вечернее отделение, поехал с одноклассниками в Москву на выставку. Там частенько кантовались пацаны из Марьиной рощи, на лодках катались, по парку болтались да заблудших одиночек и всякую мелюзгу грабили, а то и приставали к небольшим группам ребят, московских и подмосковных. Спица появилась в их руках в год Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Это была прекрасная новинка для хулиганского ближнего боя. Разгоряченный подвыпивший человек мог сразу и не понять, что получил в бок смертельный укол спицей. Бывало, он приходил домой, и тут только боль давала о себе знать. Поздновато, к сожалению, для проколотого. Брат Александра Егорова умер в 50-й больнице. Похоронили его в родной деревне со всеми школьными почестями. Одноклассницы ревели на поминках, гладили по очереди младшего брата убитого, а Сашка молчал, хмурил брови, кривил губы и мечтал: «Я этих московских гадов убивать буду, как клопов, клянусь, брат!» Как будто брат его просил об этом. Как будто ему нужна была месть.
Ненависть к Москве, московским пацанам, парням, паханам так и осталась у него на всю жизнь, хотя болезненной, гипертрофированной формы она не приняла. И то хорошо.
До армии он как-то дотянул. Участковый мент с его родителем с фронта пришел, не хотел он сажать Сашку, надеялся, что армия вправит ему мозги. Служил Егоров в такой пустынной глуши, что и врагам не пожелаешь, то есть московским пацанам. Их было в части человек пятнадцать. Пару раз Сашка Егоров с ними буцкался. В третий раз чуть не убил одного с Аргуновской улицы, но в дисбат не попал, вернулся домой на радость родителям, сестренке и девчонкам из местных деревень и районного городка.
Радость, впрочем, была преждевременной и краткосрочной. Уже через год Егоров попал на зону. Отсидел, покантовался несколько месяцев дома, взял пару магазинов в соседней области, на третьем взяли его. После второй отсидки он похоронил отца с матерью, выдал замуж сестру, и некоторое время соседи думали, что он взялся за ум. Он действительно стал относиться к своему делу воровскому вдумчивее, осмотрительнее. Но все одно – был третий срок.
– Четвертому не бывать! – сказал он сестре, вернувшись в девяносто четвертом, перед Новым годом с зоны. – Бог любит троицу. Надоело. Завязал. Ищи мне хорошую женщину. Буду семью заводить, детей воспитывать. Хватит, мне уже сорок шесть. А за избу тебе спасибо, сохранила, молодец. Это наше с тобой родовое гнездо.
Сестра в чудеса не верила, хотя брата очень любила. Через пару месяцев он принес ей две тысячи долларов, сказал, что устроился на стройку к Куханову, взял у него аванс и должок друзья вернули. «Деньги честные, не бойся!» – успокоил он сестру, она уже знала, что брат стал бригадиром у Куханова, что тот дал ему аванс, успокоилась, пустив деньги в дело. В последующий годы Егоров не раз подбрасывал ей деньжат «племяшам на подарки». Она пускала деньги в мелкий бизнес, женщина хваткая, современная, без комплексов. Были бы у нее комплексы, она бы спросила себя: «Неужто на стройке, даже бригадиром, можно зарабатывать такие деньги?»
