Альфред Кох - Отходняк после ящика водки
Стоит заметить, что Ральф-Дитер был и есть воплощение немца: аккуратный, педантичный, сдержанный, честный. Я с ним вместе работал четыре года – с 93-го по 97-й. Он трудился первым заместителем гендиректора Российского центра приватизации. Мне на него без конца жаловались, что он дикий зануда и формалист. А я и не собирался с этими его чертами бороться. Я прекрасно понимал, что в бесшабашной и безалаберной команде приватизаторов должен быть хоть кто-то, кто все бумажки подошьет правильно, на все получит заключение юристов, потребует все необходимые экспертизы и оценки и без этого не сдвинется с места ни один проект. Я думаю, что многие должны ему в ножки поклониться за то, что не сидят в тюрьме. Вот не окажись вовремя какой-нибудь бумажки, и уж прокурорские бы нас не пожалели… Мы ужинали с ним в ресторане «Желтое море» и просто болтали.
– Скажи, а что заставило тебя учить русский язык?
– Это очень просто. У нас в семье было принято заниматься военным делом. Так или иначе, все служили. Отец, например, был разведчиком вермахта еще во Вторую мировую… Я поздний ребенок… Сейчас я скажу – отцу было 54, когда я родился. И мне нужно было служить. А на военную службу я не очень хотел идти. И были у нас такие специальные войска, называется это «фронтовая разведка бундесвера», и там учат русский два года. Я даже прошел короткий курс командира мотострелкового батальона Советской армии. Ну вот, и после окончания учебы я стал заместителем командира штаба разведки Первого корпуса бундесвера.
– А вот я в университете на военной кафедре получил специальность военного переводчика. Как раз немецкий язык. Так нас учили агитировать солдат бундесвера сдаваться в плен. И еще заставляли учить Гаагскую конвенцию по правам военнопленных, типа: военнопленному разрешено холодное оружие, если оно ему положено по форме, например, если он кавалерист или морской офицер. Или если он офицер и признается, что офицер, то его должны освободить от общих работ.
– Да, нас тоже заставляли эту конвенцию наизусть учить.
– Так почему именно русский?
– Потому что если знаешь русский, большая вероятность попасть в спецвойска в разведку. За два года дают хорошее обучение на уровне языкового университета. И на самом деле разведка считается элитным войском, и мне вообще туда хотелось.
– В элитную… Кому же не хочется в элитную?.. Отец-то чем занимался?
– То же самое… Разведка на поле боя. На Восточном фронте. Это не вполне спецназ, это что-то среднее между разведкой в полосе фронта, то есть собственно спецназом, и агентурной разведкой. Он в войне с Советским Союзом не принимал участия, а с Польшей – принимал. В начале войны отец был в Польше, потом его арестовали по политическим причинам. Он сидел в Вене, это был 41-й год, и после его сослали на Балканы… Уже когда с Советским Союзом воевать начали… Его посадили за то, что он за польских офицеров заступился, письма писал, чуть ли не Гиммлеру.
– А дед? Дед, он тоже был военный?
– Дед в Первую мировую воевал, а от Второй мировой его освободили в 43-м году. Ему принадлежал военный текстильный завод, вот и решили, что деду лучше производством заниматься. Он и занимался.
– А у тебя из родственников кто дослужил до самого высокого звания?
– Один дедушка в начале 70-х был генеральным инспектором бундесвера. Звание у него было генерал. Полный генерал. Как теперь говорят, четырехзвездный.
– А ты в каком звании закончил службу в армии?
– Мне не хватало несколько недель до капитана. Я был обер-лейтенант.
– А я вот – капитан.
– Если учесть те должности, которые ты занимал: министр, вице-премьер, – то тебе уже надо быть генералом.
– Итак, ты решил не становиться капитаном и уволился из армии. То есть ты выбрал свободу. А вот скажи мне, пожалуйста, ты мне рассказывал, что тебе приходилось допрашивать людей, которые перебегали через границу между ГДР и ФРГ, в том числе офицеров Советской армии…
– Мы это делали постоянно. Тренировались.
– А-а, это просто учения были такие? А пытать учили вас?
– Это запрещено.
– Учить или пытать?
– И то и другое. На самом деле, как именно мы тренировались – это тоже военная тайна.
– А я не требую, чтоб ты выдал мне военную тайну. Я просто так спросил.
– У нас в бундесвере после 45-го больше не работала такая система, когда приказы не обсуждаются, а выполняются. У нас ввели принцип, что если я считаю определенный приказ неправильным, то есть неправильным по вопросам гуманитарным или ущемляющим права человека, то я могу его не выполнить и меня за это наказывать не будут. Просто спор по этому поводу передается в военный трибунал и этот вопрос решается ими. Допустим, идет наступление и дают приказ стрелять, то есть дают команду убивать людей. В этих условиях – все законно. Если же человек военнопленный и дают команду его расстрелять, то это незаконно, поскольку он не защищен, у него нет оружия и его защищает конвенция.
– Вот нашего соотечественника, русского немца, спецназовца Эдуарда Ульмана, судят сейчас как раз по этому поводу. Он тоже капитан, командовал одной из групп спецназа в Чечне. Там проходила очередная операция, которой командовал какой-то майор. И майор, который сидел на горе, давал по радио команды, велел не выпускать ни одной машины из города. Подразделение Ульмана остановило одну машину, и он говорит чеченцам: мы будем вас обыскивать. А те, вместо того чтобы выйти, дали деру на «Ниве». Он по рации запрашивает майора: «Что мне делать?» Тот говорит: «Стреляй по ним!» Они и обстреляли машину. Короче, сначала одного, потом другого, потом всех чеченцев убили. А убитые были мирные люди – директор местной школы, завуч, школьная учительница. Люди просто испугались. Вот рассуди, кто виноват? Кстати, у Ульмана все родители уже давно уехали на ПМЖ в Германию. А он остался. Присяга, говорит, Родина, я офицер…
– Сложный вопрос. Я слышал про эту историю. На самом деле незаконно, наверное, не останавливать, но расстреливать. Есть обязанности, и есть приказ. И есть устав и закон. Ответственный командир должен был отказаться выполнять этот приказ. Я думаю, что если ему снятся кошмары, то пусть молится, чтобы не сойти с ума. Однако если смотреть по российскому военному праву, то Чечня не считается зоной боевых действий и командир, который обязан выполнять какие-то приказы в состоянии войны, в условиях отсутствия военного или чрезвычайного положения не должен был выполнять этот приказ. Поэтому там вообще эти правила не действуют.
– Очень важный момент, когда ты сказал, что проводил учебные допросы. И вдруг один допрос оказался настоящим?
– Это как раз военная тайна. Знаете, я не могу раскрыть военную тайну, но могу сказать следующее. После прихода к власти в СССР Горбачева число и немцев, и советских граждан, которые перебегали из ГДР в ФРГ, очень сильно увеличилось. Но еще важнее то, что социальная структура перебежчиков значительно изменилась. Раньше были люди, которые знали какие-то секреты, или бежали от преследования «штази» или КГБ, или преступники. А после 85-го года побежали все больше и больше самые простые люди – рядовые, младшие чины, рабочие, крестьяне, инженеры…
– И ты в Западной Германии понял для себя, что в ГДР невозможно жить именно с момента прихода к власти Горбачева?
– Понимаешь, в 87-м или в 88-м году в Советском Союзе свободы было больше, чем в ГДР. То, что в Москве можно было купить любой журнал с критикой социализма и коммунизма, посмотреть по телевизору выступление оппозиции, в Берлине было невозможно в принципе. Чтобы получить в ГДР «Московские новости», или «Огонек», или «Спутник», нужно было получить специальное разрешение, пойти в спецхран и так далее. А в Москве это продавалось в любом киоске. Сначала и в ГДР продавалось, а потом это все исчезло. И у людей в Восточной Германии возникло ощущение изолированности от общего потока мировой истории. Они почувствовали себя изгоями. У них появилось ощущение конца… И люди побежали через границу.
– Ральф, меня не надо убеждать в том, что социализм к тому времени себя исчерпал. Я с этим согласен. Но вот ты говоришь, что Хоннекер не хотел, чтобы люди читали антикоммунистическую литературу. Разве это было неправильно в рамках той задачи, которую он перед собой ставил: избежать поглощения ГДР «западным братом»?
– Да, я согласен. Что тут спорить… Хоннекер, как руководитель суверенного государства, должен был прилагать усилия для сохранения суверенитета. Но этот суверенитет «на искусственном дыхании» – это не смешно, а грустно. А людей просто жалко…
– Говорят, что в России приватизация была воровская, но вот, например, в Восточной Германии приватизация была настолько криминальной, что женщину, которая возглавляла там приватизационное ведомство, застрелили среди бела дня. У нас такого не было.
