Вернуться по следам - Му Глория

В людном, просторном зале по периметру на столах и прямо на полу были разложены разнообразные сокровища – книги, марки, монеты, значки.

Больше всего на свете Шкарик любил потрепаться, поэтому он с таким нетерпением всегда поджидал Ричарда. Усадив пса на свое место и положив у его лап записку, написанную большими буквами: «ЕСЛИ ВАС ЧТО-НИБУДЬ ЗАИНТЕРЕСУЕТ, СКАЖИТЕ ПСУ «ПОЗОВИ», Шкарик пожимал мне руку и отправлялся с упоением сплетничать.

Я тоже оставляла собаку и, сама принюхиваясь, как ищейка, быстро обегала ряды книжных торговцев в поисках чего-нибудь новенького, хотя с появлением Ричарда мой бюджет изрядно пошатнулся. Советские собаки в большинстве своем бывали вскормлены разной требухой, потрохами, кашами («Что в вымени тебе моем?» – да, это самое). Владельцы исхитрялись как могли, чтобы прокормить большого пса, и я не была исключением. Только я помнила папины слова: «Хищник должен есть мясо!» – и старалась не реже раза в неделю покупать собаке свежую говядину, так что с книжками было туго.

В электричке я раскрыла книжку, которую Шкарик преподнес в подарок как бы Ричарду. Книга была ценная, двадцать девятого года издания, автор – некий Крылов, о дрессировке собак. Ричард все смотрел в окно, а я время от времени зачитывала ему:

– «…лучший возраст собаки для дрессировки считается от одного года до двух лет. Предельный же возраст собаки для дрессировки – четыре года. Старше брать в дрессировку ни в коем случае не следует…» Слышал, Ричард? А тебе скоро четыре года, но ты не огорчайся, Шкарик правильно говорит, ты – собака-уникум, к тебе это не относится… А, вот еще послушай: «Всегда предпочтение нужно отдавать суке, так как последняя в большинстве случаев бывает более предана своему хозяину, чем кобель, более способна к дрессировке и имеет более острое чутье…» Если бы этот Крылов с тобой познакомился, он бы переменил мнение, я уверена…

Мы вышли из электрички, а из соседнего вагона вышел Федор Сергеевич и, не замечая нас, захромал к станции.

– Федор Сергеевич, Федор Сергеевич, подождите! – крикнула я, и мы бросились ему вдогонку.

– А, здравствуйте, друзья. Вы тем же поездом приехали? Какое приятное совпадение. Ну, здорóво, Ричард. – Федор Сергеевич нагнулся, протянул псу руку, а тот вложил в нее лапу. – О! Никак, признал? – обрадовался Федор Сергеевич.

– Нет, – ответила я. – Это он всем знакомым теперь лапу дает, привык. А погладить себя не позволит.

– А и правильно… Сейчас машина будет, поедем в питомник.

– А меня пустят? Дедушка сказал, что туда посторонних не пускают…

– Пустят, куда денутся… Я сказал, что с дочкой приеду… Ничего? Ты не обидишься, если я тебя за дочку выдам?

– Нет, что вы. А у вас есть дочка на самом деле?

– Есть. Только она со мной не живет. Жена увезла. Далеко. В Вильнюс.

– Понятно.

– Нет, ты не думай, я сам виноват… Запил я, как комиссовали… Крепко запил. Еще в госпитале лежал – радовался, что живой… Вернулся, живой, хорошо-то как, думал. А потом как с цепи сорвался… А Даше моей легко ли было – с калекой да пьющим еще? Вот она и… – Федор Сергеевич замолчал. Шел, опустив голову, потемнев лицом.

– Это очень хорошо, что вы живой, – сказала я, думая о своем. Думая о женщинах, которые увозят детей от пап. Думая о детях, которые уезжают с мамами. От пап.

– Верно. – Федор Сергеевич справился с собой и улыбнулся. – А вот и наша карета, пойдем.

Возле чистенького «бобика» курил высокий, красивый дядька в дурацкой мешковатой форме.

– Здрасьте, Федор Сергеевич! О, да вы с каким пополнением! – сказал он, притушив окурок сапогом.

– Здравствуй, Леша. Это Славка, дочка, а это пес ее, Ричард. Сама всему учит! Вот, на экскурсию приехали…

Леша усадил меня на переднее сиденье, а Ричард свернулся бубликом у моих ног, с легким сожалением поглядывая на недоступные окна.

– Ничего, – утешила я его, – назад тоже электричкой поедем. Насмотришься еще… Барбос в гостях у «бобика»…

Я сама уставилась в окно – чтобы избежать разговора с Лешей. Ведь Федор Сергеевич представил меня дочкой, а я совсем ничего о нем не знала и боялась ляпнуть чего-нибудь не то.

К вранью я относилась очень серьезно, и хотя врать не любила, делала это виртуозно. Меня ни разу не поймали, поскольку подготовка легенды обычно была фундаментальной, я никогда не забывала деталей и никогда и никому не признавалась, раз соврамши.

А Федор Сергеевич был, вероятно, новичком в этом деле – ну скажите, разве «дочка» могла не знать, при каких обстоятельствах он стал, по его словам, калекой и куда мы, собственно, едем?

Поэтому я молча смотрела на гнедые, угрюмые поля, на бесконечное небо, низко, тяжело нависающее тучными тучами, и вспоминала про «беззвучны выси, облака стоят, нет ветра, и земля, как смерть, притихла»[7].

Осенние деревья всегда напоминали мне о ней, поруганной царице.

Гася слезами пламя, босиком

Она металась в головной повязке

Взамен венца и обмотавши стан,

От старости иссохший, одеялом…

Голые, осиротевшие, воздевшие в небо корявые, узловатые лапы с тонкими нервными пальцами, они вызывали сострадание, как бедная Гекуба.

Неудивительно, думала я, что русские – самая читающая нация в мире. А что еще делать в такую погоду? Хочется свернуться в кресле под теплым пледом, ускользнуть из этой унылой осени в чужие, яркие миры. Пока не вернулось солнце.

Тем временем машина свернула с трассы на неширокую бетонную дорогу. Мы доехали до крашенных в зеленый железных ворот с жестяными звездами, и нас без всяких вопросов пустили на территорию (почему-то именно так хотелось говорить за этими воротами: «территория», «хозяйственные постройки» и всякое такое).

У облезлого, длинного, приземистого здания Леша остановил машину, и дальше мы пошли пешком.

Ричард почуял собак первым – потянул носом и поставил ушки. Я тоже понюхала воздух – и правда, запах псины был ощутимым.

Мы свернули за угол и пошли вдоль длинного ряда вольеров, решетки которых были выкрашены в тот же зеленый, но уже не яркий, повыгоревший.

Собаки вели себя очень спокойно, совсем не обращали на нас внимания, Ричард же насторожился, прижался ко мне плечом, готовый охранять, отразить любую опасность, ждущую нас в этом незнакомом месте.

– Такое вот хозяйство, Славочка. – Федор Сергеевич обвел рукой вольеры. – Не могу сказать «наше», я тут как бы на птичьих правах, приглашенный специалист.

– Хорошее хозяйство, – вежливо сказала я, положив Ричарду руку на холку, чтобы он не волновался.

У одного из вольеров мы увидели мальчика, чуть постарше, чем я, в такой же мешковатой форме, как у Леши. Мальчик был похож на воробьишку – подвижный, с живыми черными глазами, изящной птичьей головой и востроносенький.

Он помахал нам рукой и пошел навстречу.

– Здравствуй, Катюша, – сказал Федор Сергеевич, и я поняла, что никакой это не мальчик, а милая, маленькая, коротко стриженная женщина, очень хорошенькая.

– Здравствуй, Феденька. – Она поднялась на цыпочки и поцеловала Федора Сергеевича в щеку, просто, словно там и не было ужасного шрама, потом тихо спросила, кивнув на меня: – Парни сказали, что ты с дочкой… Что, Даша вернулась?

– Нет. – Федор Сергеевич смущенно засопел. – Это… как бы сказать… двоюродная дочка. Девочка заниматься у меня будет, вот я начальству и сказал… Чтобы пустили, значит, посмотреть…

Я вздохнула. Все-таки лжец из Федора Сергеевича, как из дерьма – пуля. Ну не врал бы уж или не признавался первому встречному, да еще и бабе… Раззвонит же всем, и толку было городить всю эту историю?

– Я никому не скажу. – Катя улыбнулась мне и погладила по плечам, потом присела к Ричарду. – А это кто? Неужели отказник? Хороший мой, хороший. – Катя погладила и Ричарда, а тот, завиляв хвостом, облизал ей лицо. Она рассмеялась. – Ах ты глупый поцелуйкин! Поцелуйкин-расцелуйкин! Ничего, мы тебя научим службе… Сколько ему? – Катя задрала собаке губу. – Года три с половиной?

– Где-то так, – сказала я, – не знаю точно. Пес у меня недавно. Только он не отказник, мы просто в гости.