Элли Ньюмарк - Сандаловое дерево
— Выбирать что?
— Мы можем выбирать, как встречать каждый день, день за днем, и эти дни складываются, добавляются один к другому, и они-то и есть наша жизнь. Но когда-нибудь мы умрем. У нас нет времени на то… на то, чтобы быть вот такими. — Я снова потянулась к нему, и на этот раз он позволил мне дотронуться до лица. Мне так хотелось рассказать ему про ту мертвую женщину, про мистера Сингха, обезьяну… Мне хотелось рассказать ему про Фелисити и Аделу, давно умерших и унесших с собой все, кроме своих историй. Но это было бы слишком. Я хотела поцеловать его, но боялась, что он оттолкнет меня. — Если так будет продолжаться, мы потеряем друг друга.
Он накрыл мою руку своей:
— Если я тебя потеряю, мне больше незачем будет жить.
Наши взгляды встретились, и я увидела в его глазах моего Мартина, доброго, хорошего человека.
— Так больше продолжаться не может. — Я соскользнула с дивана, встала перед ним на колени, и меня будто омыла волна облегчения, когда он прикоснулся к моим волосам длинными, тонкими пальцами. — Я могу простить тебя, потому что ты хороший человек. Прошлое и терзает тебя потому, что ты хороший. — Я придвинулась ближе; Мартин не шелохнулся. — Не отталкивай меня. Давай начнем заново, и для начала пойдем туда вместе.
Он провел по моей щеке тыльной стороной ладони, как делал раньше, и проговорил:
— Ладно.
Следующий день выдался жарким, низкие тяжелые тучи будто прижали зной к земле. Рашми расстелила покрывало под сандаловым деревом, и мы с Билли сидели в тени, попивая подслащенный лаймовый сок. Я писала в дневник, а вверху, в гуще кроны, где никто не мог ее пристрелить, вела свой счет индийская кукушка. Вдоль невысокой стены двора крался, тихонько поскуливая, бродячий пес, и я предупредила Билли, чтобы не трогал его. В горах, где люди разводят овец или яков, собак обучали пасти стада, но в Масурле и Симле они только разносили заразу.
Билли сидел со мной в тени, нашептывая что-то в коробку, а я думала о Мартине, который должен был организовать операцию по спасению Спайка: выяснить, где именно живет семья Матар, и решить, сколько им заплатить. Отнесем им фруктов для всех и игрушек для мальчика. Я уже представляла, как мы приносим домой Спайка и как Билли избавляется от этой жутковатой коробки. Я прислонилась спиной к дереву, закрыла глаза и задремала под ровный гул насекомых. Все будет хорошо…
— Тоффи! Тоффи! — кричал появившийся на улице разносчик.
Билли вздрогнул и проснулся, и Рашми, звеня браслетами, выскочила из дома. Разносчик семенил в направлении нашего дворика с накрытым куском ткани подносом на голове. В одной руке он нес подставку для подноса, в другой — самодельные весы, изготовленные из прутиков и шнурков и с речными камешками вместо гирек. Это был невысокого роста человечек с большими карими глазами и жидкой белой бородкой, делавшей его похожим на козла.
Он поставил поднос на подставку, представив на выбор нарезанные ромбиками кокосовые дольки, твердые как камень красные леденцы, которые приклеивались к зубам, и толстые полоски ячменного сахара. Я расплатилась с торговцем, а Рашми и Билли потащили сласти к сандаловому дереву, где и уселись, облизывая липкие от сахара пальцы.
Торговец сладостями еще не успел удалиться со всем своим скарбом, как на дороге появился, прихрамывая и согнувшись под тяжестью ноши, босоногий торговец манго. Заслонившись ладонью от солнца, я проводила его долгим взглядом и увидела вдалеке еще одного разносчика. Фигура его колыхалась в накатывавших волнах жара и пыли, но я все же разглядела у него на голове длинную деревянную лестницу. За последние дни случилось много всякого, и я почти забыла, что заказывала ее. Глядя на носильщика, я вспоминала Аделу и Фелисити, ее любовника и их ребенка. Потом посмотрела на сандаловое дерево, и сердце мое застучало, как индийский барабан.
Глава 36
Пока я поднималась, Рашми держала лестницу, а Билли, сунув в рот кусок ячменного сахара, наблюдал в сторонке. В запасе оставалось три перекладины, когда я поняла, что могу дотянуться до дупла. Но тут меня остановили сомнения. В дупле вполне могла прятаться бешеная обезьяна или белка. Я поднялась еще на одну перекладину, чтобы провести разведку, и тут лестница покачнулась и Рашми вскрикнула. Я замерла, оперлась о ствол и заглянула в дупло.
Время сгладило края, внутри собралось немало сбившейся в шарики паутины, сгнивших птичьих гнезд, листьев и прочей трухи. Я осторожно сунула руку, захватила пригоршню сырого мусора и, не глядя, бросила вниз. «Арей Рам!» — послышалось оттуда. Билли засмеялся. Я разгребла сор и наткнулась на что-то твердое. Какой-то сосуд. Я вытащила его и, балансируя на лестнице, осмотрела. Находку покрывали пыль и плесень, крышка была запечатана парафином. Прижав сосуд к груди, я медленно, держась за лестницу одной рукой, спустилась на землю.
— Это спрятанное сокровище? — спросил Билли.
— Вроде того, Котлетка.
Я стера с крышки грязь. Сургуч давно высох, и мне подумалось, что крышка свалится, если по ней осторожно постучать. Подобрав камень, я постучала сначала по одной стороне, потом по другой. После третьей попытки печать приглушенно треснула и рассыпалась. Я сняла крышку, и три головы — рыжая, светлая и черная — склонились над широкогорлым кувшином.
Внутри оказалась обыкновенная жестяная коробка с ржавыми швами. Когда я вытащила ее, дно у коробки отвалилось и на землю упала резиновая грелка. Мы подняли ее и сели под деревом. Это снова была грелка-тайник, в кармашке которой хранился переплетенный вручную дневник Аделы.
— А, ерунда, — сказал Билли. — Старая книжка.
Рашми тоже расстроилась, так как читать по-английски не умела.
— Идем, бета. — Она чмокнула его в щеку. — Пусть мама читает.
Август 1857
Пришло сообщение на тисненой почтовой бумаге. Он кремировал тело Фелисити, как это принято по обычаям его религии. Тоже мне — Джонатан. Для цивилизованности английского имени недостаточно. Воображение рисует, как мою красавицу-подругу пожирает пламя индуистского погребального костра, и это невыносимо. Я понимаю, насколько он был важен в ее жизни, но все равно она не была его собственностью, которой можно так вот распоряжаться. Однако что сделано, то сделано, только я никогда больше не позволю ему снова переступить порог этого дома.
Младенец все плачет и плачет, словно понимает весь ужас совершенного с его матерью. Неприятный ребенок, крикливый и недовольный. У него темные волосы, а кожа уже начинает менять цвет с розового на коричневый. Он кричит так, словно заранее знает, что для него нет подходящего места в этом мире. Но он — ее часть, а значит, я буду заботиться о нем.
