Дмитрий Вересов - День Ангела
— Мне, в общем, пора, — погрустнел вдруг Никита. — Я лучше завтра зайду. Можно?
— Можно ли? Что за вопрос, Никита? Ты не понял? Тебе здесь всегда будут рады. Заходи когда угодно. И приводи кого угодно.
— Татьяна… — сказал Никита, смятенный и растерянный. — А ты будешь мне рада?
— Я-то? Ну… а как же. Только завтра меня здесь не будет.
— Не будет? — расстроился Никита.
— Не будет. И потом тоже. Я на днях уезжаю. Надо собраться, подготовиться, съездить попрощаться к маме в Павловск.
— Куда ты уезжаешь?
— Далеко. Небольшое рабочее турне. У меня заказ на видовой альбом. Поездка за свой счет, но альбом издадут и деньги заплатят.
— Хочешь, я тебя отвезу домой?
— Нет, — покачала головой Таня. — Буду дожидаться. Чувствую, что он придет, в конце концов. Что-то, должно быть, случилось. С тобой, Никита, такое бывает — предчувствия?
— Ни черта не бывает, — похвастался Никита. — Я бесчувственный болван, напрочь лишенный интуиции. Всегда думал: вот знать бы наперед… Хотя, что я вру? Если бы да кабы… Не думал я ничего подобного. Но, вообще-то, неплохо было бы, если хотя бы за полминуты до очередного дурацкого совпадения загоралась бы в небесах красная лампочка и орала дурноматом сирена. Ей-богу, я со всех бы ног летел в противоположном направлении, хвост задравши.
— Что ты говоришь такое? — Тане было интересно, хотя и не совсем уютно в роли наперсницы. — Куда бы ты летел?
— Куда подальше. Много чего случилось со мной за последние три дня. И, Татьяна, все как будто напоказ. Все как будто специально для меня. Дурной и опасный спектакль. Мизансцена — те же и Кит Потравнов. «Те же» начинают действовать, как только появляется Кит. И мне кажется, что ничего такого не случалось бы, поверни я с полдороги. Прикинь: все вроде бы готово для встречи дорогого Кита, Фортуна, дрянь такая, или кто там еще, очередной раз подтасовала свою шулерскую колоду, очередной раз до блеска надраила свою большую задницу, чтобы продемонстрировать ее дорогому Киту, а Кит смылся, и спектакль не состоялся. Вот о чем я все последние сутки напролет мечтаю — чтобы очередной спектакль не состоялся. Я брежу, Танька?
— Типа да, — вдохновила его Таня. — О нет, я понимаю, — сжалилась она, взглянув на опечаленные иголки Никитиной прически. — Бывает такая черная полоса, когда все из рук вон. Но здесь-то тебе разве плохо?
— Здесь фантасмагорично, — чуть задумавшись, ответил Никита и потянулся к Таниным губам, но наткнулся на прохладную щеку, на миг задержался на ней и добавил Тане в ухо: — А это не к добру, такая фантасмагория.
— Ждешь красной лампочки? — прошептала Таня.
— Или, блин, твоей очередной вспышки, чтоб мне совсем ослепнуть и не видеть чего не хочется! — фыркнул Никита и отвернулся. — Адрес-то ты оставишь, птичка небесная?
— Подожди, — кивнула Таня. Она спрыгнула с края подоконника, где обосновалась ради перекуса, побежала в выставочный зал, сняла со стенда фотографию. Выхватила ручку у Дэна из нагрудного кармана и начертала на обратной стороне снимка свой электронный адрес, потом вернулась на кухню к Никите, который в задумчивости дожевывал корку ее последнего бутерброда, и сказала: — Вот. Это тебе. Держи. Пиши, если что.
— Спасибо, — вздохнул Никита сквозь пережеванную корку и перевернул картон. И увидел свою перекошенную в свете вспышки физиономию на черном ночном фоне. — Спасибо, — не без иронии поблагодарил он Таню еще раз, а она засмеялась, хулиганка, из рогатки ее…
— Я тебя провожу и закрою дверь, — сказала она Никите, и они вышли на площадку.
— До встречи? — обернулся к ней Никита, а она уже не смотрела на него и голосила через его плечо не хуже своей подружки рыжей Дарьи:
— Яша! Я тебя всю ночь жду! Где ты пропадаешь?! Уже всё обсмотрели и всё съели! Уже Вова с ребятами регги поют.
— Это ужасно, — довольно громко огорчился тот, кого назвали Яшей. — Фотографии ядовиты, у всех живот заболит, и тошнить будет. Да еще этот самый Вова с регги-кошмаром. Отсюда слышно, как у него болит живот. Такая неподдельная меланхолия!
Таня счастливо засмеялась, а Никита обернулся, чтобы взглянуть на остроумца Яшу, очевидно того самого «хорошего знакомого», которого заждалась Таня. Ничего он не разглядел толком на темной лестнице, кроме белого облака над челом, но рядом с Яшей, под руку с ним, светлым сгустком маячил до боли знакомый силуэт. У Никиты, столкнувшегося с очередным дурным совпадением, перехватило дыхание. Он выпрямился, расправил плечи и стал нерушим, как бронзовый монумент, поправил темные очки, как мистер Икс маску, прижал к себе Танин подарок и обреченно двинулся навстречу очередным сюрпризам. И они не заставили себя ждать.
Собственно говоря, сначала она молча прошла мимо вслед за этим Яшей и лишь тоскливо взглянула, и Никита приготовился уже вздохнуть то ли облегченно, то ли с сожалением. А потом она окликнула его бесцветным голосом, совсем не похожим на прежний Анин теплый голосок:
— Держи!
И бросила ему что-то. Никита поймал ключи от съемной квартиры на Зверинской, где летом под низкой крышей было так тепло, а в дождь веяло душистой сыростью, долго цветущим городским жасмином.
— Возвращайся и живи там, если хочешь. Я свои вещи вывезла. — И исчезла за дверью следом за Яшей и Татьяной.
Это не могла быть она, такая чужая и непохожая. Это не могла быть она, не сливочно-розоватая, а прозрачно-бледная в лестничной темноте. Это фантом, призрак, провокация злодейки Фортуны. Это все что угодно, но не его Аня. И в объятиях его отца была не она, и в постели с Войдом тоже.
Ключи. Домой. Она там. И он, Никита, тоже там.
«Схожу с ума», — в который уже раз определил свое состояние Никита и полетел на Зверинскую, чтобы удостовериться в собственной неадекватности и возрадоваться тому, что все происшедшее было ночным кошмаром, сном с пивного перепою почти натощак.
* * *На улице заметно похолодало, но Никита, перешедший с быстрого шага на рысь, а потом пустившийся галопом, не замечал, как первые в этом году робкие осенние полужидкие снежинки опускаются ему на волосы. По неосвещенной лестнице он легко взлетел на мансардный этаж и не споткнулся ни разу, потому что знал каждую коварную выщербленную ступеньку, каждый шаткий прутик, каждый провал перил. Он на ощупь вонзил ключ в замочную скважину, подергал, потряс, повернул, поддал коленкой, повернул еще раз, открыл дверь и включил свет.
Запустение и необычайная чистота, холодное торжество порядка вещей, как в последний день творения, когда вещи и время еще не осознали себя и не смешались в стремлении к взаимопознанию, к трагикомическому хаосу, к забавной и страшноватой неразберихе. Ни звука — даже холодильник молчит, лишь подкапывает вода из кухонного крана. Даже Эм-Си, негодяйка, исчезла вместе с Аней и не шелестит на сквозняке над холодильником.
