Глория Му - Вернуться по следам
Ребята стали свистеть и хлопать, я остановила лошадь, спешилась, и мы обе поклонились.
Бабаев ничего не сказал, только дал знак – следующий, но я видела, что он улыбался в усы, и эта улыбка оставалась, пока работали все остальные.
Но нам он так ничего и не сказал. Не похвалил, не отругал, не сделал никаких замечаний, просто велел приходить завтра к девяти утра на первую тренировку и спросил, не знает ли кто из нас – те дети, которые ушли, все ли они уже занимаются в других школах и не захочет ли кто вернуться?
Мы посмотрели на Юльку – она помогала Лиле вести журнал посещений и у нее была тетрадка с телефонами всех, кто занимался.
Юлька, едва дыша, сказала, что всем позвонит, и Бабаев нас отпустил.
Глава 18
На первое занятие Бабай (а кличка конечно же сразу приросла) явился с шамбарьером.
Юлька покосилась на меня, но я отрицательно покачала головой. Нет уж, пусть сама учится с ним разговаривать, мне совсем не хотелось становиться «языком» группы.
Юлька выпрямилась (она всегда так, если собиралась сделать то, чего боится, вытягивала шею, расправляла плечи) и сказала:
– Омар Оскарович, лошади у нас не приучены к битью. Только напугаете зря. Вы скажите, что надо, и мы все сделаем.
– Это не для лошадей.
– А мы, это, тоже не приучены. – Пашка от возмущения снова обрел голос.
– Ничего. Привыкнете, – тяжело уронил Бабаев, и Пашка сник. – Сейчас я покажу вам ключевые номера будущей программы, и вы поймете, что времени на разговоры не будет.
Бабаев велел нам убраться из манежа, освободить круг и пустил Баядера галопом. Баядер шел сосредоточенно и ровно, словно был приличный конь, а не полоумный злобный зверь, которого мы видели вчера, Бабай порхал вокруг него, как нетопырь, – легкий, цепкий, хищно-быстрый, широкие рукава черной рубахи полощутся по ветру.
Он делал сальто и пируэты на движущейся лошади, и Баядер подхватывал его бережно, точно терпеливая мамаша – верткого и егозливого младенца. Они работали так виртуозно и захватывающе слаженно, словно и сердца у них бились в одном ритме. Конь ни разу не показал норова, а всадник – того, что ему стоит труда выполнять сложнейшие трюки.
Легко, все это выглядело так легко, как полет утки-мандаринки над тихой водой ясным бестрепетным утром.
– Это мы так будем делать?! Это он нас так научит?! Ну, пусть лупит тогда, чего уж, я согласный. – У Пашки снова разгорелись глаза.
Когда Бабай спешился и поклонился по-цирковому, указывая на Баядера, который вежливо рыл передним копытом землю, мы захлопали, засвистели и завизжали, пугая лошадей. Но Бабай только и сказал:
– Аплодисменты – дело публики. Разминайтесь, дети.
Потом спокойно объяснил про то, как будем работать с шамбарьером и для чего он – ведь тогда с шамбарьером никто из спортсменов не тренировал, это была цирковая манера.
Бабай сказал, что шамбарьером никто не дерется, потому что семиметровым бичом легко убить человека насмерть, если умеючи. А если так, на касание – то это будто бы тренер кончиком пальца поддерживает или подталкивает ученика. Поддерживает, чтобы не свалился, и подталкивает, если ученику не хватает решимости сделать трюк, он теряет время, а это опасно.
Если честно, это было очень обидно и унизительно – когда тебя бьют, как неразумную скотину, но где-то со второго занятия нам пришлось признать – да, так лучше. Это удобно. Гораздо больше смысла, если тебе указывают ошибку по ходу занятия, чем когда ты уже свалился с лошади. И Бабай нас остерегал все время – не ездить на биче и запоминать, что сказал бич. Это значило – быть внимательными, а не ждать, что тренер шамбарьером поправит любую твою ошибку, и запоминать, как ты эту ошибку исправил, что сделал, а не реагировать на касания механически.
Был ли он хорошим учителем? Я не знаю. Его мастерство восхищало, он никогда не придирался, был терпелив, но и не хвалил нас никогда. Если человек все делал правильно, Бабай говорил: «Да», и все. Никого из нас он не звал по имени, просто указывал хлыстиком и говорил: «Ты, девочка» или «Ты, мальчик», и мы вынуждены были все время смотреть на него, чтобы не пропустить обращения к себе. В манеже было проще, там он звал нас так: «на Песенке», «на Тактике» или «на Рубрике» – чтобы мы не отвлекались от работы.
Он был загадочным человеком и, я так понимаю, сам лелеял эту свою загадочность. Говорили, что он был жокеем. Говорили, что он работал в цирке. Говорили, что он был каскадером в кино. Говорили, что он мастер спорта по выездке. Что было правдой? Неизвестно.
О нем ходили и самые скверные слухи – например, что из цирка его выгнали за садизм, но я не верила. Он не был жестоким. Он был бездушным, безжалостным, но абсолютно справедливым. Хотя руки распускал – это факт. Легко можно было огрести по морде немытым трензелем или тем же хлыстиком по загривку – за нечищеную или плохо поседланную лошадь в манеже. Но жестоким он не был, нет. Он никого не мучил просто для удовольствия. Все его поступки имели смысл, были обдуманными и никогда не были пустой демонстрацией силы и власти.
Вот с Юлькой было дело. Бабай сразу решил, что Юлька будет «жемчужиной номера», и даже обходился с ней чуть теплее, чем с остальными, и как-то раз сказал ей:
– Другого жеребца тебе куплю, белого как снег, – красиво будет!
А Юлька сказала:
– Нет, не будет Тактика – не будет и меня.
– Тебе работать, да. – Бабай погладил Тактика по морде, осмотрел его глаз с бельмом. – Лечить пробовали?
– Конечно, – кивнула Юлька, – только доктор сказал – нет надежды.
– Ладно. Учишь неправильно. Исправлять будем.
– Как же неправильно? – встревожилась Юлька.
– Бережешь, страх его лелеешь. Будем учить как милицейскую лошадь, только мягче, да, чтобы шума не боялся, ровно работал. Номер делать буду на двенадцать коней, да со свистом, с гиканьем, а жеребец твой нервный, ненадежный, не годится. Учить будем.
Тогда-то я и подумала, что Бабай не такой уж плохой. Вот Ира бы просто продала Тактика втихую и еще бы посмеялась над Юлькой, а этот – нет, не стал, по-другому все решил.
С Тактиком мы возились месяца три. Сначала Бабай притащил Юльке такую ужасную штуку – погремушку, чуть ли не из бычьего пузыря с горохом, на длинной бамбуковой рукоятке, и Юлька с ней развлекала Тактика недели две – потрясет перед мордой, даст понюхать, погладит ею же, потом трясет со слепой стороны – жеребец в бега ударяется, Юлька его подзывает, успокаивает, опять дает эту дрянь осмотреть. Потом, когда Тактик перестал бояться погремушки, Юлька взялась гонять его на корде, а мы с Гешей бегали по манежу как укушенные и резко хлопали бичами с разных сторон.
А потом дело дошло и до хлопушек. Кто бы знал, чего нам стоило их добыть! Летом в советских магазинах никаких хлопушек не было и в помине, мы их клянчили и выменивали у всех знакомых, я лично спустила на это дело все свои карманные деньги и еще всевозможные томсойеровские сокровища – несколько настоящих кубинских шариков, театральный бинокль и набор открыток про Африку.
