Мартин Эмис - Информация
— Боже. Ты только посмотри.
— Где? — Гвин повернулся и посмотрел на небо.
Ночь была уже готова опуститься на землю и разлиться по ней, но день противился этому. Земля вращается, и ночная мгла пришла на смену свету, но свет противился этому. Свет и день не собирались ложиться спать. Они бодрствовали даже после наступления тьмы. Свет, окруженный со всех сторон надвигающейся темнотой, отчаянно сражался. Свет — это талант и страсть — от отчаяния он стал безумно ярким. Сумасшедший день.
Ричард не волновался, потому что он уже умер. Все было кончено. Он вышел на летное поле со своим мешком и сел на него у трапа — у этой лестницы, нацеленной в небо, но ведущей в никуда. Он сжал сигарету непривычно онемевшими губами и дал смерти медленно пройти мимо.
Ричарда доконала встреча с читателями, точнее та ее часть, когда они вместе с Гвином должны были подписывать книги. Китса убила рецензия. А Ричарда доконала встреча с читателями. О чтении, по крайней мере, можно было сказать, что свидетелей позора Ричарда было мало. Но когда он должен был подписывать книги, их оказалось как на вавилонском столпотворении. По просьбе распорядителей Гвин провел укороченное чтение — в три приема (зал не вмещал всех желающих). И все они ждали, когда он начнет подписывать книги.
В общем, его друг и соперник успел исписать три шариковые ручки, подписывая «Возвращенный Амелиор», «Амелиор» и «Город вечного лета», подписывая программки, рекламные листки, фотографии, вырезанные из газет и журналов, оставляя автографы в книгах для автографов, на гипсовых повязках, девичьих предплечьях и бедрах. А Ричард эти два часа просидел за своим столом без дела… В прошлом выступая в разных (не очень значительных) ролях, Ричарду случалось бывать на ярмарках и фестивалях и видеть очереди, которые выстроились к писателям, подписывавшим свои книги; эти очереди вызывали в нем странную враждебность. Каждая очередь, равно как и каждая книга и каждый писатель, принадлежат к разным жанрам. Некультурные, самодовольно поучающие, беспорядочные, выстроившиеся как по струнке, игривые, серьезные, не говоря уже о классовых, расовых, возрастных и половых различиях. И, нужно признать, очередь к Гвину включала всех и каждого. Они шли к нему, шагая по проходу, как к ковчегу будущего.
Ожидая своей очереди (а где же эта очередь заканчивалась?), они могли разглядывать Ричарда и ломать голову над тем, что здесь делает этот человек. Ричард скрашивал их ожидание. Они не знали, что были участниками его похорон, плакальщиками, медленно проходящими мимо хладного трупа его призвания, немого и бледного.
За столом с неподписанными экземплярами романа «Без названия» сидел призрак. Минут через сорок, сияя архангельски чистым ликом, к Ричарду подошел старик в джинсах с проглаженными стрелками: призрак Тома Пейна. Старик вытащил из-под мышки экземпляр романа «Без названия» и швырнул его на стол. Книга раскрылась на восьмой или девятой странице, страницы явно были закапаны засохшей кровью. В книге лежала закладка с логотипом «Лейзи Сьюзен», а на загнутом верхнем уголке девятой страницы остался четкий отпечаток окровавленного большого пальца. Старик не хотел, чтобы Ричард подписал ему книгу. Он вообще не хотел эту книгу… Единственный, кто удостоил Ричарда своим вниманием, была женщина: та самая, что присутствовала на чтении. Она была единственным человеком, обратившим хоть какое-то внимание на его слова. Женщина подошла к его столу с робостью котенка. Ричард поприветствовал ее от всей души и продолжал сохранять свой приветственный настрой, пока женщина доставала из своей сумки книгу. Но это была книга, написанная не Ричардом Таллом, а Федором Достоевским. Это был роман «Идиот». Женщина склонилась над Ричардом (лицо ее оказалось невероятно близко) и стала перелистывать страницы, сопровождая свои действия пояснениями. Эта книга тоже была в пятнах, но это были не пятна крови, это были маркеры двух соперничающих цветов — голубого и розового. И не на двух страницах, а на всех шестистах. Каждый раз, где буквы «о» и «н» появлялись вместе, они были выделены голубым цветом. Каждый раз, где вместе появлялись «о», «н» и «а», эти буквы были выделены розовым цветом. А поскольку каждое слово «она» включает в себя солово «он», неудивительно, что мужской род преобладал. Это она и пыталась доказать. «Вы видите? — спросила она, обдавая его горячим дыханием, сильно пахнущим какими-то лекарствами, батарейками и пресс-формами. — Видите?..» Организаторы прекрасно знали эту женщину — эту несчастную, тихую и неутомимую зануду, — они пытались уговорить ее уйти. Но Ричард словно этого не слышал, у него никогда не было более приятной компании. Никогда жизнь не казалась ему такой восхитительной. Он никогда бы ее не бросил. На склоне лет, разумеется без всяких детей, вооружившись маркерами, они брали бы в оборот великие тексты, один за другим. И если он станет допускать ошибки, она возьмется за голубой. А если она устанет, он пустит в ход розовый. Но жизнь коротка, а искусство вечно: смогут ли они исчерпать одних только великих русских писателей? Вдвоем бок о бок: он с пивной кружкой и болеутоляющими, она — с цинком и марганцем.
«Дама с собачкой» и др. «Шинель». «Отцы и дети». «Герой нашего времени».
«Смерть Ивана Ильича». «Господин из Сан-Франциско». «Мастер и Маргарита».
«Бесы». «Двойник».
«Мы».
Ричард поднес ладонь к пористой обшивке своего лица. Он подумал, что, может быть, все решится прямо сейчас — его книги против книг Гвина в их связи со Вселенной. Ричард услышал, что его зовет юный пиарщик. А там, наверху, небо показывало, что оно может изображать и черные дыры. На самом деле эта имитация требовала большого труда (грубо закругленный горизонт с сузившимся, как у наркомана, зрачком посередине — похожие картинки были в одной книжке по астрономии у близнецов Ричарда).
Самолетик покатил вперед, и скоро они должны были взлететь. Семеро пассажиров сидели, мучительно втянув головы в плечи. Не потому что потолок был низкий, а из-за смущающей близости взлетно-посадочной полосы — в каких-то полутора метрах от их подошв. Мотор ревел так громко, почти за гранью человеческого восприятия, и можно было почувствовать лишь вибрацию, отдававшуюся в каждом атоме тела. Полупридавленный своим мешком, Ричард сидел, втиснувшись в кресло, в самом первом ряду рядом с Гвином. Они оба пристально следили за пилотом: это был высокий, полный, рыжеватый мужчина, который с женской деликатностью обращался со своей фуражкой, приборами и наушниками. Повернувшись к пассажирам, пилот с привычной небрежностью абсолютно бесцветным голосом огласил правила безопасности, а затем отвернулся к приборной доске, больше подходившей довоенному аэроплану или ядерной подводной лодке первого поколения: циферблаты, датчики, металлические переключатели со стершейся краской. Ричард заметил, что на доске нет ни единой пластмассовой детали. Хорошо это или нет? — подумал он и постарался отдать молчаливую дань уважения долговечным механизмам, сработанным умелыми мозолистыми руками людей, которые, увы, давно уже умерли. На пилоте были белая рубашка и грубые кремовые брюки, словно выкроенные из старых обоев. Так или иначе, трудно было оторвать взгляд от его кремового седалища. Обрамленное щелью между спинкой и сиденьем кресла, оно прочно и гордо занимало свое место.
Самолетик выруливал на взлетную полосу. Маленький самолетик был всего лишь маленьким самолетиком среди больших лайнеров и надеялся, что он никому не мешает. Однако он им мешал. Реактивные лайнеры с черными и мокрыми от росы или от испарины надвигающейся грозы собачьими носами ждали, выстроившись за ним в очередь, напряженные, как готовые к охоте пойнтеры. Ричард посмотрел на лопасти винта, вращавшиеся с такой скоростью, словно они старались разорвать воздух в грязные клочья. За поворотом виднелись туши челноков, летавших в Нью-Йорк и Вашингтон, и по всей Америке, куда пожелают американцы. Над мучительным ожиданием прошедших проверку и готовых к полету самолетов, воющих друг на друга и требующих, чтобы им дали дорогу, слышалось небо и эпический рык средних слоев атмосферы. С севера накатывала ночная мгла. Но юг бросал ей вызов демонстрацией света и электромагнитных колебаний: направо и налево хлестали божественные хлысты, кнуты и бичи из олова и меди.
Все молчали. Вдруг Гвин повернулся и стал что-то говорить юному пиарщику. Изголовье кресла заглушало вопросы Гвина, поэтому казалось, что молодой человек, охваченный лихорадочным возбуждением, оживленно беседует сам с собой.
— Послушайте, вы ведь видели, что за нами… Они делают это по девять раз в день… Это не может быть ураган. Это гроза… Вы хотите сказать, что это ураган вроде тех, которым дают имена?
— Раньше все ураганы были девушками, — сказал Ричард. Он заговорил, чтобы молодой человек не выглядел умалишенным. Да и сам Ричард от этого почувствовал себя спокойнее, поэтому он продолжал говорить все, что придет в голову. — Теперь они чередуются. Девушка, парень. Парень, девушка. Думаю, так лучше, а впрочем, не знаю. Ураган Деми. Ураган Гвин. Ураган Джина. Ураган Мариус. Ураган Энстис. Ураган Скуззи.
