Наталья Иванова - Новый Белкин (сборник)
Вечером, вернувшись в офис, нужно сдать деньги, попрощаться с секретаршей, товарищами, еще раз пройтись щеткой по ботинкам (уже больше по привычке), и свободен до завтра.
Работа, конечно, не самая душевная, но есть настоящая перспектива быстро подняться. Так что есть из-за чего корячиться, не жалко, что ноги вечером гудят. Иногда так гудят, что стоять невозможно, зато стал виден горизонт, стало как-то яснее жить.
Товар я получал, впаривал, вроде, нормально, деньги сдавал не хуже других, но комплименты и веселые приветствия у меня не выходили. Трудновато вызвать одобрительный гортанный смешок у избалованной вниманием девушки, если пиджак Витькиного папы узок в плечах и манжеты рубахи вылезают на полную длину из рукавов, слишком уж акцентируя на себе внимание.
Деньги я попросил взаймы у Георгий Семеныча.
– Что, костюм со штиблетами нужен? Вон, бери, сдавай тысячу маленьких складней и все деньги себе забирай. Сходи только за пивом сначала.
– Я потом постепенно отдам.
– Ла-адно, кончай. Свои люди. Беги быстрей.
В эти дни я толкал товар, выбирая маршрут так, чтобы он пролегал мимо знакомых церквей, в одну по дешевке сдал эти живые помощи, и в воскресенье мы с Аленкой пошли в магазин. А в понедельник я заявился в офис в черном костюме с красивым желтым галстуком. На утреннем собрании, когда все встали кругом и в середину вышел главный менеджер, меня выпихнули к нему.
– Кто говорит, что время чудес прошло? Кто докажет мне, что оно действительно прошло, тот получает бонусные сто тысяч. Сто тысяч получит тот, кто докажет мне, что наша компания, что наша работа не может делать с людьми чудеса. То, что люди покупают каждый день кучу ненужного им китайского дерьма, – это не чудо, это наше умение. То, что вы приносите домой реальные бабки в то время, когда все исходят соплями, – это тоже не чудо. Но то, как изменился этот человек, которого еще две недели назад я видел в бороде и маминой кофте, то, как он изменился, придя работать к нам, – это настоящее чудо. – Менеджер сделал паузу и отступил на пару шагов назад. – А значит, что? Значит, мы все волшебники, да?
– А-а-а, – все орут изо всех сил.
– И мы будем сегодня волшебно работать, да?
– А-а-а.
– Тогда все в город, и покажите мне волшебную работу.
У меня, как, наверное, у всех людей, было два родителя, четыре прародителя, восемь прапрародителей и дальше в геометрической прогрессии. Я хочу сказать, что у меня было два деда – портрет одного висел в моем доме, а портрет другого не висел. И этот другой дедушка был совсем не революционным, а обычным.
Этот дед пахал землю, потом был раскулачен, отправился в Среднюю Азию и работал там на железной дороге до самой пенсии. Когда его призвали в армию, он выселял чеченцев из Чечни, воевал в Манчжурии и привез домой в качестве трофея печатную машинку и пряник для моего отца. В сорок восьмом он пережил ашхабадское землетрясение, когда из ста тридцати тысяч человек, населявших этот город, погибло больше ста тысяч.
В начале восьмидесятых город тряхнуло еще раз, но очень слабо. После первого толчка все высыпали из дома на улицу, потому что второй толчок обычно бывает сильнее. Это была середина дня, дети были в школе, взрослые на работе, и дед оставался дома один. Люди, собравшиеся во дворе, заметили, что нашего дедушки нет, и Дурды – молодой парень, который жил по соседству, поднялся к нему, чтобы узнать, не стало ли плохо старому человеку.
А старый человек был занят тем, что лакировал стул. Стул утратил свой вид от долгого употребления, и его нужно было заново отлакировать, чтобы он выглядел достойно. Когда Дурды, говоря, что опасно оставаться дома во время второго толчка, стал звать деда на улицу, тот отказался. «Ты видишь, я работаю, – ответил он, – закончу, тогда пойду куда угодно».
Это семейное предание рассказывала моя тетка. Она рассказывала его несколько раз, и история запомнилась мне. А теперь она иногда всплывала у меня в голове. Если бы мне сказали, что в ближайшее время мне упадет на голову потолок или кирпич с крыши, или меня собьет машина, или я умру от неизлечимой болезни, то я бы не стал продолжать делать то, чем я занимался. Я бы сразу перестал впаривать товар на улицах или иконки в храмах, учить китайский, ремонтировать новую квартиру, жить вместе со своей женой и тещей. Если из моей жизни убрать завтра, которого еще нет, и которое, еще неизвестно, наступит ли вообще, то жизнь теряет абсолютно всякий смысл.
Если бы у меня отняли завтра, то что бы я сделал? Не знаю. Может быть, попытался бы разыскать Монгэ Цэцэк? Нет, вряд ли. Может быть, взял бы дочку и отправился куда-нибудь на поезде? Может быть, купил бы пива «Старопрамен»? Да что гадать, когда от будущего не отвяжешься, оно держит меня на коротком поводке. Плохое ли, хорошее – никакой разницы, на него надо работать, а оно все время отодвигается.
Я уже почти что живу в светлом будущем, потому что в настоящем все как-то не так. Настоящего у меня нет. Не дай Бог еще какого-нибудь психоаналитика почитать, Фрейда – Юнга какого-нибудь, так окажется, что за тобой еще и куча хвостов из прошлого волочится.
Дэн этот тоже не может отвязаться со своей аферой. Приходил, караулил у двери вместе с каким-то мордоворотом. Пугали опять, но, правда, не тронули. Да и пугали-то слабо. Дэн вообще стоял тихий и скукоженный какой-то, больше вдаль глядел, наверное, не главный он там у них. Мордоворот один и выступал, угрожал ужасными расправами. Надо замок на двери сменить в новой квартире, а то ключи у них остались. Сам-то я отбрешусь, если они уж совсем наезжать станут, а вот за Аленку страшно немного – возьмут еще, наймут какого-нибудь идиота, чтобы обидел ее.
Ладно, всего не передумаешь, да и вообще лучше не думать, а мечтать. Даже не мечтать это называется, а планировать дальнейшую жизнь. Буду просто нормально работать на новой своей работе, зарабатывать приличные деньги, потом стану там уже инструктором, потом открою свой офис и найму себе полсотни таких же дистрибьюторов. Потом опять, наверное, восстановлюсь в университете.
Будут бабки, тогда и съездить можно в какое-нибудь путешествие – хоть в Сибирь, хоть на Камчатку, куда меня звал тот парень, хоть в Китай.
Когда Аленка первый раз не пришла ночевать домой, то самым безобразным мне показалось то, что теща явилась свидетелем всего этого. Провести ночь в тещиной квартире, когда жена осталась Бог знает где и с кем, – это самое неприятное, что только можно придумать.
И я стал жить в новой, еще не отремонтированной квартире. Потом туда постепенно перебралась и Аленка с дочкой, перевезли кое-какую мебель. Вовремя мы стали жить отдельно, потому что стыдно, когда кто бы то ни было слушает семейные скандалы. Дэну я сказал, что теперь уже никак не получится с продажей, раз жена здесь живет. Да и за Аленку поменьше стал беспокоиться, что ее обидят, потому что вообще стал ко всему относиться равнодушнее. Это просто была защитная реакция такая, я читал об этом. Когда говорят, что я, мол, тебе, дураку, изменила, то начинаешь все воспринимать легче, чтобы не сойти с ума. Это всяким домохозяйкам на Западе делать нечего, так они за судьбу китов в Ледовитом океане переживают или тревожатся за судьбу детей в Нигерии.
