Мэри Чэмберлен - Английская портниха
Это не имело никакого отношения ни к провокации, ни к Станисласу. Харрис-Джонс попусту тратит время присяжных, время всех, кто находится в зале. И чем она хуже? Он не единственный, кто умеет ходить вокруг да около.
— Я просыпалась, — начала Ада. — Меня будил рассвет за окном. Убирала постель, пользовалась ведром. И садилась за шитье. Или штопала. Или подрубала подол. Дожидалась, пока меня выпустят во двор. Иногда выпускали утром. А порой приходилось ждать до полудня. И тогда я оставалась без завтрака. Ни еды, ни питья. Я брала ведро, несла осторожно, чтобы не пролилось, потому что иногда оно бывало полным до верху, и шла…
— Избавьте нас от подробностей, — перебил Харрис-Джонс. — Мы хотим послушать о ваших портняжных делах. Что происходило, когда те женщины приходили к вам?
— Они являлись со своим материалом. И с фотографией или рисунком платья. Я должна была сшить точно такое же.
— В чем состоял процесс шитья?
— Я снимала мерки, — ответила Ада. — Прикидывала, не надо ли чуть изменить фасон платья, чтобы оно лучше сидело. Делала выкройку. Кроила. Сметывала. Шила. И под конец отделка.
— Платье по фигуре. Одежда, сшитая на заказ. Изготовление выкройки, — перечислял Харрис-Джонс. — Для этого требуется определенное мастерство. Вы не были обычной портнихой, верно, мисс Воан? Вы были кутюрье?
Ада понимала, что он играет на ее тщеславии, но ничего не могла с собой поделать: ничто так не радовало ее, как признание ее профессиональных заслуг.
— Можно и так сказать, — ответила она.
— Можно? Какая скромность. Да вы были в Дахау нарасхват. Та женщина, которую вы принимали за фрау Вайс, была вашей рекламной вывеской, не так ли? Нечто вроде манекена в витрине. Это же целое предприятие. Портниха из Дахау, кутюрье для нацистов.
— Нет, — Ада теребила заусенец на большом пальце, — нет.
— Ваше собственное ателье.
— Это не так. Я не понимаю, зачем вы об этом говорите и при чем тут Станислас.
— Вы гордились тем, что делали?
— Это держало меня на плаву, — ответила Ада. — Мое шитье.
— Я спросил, гордились ли вы своей работой? — упорствовал Харрис-Джонс.
— Да. — Ада вскинула голову и гневно уставилась на обвинителя: — Да, я гордилась моей работой. Она делала меня человеком. — И прошипела сквозь зубы: — Что вы понимаете? — Она обернулась к присяжным: — Выбирать мне было не из чего. Меня загнали в капкан. Мне не платили, само собой. Даже поблажек не давали. И что из того, если фрау Вайс находила для меня работу, носила мои творения, она и ее подруги? Что? Я делала то, что приходилось делать, иначе бы я погибла.
— Вы старались для этих женщин, не так ли, мисс Воан? Вы добивались от них похвалы, таяли от их восторгов.
— Они никогда со мной не разговаривали. Только одна из них была добра ко мне, и да, тогда я растаяла. Я жаждала любви. Вряд ли вы это поймете.
Мистер Харрис-Джонс взял со стола бумагу, ту, что отложил лицевой стороной вниз.
— Пункт девять в вашем списке, — сообщил он присяжным, затем подошел к Аде и вручил ей бумагу.
Это была фотография. Ада вгляделась, детали то расплывались перед глазами, то опять вставали на место, теперь ты видишь, а теперь нет. Неужели это она? Собаки, опять же. Ада с усилием припомнила их клички. Шотландские терьерчики. Негус, Стаси.
— Вам знакома эта женщина, мисс Воан?
— Да.
— Кто она такая?
— Одна их тех, кто приходил ко мне.
— Вам известно ее имя?
— Нет, — дернула головой Ада. — Никого из них я не знала по имени.
— Вы слыхали о Еве Браун? — спросил Харрис-Джонс.
Ада сглотнула:
— Ева Браун?
— Да. Ева Браун.
— Она как-то связана с нацистами?
— Притворяетесь невежественной простушкой, мисс Воан?
— Не понимаю, о чем вы спрашиваете.
— Ева Браун, — Харрис-Джонс раскачивался на каблуках, он явно наслаждался происходящим, — была любовницей Адольфа Гитлера.
Ада слышала о чем-то таком по радио, но очень давно. Газеты она открывала редко и никогда не смотрела на снимки. Она не хотела жить прошлым.
— Повторяю, вы знали эту женщину? — Харрис-Джонс поднял фотографию обеими руками.
— Говорю же вам, я видела ее раньше.
— Эту женщину, — Харрис-Джонс выпятил грудь, его голос рикошетом отлетал от стен зала, — зовут Ева Браун.
Ада почувствовала себя так, будто ее сбил автомобиль, несущийся на полной скорости. Она пошатнулась, ухватилась на перила, чтобы не упасть.
— Я не знала, кто она такая. При мне ее ни разу не назвали по имени.
— И вам никто не объяснил?
— Нет. С чего бы? Со мной не разговаривали. Они не называли ее по имени. Судачили иногда о какой-то фройляйн, той самой фройляйн. Так, словно она была проходимкой, выскочкой из низов. Но кто она такая, не говорили. И уж тем более о том, что она любовница Гитлера.
— Неужели? — изобразил удивление Харрис-Джонс. — Любовница Гитлера. Женщина, на которой он женился в ночь перед тем, как они оба покончили с собой. И никто не сплетничал?
У Ады стучало в висках. Ева Браун благодарила ее, отпускала ей комплименты, Ада таяла, и все это время она была любовницей Гитлера. Ада же ничегошеньки не знала.
— Вы узнаёте платье на фотографии, мисс Воан?
Ада хорошо помнила это платье, каждую вытачку, каждый стежок, яркое украшение на корсаже. Ее подмывало соврать. Нет. Никогда его не видела. Но Харрис-Джонс не стал бы соваться с этой фотографией наобум. И держался он уверенно. Что бы вы ни совершили, убеждал Аду мистер Уоллис, не лгите.
— Да, — ответила Ада.
— Вы сшили его, так?
Ада кивнула.
— Отвечайте.
— Да.
— Придумали фасон, скроили, прострочили. Одежда, сшитая на заказ. Показали Еве Браун, как его носить, где прикрепить розочку. В этом платье Ева Браун выходила замуж за Адольфа Гитлера. И в том же платье, только без розочки, она умерла вместе с Гитлером.
Кто-то из присяжных кашлянул. Старшина то скрещивал, то выпрямлял ноги, возил подошвами по полу.
— Каково это, мисс Воан, быть портнихой Евы Браун? Сшить ей подвенечное платье и саван?
Ада молчала. Откуда ей было знать?
— Ева Браун, — продолжил Харрис-Джонс, — любовница самого могущественного человека в Европе, если не во всем мире. И определенно самого чудовищного. Вы по-прежнему гордитесь своей работой?
При чем здесь ее работа?
— Таков был ваш вклад в нашу победу?
Он все переиначивает по-своему. Ада ничего плохого не делала.
— Или же это был вклад в победу врага?
