Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты
Или тебя начнет раздражать ее собака, или то, как она смотрится в зеркало. Выведет из себя завоевание твоего личного пространства. Возможно, завтра она станет критиковать твоих друзей. И потом, эти ее вечные интеллектуальные понты и то, как она говорит о твоей работе. Она видит тебя в более серьезном шоу, она говорит, что чувствует то, что внутри тебя. То, чему ты не даешь раскрыться.
А ты не просто не готов, ты уже забыл, какой ты там, внутри. Было ли там что-то, кроме мыслей о правильно выставленном свете, вечных стычках с Хижняком, ежедневного серфинга блогов и новостных порталов в поисках упоминания твоего имени. Ты не хочешь быть серьезным, никогда не хотел. Не был готов и не собирался готовиться.
Отпусти ее сейчас, не дай ей раствориться в себе и не растворяйся сам. Беги! Потом будет больнее обоим. Ты-то, как всегда, найдешь себе множество оправданий и свинтишь. Ты никого не любишь, чувак. Только себя и только в эфире. Твоя любовница – камера, жаль, вход для штекера узковат, но вы трахаетесь визуально – твой взгляд в ее линзу и есть оргазм. Ты научился не принадлежать себе. Долго тренировался, адаптировался, примерял на себя костюм «одного из тех». Тебя слишком много везде, а тебе и этого мало. Кажется, твоя цель – вещать из каждого утюга. Приходить к людям в виде эсэмэс и спама. Ты стараешься быть безумно обаятельным. Ты не умеешь не нравиться. Единственная вещь, которой ты в жизни научился – очаровательно улыбаться. Душка, а не человек. Во имя чего только, не понятно. На самом деле ты и себя не любишь. Ты любишь производимый тобой визуальный эффект. Она потрясающая женщина. Самое лучшее, что могло произойти, – это если бы она тебя бросила сегодня.
И эти мысли меня убивают. Я выпиваю стакан за стаканом и чувствую, как в горле собирается комок. Я давно не плакал. Честно, искренне, навзрыд. А сейчас хочу завыть. Трезвая логика говорит о том, что с этой историей нужно заканчивать, свернуть ее, быстро и наименее болезненно для обоих. Довести до того момента, когда Наташа уйдет сама.
Но пьяная искренность молит о шансе. Я хочу попробовать любить. Хочу попытаться. Ну почему именно сейчас я должен позорно соскочить? Она – не все. Она другая. У меня может получиться. У меня получится. Я попробую. Я очень хочу попробовать. Неужели я один из самых мерзких ублюдков в этом городе? Я могу быть другим. Я уже другой. Я изменился. Все, что мне нужно, – быть с ней рядом. Дышать ее запахом, смотреть в ее глаза. Я... фак... я не могу без нее... и это правда. Это ни от кого не зависит. Здесь нет «обстоятельств» и «некоторого неудобства». Я часто не оставлял шансов другим, еще чаще их не оставляли мне. Но неужели я не могу дать его самому себе? Один раз. И что это за жизнь, в которой я не могу даже попытаться?
Ведь я не герой видео-сюжета. На самом-то деле я тут, за кадром. А тот, что на сцене, – это не я. Он не может быть мной, не может даже сыграть меня. Потому что у него нет эмоций. Он сделан из цифры, а я из плоти. Он всегда хорош собой, ладно пригнан и четко смонтирован. Его любят все женщины, а меня только одна. У него не бывает поноса, насморка и кругов под глазами. Я всего лишь говорю, а он доносит. Он искрометен и остр на язык – все, что не попадает в эти категории, брак по звуку. У него не пойдет носом кровь и не прольются слезы. А у меня они капают. Прямо сейчас. Он не бывает несчастен или счастлив. Он всегда на драйве. Мне же плохо. Плохо до рези в глазах, до судорог в уголках рта, вечно растянутого в его улыбке. Плохо оттого, что меня часто путают с ним. Плохо оттого, что я сам с ним запутался. Это ему звонили от Эрнста и носили в гримерку шампанское. Это он ненавязчиво пробрасывает в разговоре цифры рейтингов и старается давать безэмоциональные оценки коллегам. Это он позволяет любить себя безответно, потому что ему самому всегда никак. И я ненавижу его за это.
Dream brother, my killer, my lover,
Dream brother, my killer, my lover.
Ревность
И я кричу:
Остановите пленку!
Это кино я уже смотрел...
...мы слишком похожи,
Значит, выберут нас на роли
Совершенно случайных прохожих...
Brainstorm. Ветер
С утра Наташа не поехала учить детей, сказавшись больной, и мы провалялись в постели, глядя по VH1 «We are the 80’s». Видео Spandau Ballet, Culture Club, Kate Bush, Madonna, Duran Duran, Wham!, Bronski Beat, где у всех кричащий макияж, пиджаки немыслимых расцветок с подбитыми плечами, темные очки Ray-ban wayfarer, ослепительные улыбки и огромные серьги в виде пластиковых колец или множество пластиковых браслетов на запястье (кажется, так были одеты все, включая мужчин). И действие у всех видео происходило в Майами, а вокруг непременно было море и пальмы, и только молодые U2 были в дубленках и пели что-то вроде «Two hearts beats as one», стоя на крыше дома.
А мы пили вино и лениво препирались о том, что лучше в культурном плане – 80-е с их кабриолетами и голубыми небесами или 90-е с вечной депрессухой лондонских или сиэттловских подворотен в черно-белых тонах. И я уже было собирался признать, что в музыкальном плане 90-е значат для нас больше, чем 80-е (если не считать Depeche Mode), хотя с философской точки зрения мне ближе кокаиновая попса Duran Duran и потребительская культура тех лет, нежели псевдо-протест или революции на продажу рокеров 90-х, но Наташа свела игру вничью, заметив, что здесь сначала не было чего потреблять, а потом резко не стало тех, во имя кого можно делать революции. Так что все эти музыкальные месседжи остаются для нас не более чем изображениями чужих берегов на магните, которые каждый волен вешать на холодильник, исходя из собственной меры дурновкусия.
И я заметил, что, судя по глянцевым журналам, нам скоро придется надевать на себя весь этот восьмидесятнический треш, хотя я лично ничего не имею против кожаных курток с белыми футболками.
На тумбочке заерзал мой мобильный, я сделал неимоверное усилие над собой, чтобы к нему не тянуться, но он лежал слишком близко. Взял в руки – сначала переставил на режим без звука, потом совсем отключил.
– Ты бы не отключал, вдруг Даша позвонит. – Наташа кокетливо поправила волосы, видимо, изображая Дашу.
Я ущипнул ее за задницу, увернулся от ответного удара, перекатился на другую сторону кровати, взял пульт и начал бесцельный серфинг каналов. По «Культуре» шел «Жестокий романс». Сцена утреннего объяснения на пароходе. Михалков ломал в пепельнице сигару, Гузеева беззвучно плакала. В сотый раз ловлю себя на мысли, что знаю эту картину наизусть, но переключить рука не поднимается.
