Элена Ферранте - История нового имени
В конце месяца я отдавала матери заработанные деньги, и она молча совала их в карман. Но наутро вставала пораньше и готовила мне завтрак, иногда даже гоголь-моголь; еще лежа в постели, я слышала стук ложки о стенки чашки. Кремообразная масса таяла во рту, и сахару в ней было ровно столько, сколько надо. Что касается учителей, то они, похоже, окончательно зачислили меня в отличницы — по инерции, свойственной замшелой системе школьного образования. Мне не стоило никакого труда отстоять свой статус первой ученицы в классе, а с тех пор, как Нино поступил в университет, и одной из лучших в школе. Но очень скоро я заметила, что профессор Галиани изменила ко мне отношение. Она по-прежнему проявляла ко мне доброту, но былой теплоты в ней не осталось и следа, и я не понимала почему. Когда я вернула ей книги, она проворчала, что они в песке, и забрала их, не пообещав принести другие. Газет она мне тоже больше не давала. Какое-то время я заставляла себя покупать «Иль Маттино», но вскоре перестала: читать ее мне было скучно и надоело выбрасывать деньги на ветер. К себе в гости синьора Галиани меня больше не приглашала, хотя я с удовольствием повидалась бы с Армандо. В то же время она продолжала меня нахваливать, ставила мне высокие оценки, советовала посетить ту или иную лекцию или посмотреть фильм, который показывали в приходском кинотеатре на виа Порт-Альба. Однажды, незадолго до Рождества, когда я выходила из школы, она окликнула меня и мы немного прошли вместе по улице. Без всяких предисловий она спросила меня, как поживает Нино.
— Не знаю, — ответила я.
— Скажи мне правду.
— Это и есть правда.
Так я узнала, что с начала осени Нино полностью исчез с их горизонта — и ее, и дочери.
— Он очень грубо порвал с Надей, — с материнским гневом сказала она. — Прислал с Искьи короткое письмо, и все. Она очень переживала. — Но тут же учительница взяла в ней верх, и она добавила: — Ну ничего, вы еще молодые. Страдания помогают взрослеть.
Я согласно кивнула.
— Он и тебя бросил? — спросила она.
Я покраснела.
— Меня? В каком смысле?
— Разве вы не вместе были на Искье?
— Да, мы там виделись, но между нами ничего не было.
— Это правда?
— Чистая правда.
— Надя уверена, что он бросил ее ради тебя.
Я решительно замотала головой и сказала, что готова встретиться с Надей и подтвердить ей, что между мной и Нино ничего не было и никогда не будет. Синьора Галиани повеселела и сказала, что передаст дочери мои слова. Разумеется, я ни словом не упомянула о Лиле — не только потому, что дала себе клятву заниматься только своими делами, но и потому, что разговоры о ней вгоняли меня в тоску. Я попыталась сменить тему, но синьора Галиани упорно возвращалась к Нино. Оказывается, о нем болтали бог весть что. Говорили, что осенью он не явился ни на один экзамен и вообще бросил учебу; якобы его видели на виа Ареначча пьяным в стельку — он выписывал ногами зигзаги и на ходу прикладывался к бутылке. Но, добавила она, Нино не всем нравится, и вполне возможно, что кто-то нарочно распространяет о нем подобные слухи. Хотя, если это не слухи, его остается только пожалеть.
— Я уверена, что это все выдумки, — сказала я.
— Будем надеяться. Но он парень с непростым характером.
— Да.
— И очень одаренный.
— Да.
— Если что-нибудь о нем узнаешь, сообщи мне, пожалуйста.
Мы расстались, и я пошла на урок к девочке, которая жила в районе виа Парко-Маргерита. Но сосредоточиться на греческом мне было непросто. В этом доме меня всегда принимали с уважением. Мы занимались в большой полутемной комнате, заставленной солидной мебелью; на стенах висели гобелены со сценами охоты и старые фотографии военных в высоких чинах. Все здесь свидетельствовало о наследственном достатке и привычке властвовать. На меня эта атмосфера производила гнетущее впечатление, а мою ученицу, бледную четырнадцатилетнюю девочку, вгоняла в физический и интеллектуальный ступор. В тот день мне пришлось особенно напрячься, проверяя, как моя подопечная склоняет существительные и спрягает глаголы. Из головы не шел образ Нино, описанный синьорой Галиани. Вот он, шатаясь, идет в потрепанной куртке, со сбитым набок галстуком, подносит к губам бутылку и, выпив последний глоток, швыряет ее на мощенную камнем виа Ареначча. Что произошло между ним и с Лилой после возвращения с Искьи? Мои предположения относительно Лилы не оправдались; судя по всему, она одумалась и поставила в этой истории точку. Другое дело Нино: способный студент, с легкостью находивший ответ на любой вопрос, превратился в жалкого бродягу, гибнущего от любви к жене колбасника. Я решила, что все-таки спрошу у Альфонсо, что ему известно о Нино. Или, может, лучше пойти прямо к Маризе и узнать, что происходит с ее братом? Но я заставила себя выбросить Нино из головы. Сам разберется, сказала я себе. Разве он меня искал? Нет. А Лила? Хоть раз она ко мне пришла? Нет. Так с какой стати я должна о них беспокоиться, если им на меня плевать? Я продолжила урок, убежденная, что не должна сворачивать с намеченного пути.
78
После Рождества я узнала от Альфонсо, что Пинучча родила мальчика, которого назвали Фердинандо. Я пошла ее навестить, полагая, что застану ее в постели, счастливой, с малышом у груди. Но она уже встала и бродила по дому в тапках и ночной сорочке, сердитая и хмурая. Мать гнала ее назад в постель, но та лишь сердито отмахивалась. Пинучча подвела меня к детской кроватке и мрачно проговорила: «Конечно, разве я могу что-нибудь хорошее сделать? Ты только посмотри, какой урод. Не то что на руки брать, на него и смотреть-то противно». Мария, стоя на пороге комнаты, пробормотала себе под нос, словно заклиная дочь одуматься: «Пина, да что ты такое говоришь! Он у нас красавчик!» Пинуччу ее слова только больше раззадорили. «А я говорю: урод, — с ненавистью в голосе произнесла она. — Урод, как Рино, даже хуже. У них в семье одни уроды!» Она перевела дух и вдруг со слезами на глазах запричитала: «Дура я, дура, за кого я замуж вышла? Молодая идиотка, о чем я только думала? А теперь все смотрите, какого я урода родила! У него даже нос приплюснутый, как у Лины». И тут же, без перехода, принялась на чем свет костерить золовку.
От нее я узнала, что Лила, эта потаскуха, уже две недели командует магазином на пьяцца Мартири. Джильоле пришлось уступить и вернуться в бар-кондитерскую братьев Солара. Ей самой нечего было возразить, потому что она теперь привязана к ребенку, и неизвестно, как надолго. Одним словом, все это проглотили, включая Стефано, впрочем, от него она ничего другого и не ждала. А Лила что ни день выкидывает новые номера: идет на работу, а наряжается, как на бал; если муж не может отвезти ее на машине, просит — ни стыда, ни совести! — Микеле, и тот ее везет; купила две дорогущие картины, на которых намалевано невесть что, и повесила в магазине — спрашивается, за каким чертом? Еще накупила кучу книг и расставила на полках вместо обуви. Превратила магазин в какую-то гостиную: диваны, кресла, пуфы, а на столик водрузила хрустальную вазочку, полную дорогущих шоколадных конфет, дескать, угощайтесь, дорогие покупатели, за это денег не берем. Одним словом, она вела себя не как продавщица, которую поставили нюхать потные ноги клиентов, а как хозяйка собственного замка.
