Роберт Пирсиг - Лайла. Исследование морали
Он подумал было, отчего тот так наклонился, затем понял, что все пассажиры собрались на борту в сторону Манхэттена и смотрят на городской пейзаж, парящий надо всем.
Какой вид! Облака отражаются в стеклянных стенах некоторых высотных зданий. Рапсодия в голубом. На мгновение башни Международного торгового центра как бы вырвались вперёд, но остальные небоскрёбы как бы не замечают этого. Все вместе они уже не просто здания или часть города, а нечто такое, о чем люди даже не подозревают. Какая-то энергия или сила, которую никто не планировал, казалось постоянно удивляет всех своим величием. Никто этого не задумывал. Всё это случилось само собой. Гигант — своё собственное творение.
Всё ближе подступает мост Веррацано. Под ним видна береговая линия, это наверное, дальний берег Нижнего залива. Это последний мост. Самый последний!
Приближаясь к мосту, Федр почувствовал начало глубокого периодического покачивания. Ощущение движения как на трапеции. Но медленное. Очень медленное. Оно вздымало и опускало корабль. Затем снова подымало его и снова опускало. И опять. Это уже океан.
И тут он осознал, что у него нет конкретной цели. Он закрепил штурвал, спустился вниз и достал пачку карт из ящика, — Лайлы всё не видать, — и снова поднялся на палубу. Он полистал карты и нашел, наконец, одну с названием «Гавань Нью-Йорка». На обратной стороне листа был Нижний залив, усыпанный буями, обозначавшими каналы для кораблей. В нижней части залива была Песчаная Коса, а в середине её находится Бухта Подковы. Должно быть та бухта, о которой говорил ему Райгел.
По карте от моста до бухты было около десяти морских миль. В заливе так много буёв, что трудно было даже разобраться, но судя по карте, это не так уж и важно, так как сесть на мель практически невозможно. Вне фарватера даже безопаснее, ибо больших кораблей там нет.
По мере того, как мост уходил всё дальше и дальше назад, он почувствовал, что двигатель работает как-то странно и заметил, что стрелка датчика температуры подошла к красному сектору. Он сбросил газ до чуть выше холостого хода.
Возможно, какой-либо мусор в воде попал в водозабор охладительной системы. Такое уже бывало раньше. Беда лишь в том, что отверстие приемной трубы слишком далеко под водой, а борт настолько крутой, что увидеть его с палубы, либо достать багром нельзя. Придется спуститься в шлюпку и постараться вытащить всё оттуда. А теперь сделать этого нельзя, ибо океанское волнение в заливе будет бросать шлюпку как щепку. Придется подождать, пока не доберется до бухты.
С юго-западного побережья Нью-Джерси подул свежий бриз. Остальную часть пути можно пройти и под парусом.
Он выключил двигатель и на минуту насладился тишиной. Раздавался лишь слабый шум бриза, да гул волн, стучавших о борт, становился тише по мере того, как корабль сбавлял ход. Пользуясь остаточной инерцией, он направил судно по ветру и прошел вперёд к мачте, чтобы поставить главный парус.
Из-за качки трудно было сохранять равновесие, но как только парус поднялся и подхватил ветер, корабль установился, стал набирать скорость, и Федр почувствовал себя очень хорошо. С рулевого мостика он направил судно по курсу, поднял ещё парус поменьше, и корабль прибавил скорость. Он вновь почувствовал старый прежний морской трепет в душе. Это было первое большое открытое водное пространство после озера Онтарио и морское волнение вновь пробудило это чувство.
К востоку, вон туда, простирается безбрежный горизонт. Вдалеке где-то маячит какой-то корабль, очевидно направляясь в эту сторону. Ничего страшного. Он просто будет держаться вне фарватера.
Старый Панчо теперь заулыбался бы.
Этот морской трепет сродни малярии. Он пропадает на долгое время, иногда на годы, и вдруг возникает снова, как сейчас, волной, похожей на сам прибой.
Ему вспомнилось, как давным-давно его увлекала песня под названием «Шлюп Джон Б.», у которой такой необычный то ускоряющийся, то замедляющийся ритм. Он долго не мог понять, почему она его так влечет, и однажды его озарило: это ускорение и замедление — такое же, как и волнение на море. Это полёт вперёд, когда ветер и море позади тебя, а корабль несётся вперёд, взлетает над каждой волной и замирает, когда та проходит дальше.
Такое движение никогда не вызывало у него неудобств, может потому, что он его так сильно любит. Оно так смешано с морским трепетом.
Он помнит, когда впервые испытал этот трепет. Это было на Рождество, после того, как ему исполнилось шесть лет, когда родители купили ему самый дорогой глобус, на какой только у них нашлись деньги, тяжелый, на плотной деревянной подставке. А он крутил его вокруг оси, снова и снова. По нему он выучил формы и названия всех континентов, большинства стран и морей мира: Аравия, Африка, Южная Америка, Индия, Австралия, Испания, и Средиземное море, Черное и Каспийское. Его потрясло то, что весь город, где он живёт, на глобусе был лишь маленькой точкой, и что большая часть глобуса — голубая. Если уж действительно хочется посмотреть мир, то это можно сделать лишь поверх всей этой голубизны.
Годами после этого его любимой была книжка о старых кораблях, которую он медленно перелистывал, снова и снова, представляя, каково это жить в одной из маленьких разукрашенных кают на корме с маленькими иллюминаторами, в которые смотришь как Фрэнсис Дрейк на волны, перекатывающиеся под тобой. И представлялось, что всю жизнь после дальних поездок, он останавливался на пирсе в какой-то гавани, глядя на корабли.
Песчаная Коса, когда судно подошло к ней, выглядела почти так же, как во времена кораблей Веррацано и Гудзона. На северной оконечности её было несколько радиомачт и какие-то старые заброшенные постройки. В остальном она казалась совсем пустынной.
Когда яхта прошла под защиту песчаной косы, морское волнение утихло, и осталось лишь легкое дуновение с юго-запада. Бухта стала похожей на озеро, спокойное, окруженное со всех сторон землёй, куда бы Федр не бросал взгляд. Он свернул малый парус, чтобы сбавить ход и на минуту спустился вниз, чтобы включить эхолот. По-прежнему в передней каюте нет никаких признаков Лайлы.
Вернувшись на палубу, он отметил, что бухта очень хорошая. Хоть она и открыта ветрам с запада, но по карте видно, что она мелководна, и с запада был длинный волнолом, который вероятно защитит от больших волн. Сейчас, по крайней мере, их не было. Просто тихий берег и пара парусников на якоре, на борту никого не видать. Красота.
Когда эхолот показал глубину около десяти футов, он повернул яхту по ветру, опустил парус и бросил якорь, запустил мотор и дал задний ход, чтобы якорь закрепился, затем выключил двигатель, свернул главный парус и спустился вниз.
Он убрал карту, затем включил приёмник, чтобы послушать прогноз погоды. Диктор сообщил, что ещё несколько дней будет преобладать слабый юго-восточный ветер и продержится хорошая погода. Затем станет холодней. Хорошо. У него ещё есть время поразмыслить, что делать с Лайлой, прежде чем отправиться в открытый океан.
29
Он услышал, что Лайла зашевелилась.
Подошел к её двери, постучал и затем открыл.
Она не спала, но на него не смотрела. Тут он впервые заметил, что правая сторона лица у неё побледнела и опухла. Тот парень действительно врезал ей.
Чуть погодя он сказал ей: «Привет.»
Она не отвечала. Просто смотрела перед собой. Зрачки глаз у нее были расширены.
Тебе удобно? — спросил он.
Взгляд у неё не изменился.
Не очень уж умный вопрос. Он попробовал по другому: «Как дела?»
Всё так же нет ответа. Взгляд её устремлён мимо него.
Ох, ох. Пожалуй, он знает, в чем дело. Этого следовало ожидать. Со стороны это так и выглядело. Кататонический транс. Она отвергает всё.
Чуть позже он мягко произнёс: «Всё хорошо. Я позабочусь о тебе». Он подождал, нет ли проблеска узнавания, но ничего не случилось. Просто гипнотический взгляд, прямо перед собой.
Она знает, что я здесь, — подумал он, — она, пожалуй, лучше меня знает, что я тут. Просто не хочет признаваться в этом. Она чувствует себя как кошка, загнанная на дерево, на самый конец дальней ветки. Если направиться к ней, она лишь дальше жмется к краю ветки от испуга или же будет драться.
Ему не хотелось этого. После всего, что произошло у пирса.
Он тихонько прикрыл дверь и вернулся к себе в каюту.
И что теперь?
Помнится, в антропологической литературе он читал, что состояния транса могут быть опасными. То, что случилось на пирсе, подходило под описание малайского амока, — глубокая задумчивость, которая иногда переходит во внезапное буйство. Но по своему собственному опыту он знал, что не так уж это и опасно. Буйство возникает тогда, когда враждебно настроенные люди хотят нарушить транс, а он не собирается делать этого.
