Лутц Зайлер - Крузо
Потом второе исчезновение. Погружение в море, попытка к бегству. Открытое море, холод, судорога, только вода и волны, а он никому ничего не сказал. То есть никакого утешения и никого рядом, лишь абсолютное одиночество, «какая обида, какая все это чертовская обида!». Затем этапы утопления (удушения), их пять. Этап 1: борьба беглеца перед погружением на дно, панические реакции, неистовое движение, голова еще над водой (этап вдоха). Этап 2: этап апноэ. Беглец уходит под воду и задерживает дыхание. Этап 3: кровь насыщается двуокисью углерода, что заставляет его снова хватать ртом воздух, ведь органы дыхания раздражены до предела. Этап 4: он глотает воду, которая в дыхательных путях смешивается с воздухом и слизью бронхов в белую, густую, мелкопузырчатую кашицу (этап диспноэ). Закупоривание голосовых связок, слабая подвижность, относительный покой. Только тогда, в силу недостаточного снабжения мозга кислородом, начинаются судороги удушья, то есть вновь неистовые движения, разрывы дыхательной мускулатуры, борьба за выживание – беглец теряет сознание. Этап 5: смерть. Умерший на морском дне. Обмен веществ сбился, кровообращение нарушилось, сердце остановилось.
Ко второму исчезновению относится и подводное расстояние, которое беглец сперва проделывает на четвереньках. Его труп, как усталый, сопящий пес, дрейфует по морскому дну, уткнувшись головой в грунт – ползущий лоб, ползущие колени, ползущие руки, ссадины до кости, стертые кости. Конечности обвисают и действуют как корабельный киль. Некоторое время он странствует там, внизу, вместе с холодными течениями. Затем гниение, гнилостные газы, всплытие, распад: туннели, проеденные угрями, грызущие твари, большие и мельчайшие существа, непрерывное разрушение. Немало трупов остаются в море, становятся частью приливов и отливов, частью Балтики, «моря мира», конечной станцией. Некоторые прибивает к берегу. Либо к ненавистному, либо к желанному.
А дальше – третье исчезновение.
Еспер ждал меня под аркадами, в вестибюле на южной стороне крепости. Мы едва успели поздороваться, как появился его источник и провел нас на второй этаж, к вахтеру. Источник был стройный, на удивление молодой и чем-то походил на мальчишку-курьера, хотя наверняка принадлежал к более высокому рангу. Пока я записывал в журнал имя и адрес и получал взамен пластиковую карточку, Еспер расспрашивал свой источник. Они шутили, но скорее смущенно, насколько я мог судить, не понимая ни слова. Вахтер в своей будке из коричневого непробиваемого стекла что-то сказал, я не понял, а Еспер подошел ко мне и прицепил карточку к нагрудному карману моей рубашки. Только теперь я по-настоящему его увидел; голова тщательно выбрита, и что-то тронуло меня в этом зрелище – неприкрашенность его черепа, отвечающая неприкрашенности его существа (словно волосы предназначены лишь для маскировки или обмана), во всяком случае, так показалось мне тогда. Свою куртку, армейски защитного цвета, он застегнул до горла, капюшон дыбом стоял на затылке, будто высокий воротник дворянина давних времен. Я представил себе, как протягиваю руку и глажу его по голове: спасибо, Еспер.
На моей карточке стоял номер 14, и Еспер объяснил, что под конец я должен ее вернуть и расписаться в журнале вахтера об уходе. Он добавил, что я не должен удивляться, мне нужно просто довериться ходу вещей. Только теперь я понял, что он с нами не пойдет. На миг меня охватила слабость. Источник тронул меня за плечо, и мой взгляд упал на бейджик у него на груди: имя, которого я уже не помню, а ниже слово: Konsulent[30].
К моему удивлению, консультант повел меня не в крепость, а в другое здание, расположенное наискось напротив, но тоже относящееся к полицейскому комплексу на площади. Пятиэтажная кирпичная постройка ганзейского образца. По въездному туннелю мы попали во внутренний двор, а там прошли к узкой белоснежной двери. Двор производил странно гражданское впечатление. Я заметил белье на балконах и гирлянду из лампочек в одном из окон.
Консультант набрал код и что-то сказал мне по-английски. Я издал неопределенно-любопытный звук, и дверь открылась. Друг за другом мы по очень узкой винтовой лестнице спустились в глубину. Потом пожарная дверь, незапертая. В полу виднелись небольшие выступы, стальные уголки, помеченные черно-желтой краской, как на заводе, их надо было остерегаться. Под потолком тянулись трубы кондиционера; басовое гудение агрегата поневоле напомнило мне ребхуновскую машину. Страх.
Помещение было очень большое, похожее на заводской цех. В некотором отдалении над стеллажами возвышалась кабинка, напоминающая каюту катера, ярко освещенная. Минуту-другую мы молча шли между стеллажами, и я успокоился. Черные коробки-кассеты из прочного картона, на каждой указан год. Как у выдвижных ящиков, у всех на передней стенке металлическая ручка или серая матерчатая петля, в каждом отделении стоят друг над другом две-три такие, и я снова ощутил потребность протянуть руку. Консультант оглянулся и подозвал меня к себе.
Возле каюты он сразу свернул в полумрак и исчез. А передо мной, точно по волшебству, вырос человек, который тотчас назвал свое имя и попросил меня следовать за ним. Он был в тонком коричневом халате, из нагрудного кармана которого выглядывали очечник и вольтметр, инструмент, знакомый мне по отцовскому набору.
Понятия не имею, откуда вдруг появился Анри Мадсен (Анри или Хендрик, напряжение было попросту слишком велико, чтобы четко понимать все), может, он все время находился среди стеллажей, может, стоял там затаясь и ждал нашего прихода.
Сперва деревянная лесенка с перилами. Кабина оказалась куда просторнее, чем я думал. Под окнами – длинный письменный стол, похожий на верстак, собственно, это и был верстак. Две рабочие лампы и компьютерный монитор. Однако лежали там и инструменты, хорошие, чистые инструменты, всевозможные плоскогубцы, гаечные ключи, дрель, немного проволоки. В глубине виднелось еще одно помещение, поменьше, неосвещенное; его каюта, подумал я, нелепая мысль.
Анри был мужчина крупный, фигура как у пожилого боксера-тяжеловеса, наверно, потянет килограммов на сто с лишним. Он предложил мне табурет у верстака и спросил, из каких я краев. Поскольку сердце у меня колотилось прямо в горле, я сперва не заметил, что по-немецки он говорит без акцента. Когда я ответил, он только кивнул.
– В сорок пятом мои бабушка и мама, которая тогда, конечно, была еще ребенком, бежали из Германии. На одном из последних пароходов, из Восточной Пруссии в Копенгаген. Многие беженцы умерли здесь, после войны, в первую очередь дети. Некоторые похоронены на военных кладбищах, с именем и датой, где возможно, – год, два года, несколько месяцев от роду. Вы найдете эти могилы там, где побывали немецкие солдаты, фактически по всему свету. Немецкий союз по уходу за военными захоронениями, господин Бендлер, означает много денег и хорошие договоры… ваши умершие могут только мечтать об этом, верно?
Я знать не знал, что Мадсен думает обо мне, как меня оценивает и что ему известно о моих мотивах. Он не улыбался, лицо оставалось замкнутым. Тем не менее я сразу проникся к нему доверием, возможно, из-за инструментов, он ведь работал с инструментом. А он без малейших колебаний заговорил. Словно давным-давно уяснил себе, как должны пройти ближайшие часы.
Его семья (немецкая ветвь, так продолжал Анри) состоит в дальнем родстве с Фридрихом фон Харденбергом. Его собственные предки тоже некогда работали в горнодобывающей промышленности, как и Харденберг, поэт.
– Нашего брата всегда тянуло в глубину, – сказал Анри. И начал рассказывать. Я видел, его удивило (и обрадовало), что мне известно, кто такой Харденберг, и он сразу же процитировал несколько строк из «Гимнов»: – «Ты тоже благоволишь к нам, сумрачная Ночь? Что ты скрываешь под мантией…»[31]
Слышать строки Новалиса в этом подвальном помещении, из уст архивариуса отдела исчезнувших было настолько не от этой жизни, что я на секунду схватился за дерево верстака; оно было гладкое, скругленное по краям или стертое, но главное: оно было здесь. Я глянул наружу, на ряды стеллажей, терявшиеся в неоглядной дали, и ответил, что теперешний садовый участок моих родителей расположен именно там, где Харденберг производил свои последние геологические бурения, между Цайцем и Герой.
– Восточную Германию я, к сожалению, знаю плохо, – сказал Анри.
Он открыл ящик под верстаком, достал какой-то листок. (Одним движением, он все приготовил заранее.) Бумага была сплошь исписана, несколько столбцов, аккуратно один под другим. Он щелкнул пальцем по листку, посмотрел на меня. В густых белокурых волосах над ушами поблескивала седина.
– Честно говоря, никто здесь уже не верил, что вы приедете. Ну, то есть кто-нибудь… приедет. Спустя столько времени.
– Вас было нелегко разыскать.
