Джон Берендт - Полночь в саду добра и зла
Приехав с суда, Джим Уильямс не пошел сразу домой, а пересек Монтрей-сквер и сел на скамейку рядом с Минервой.
– Мои адвокаты опять в дерьме, – с горечью произнес он. – Среди присяжных только один на моей стороне. Это женщина.
– Насколько она сильна? – спросила Минерва.
– Не знаю. Она очень упряма, но, я думаю, сегодня ее подвергнут сильному прессингу. Окружной прокурор знает, кто она, и приложит все усилия, чтобы ее сломить. Его надо остановить.
– Ты знаешь, где она живет?
– Могу узнать. Ты способна ее защитить?
– Такие вещи я умею делать. – Минерва уставилась в пространство.
– На этот раз я прошу тебя использовать самое мощное оружие. Минерва кивнула.
– Когда я применю все свое барахло, с ней ничего не случится, будь уверен.
– Да, уж сделай мне такое одолжение, – попросил Уильямс. – Когда будешь работать, то используй что-нибудь из вещей доктора Баззарда. Какие-нибудь старые носки, рубашки или там расческу.
Во взгляде Минервы, которым она окинула Уильямса, появилось раздражение.
– Я не держу никаких его носков, а если бы и держала, то разве смогла бы найти их в своем хламе.
– Но у тебя же есть какие-нибудь другие его вещи.
– Не знаю, я ничего не сохранила, я и не знала его толком.
– Ну, Минерва, сделай это, ведь мы-то с тобой уже давно друг друга знаем. – Уильямс словно обращался к непослушному ребенку. – Вот ведь пурпурные очки его, верно?
Минерва тяжело вздохнула.
– Дай-ка подумаем. Кажется, недавно я видела пару его старых башмаков. Господи, вот только куда я их дела?
– Это не должны быть ботинки. Что еще у тебя есть? Минерва озадаченно уставилась на верхушки деревьев.
– Знаешь, если у меня будут силы посмотреть, то я что-нибудь найду. Да… что-нибудь… – Она улыбнулась. – Мне кажется, что у меня где-то лежат его зубные протезы.
– Вот, вот, – обрадовался Уильямс, – я думаю, как раз самое время их использовать. – В голосе Уильямса явственно прозвучал металл – Я не хочу, чтобы сегодня кто бы то ни было давил на эту женщину.
– Они могут, попробовать, но пусть их. Если они это сделают, то заболеют, а то и умрут.
– Это мне не нужно, – возразил Уильямс. – Мне надо, чтобы сегодня к ней вообще никто не подходил. В принципе. Ты что-нибудь можешь для этого сделать?
– Пойду сегодня в мертвое время в свой сад, – пообещала женщина, – поговорю со стариком.
– Вот и хорошо.
Улыбка расплылась по лунному ландшафту лица Минервы.
– А потом, когда я справлюсь с твоим делом, то поговорю со стариком о счастливых числах.
– О, не делай этого, Минерва, прошу тебя, не делай. Ты же знаешь, что он тебе ничего не даст, ты его только разозлишь. Нет, нет, сегодня не подходящая для такого дела ночь.
Улыбка Минервы превратилась в капризную мину.
– Но мне нужны числа позарез, чтобы выиграть немного денег. – Женщина сердито взглянула на Уильямса.
– Ладно, черт возьми, я сам дам тебе нужные числа, – в сердцах проговорил Джим. – Ты же всегда утверждала, что я «мудрый», – добавил он.
– Да, я знаю, бэби, у тебя есть дар.
– Скажи, сколько чисел тебе надо.
– Мне нужен тройной номер – как один, два, три. Цифры могут быть одинаковые или разные.
– Ясно, – сказал Уильямс. – Сейчас я сконцентрируюсь, секунду… А потом выдам тебе числа, благодаря которым ты заработаешь кучу денег.
Уильямс закрыл глаза.
– Эти числа… шесть… восемь… один. – Шесть-восемь-один, – словно эхо, повторила Минерва.
– Правильно. Слушай, сколько денег надо заплатить, чтобы сыграть в эту игру? Доллар, пять, десять долларов?
По лицу женщины проскользнула тень сомнения.
– Ты меня разыгрываешь.
– Не разыгрываю, – ответил Уильямс, – но ты не ответила на мой вопрос.
– Шесть долларов.
– А сколько ты выиграешь, если угадаешь?
– Три сотни. Да, но, эй, но в этой игре два розыгрыша – в Нью-Йорке и в Бруклине, – вдруг спохватилась колдунья. – На какой мне ставить – Нью-Йоркский или Бруклинский? Вот, к примеру, я поставлю на Нью-Йорк, уплачу шесть монет, а выпадет Бруклин. На что мне ставить?
– А ты не можешь играть оба варианта?
– Черт, конечно, нет. Это же еще шесть долларов. Да и потом человек, который выписывает Бруклинские номера, живет в семидесяти милях от меня. Так что я буду ставить на Нью-Йорк.
Джим снова закрыл глаза.
– Отлично, я уже все вижу. Это Нью-Йорк. Играй шесть – восемь – один на Нью-Йорк, и ты точно выиграешь триста долларов. Я дам тебе шесть долларов, чтобы сделать ставку.
Минерва взяла деньги.
– Но запомни одну вещь, – добавил Уильямс. – Номер шесть – восемь – один сработает только в том случае, если ты не будешь приставать к доктору Баззарду с числами. Оставь его сегодня в покое. Если ты станешь его донимать, то ничего не выиграешь.
– Я не буду его донимать, бэби.
– Хорошо, – смягчился Уильямс. – Я хочу, чтобы вы оба сосредоточились на одном – пусть миссис Тайо продолжает держать мою сторону. Я не хочу, чтобы ты или старик тратили драгоценную энергию впустую до тех пор, пока дело не будет сделано. Минерва значительно кивнула.
– И не беспокойся о трехстах долларах, считай, что они у тебя в кармане. Ты меня послушаешься?
Минерва засунула шесть долларов в сумку.
– Да, бэби, я тебя послушаюсь.
На третьем этаже здания окружного суда графства Чатем царила полнейшая неразбериха. В десять часов утра на двери кабинета судьи Оливера висел большой амбарный замок. К толпе зрителей присоединились шериф графства Митчелл и полдюжины его помощников. Шериф находился здесь в ожидании обвинительного вердикта – он и его люди должны были по подземному переходу препроводить Уильямса в тюрьму. Однако, замок на дверях судейской комнаты был явлением незаурядным – он означал, что начало заседания откладывается. Случилось что-то непредвиденное. А произошло вот что.
В семь часов утра Спенсеру Лоутону позвонил по телефону фельдшер со станции «скорой помощи» и сообщил, что в два тридцать пополуночи на станцию позвонила неизвестная женщина и задала вопрос, касающийся перестрелки, которая произошла между пожилым и молодым мужчинами. Она спросила, как долго будет сворачиваться кровь на руке человека? Как быстро умирает человек, если пуля попадает в аорту? Хотя женщина отказалась представиться, она сообщила, что является присяжной в жюри и единственная из всех считает Джима Уильямса невиновным, тогда как остальные думают, что речь идет о ссоре двух гомосексуалистов и что надо вынести обвинительный вердикт и разъезжаться по домам.
Лоутон немедленно позвонил судье Оливеру и потребовал исключить миссис Тайо из жюри за обсуждение на стороне вопросов, касающихся приговора и судебного процесса. Такое исключение автоматически привело бы к обвинительному вердикту. Зейлер, узнав о происшествии, настаивал на том, чтобы судья объявил процесс несостоявшимся ввиду неспособности присяжных прийти к единому мнению.
В десять часов утра, когда толпа, как растревоженный улей, гудела в коридорах суда, Оливер созвал экстренное заседание судебной палаты. В присутствии Лоутона, Зейлера, судейской стенографистки и фельдшера, судья по одному выкликал присяжных, которые под присягой должны были ответить на вопрос: звонили ли они фельдшеру. Все в один голос, включая и миссис Тайо, ответили отрицательно. Когда она выходила из кабинета, фельдшер признал, правда, что голос этой женщины показался ему знакомым.
Мнения среди зрителей, столпившихся в коридоре, касались трех равновероятных возможностей: миссис Тайо действительно звонила фельдшеру; ему звонил какой-то аноним, действуя в интересах следствия; фельдшер в сговоре с прокурорской стороной. Не получив нужного признания, судья Оливер открыл заседание суда и снова спросил присяжных, не звонил ли кто-нибудь из них фельдшеру на станцию «скорой помощи». Снова все ответили отрицательно. Миссис Тайо выглядела весьма подавленной и все время прижимала к губам носовой платок. Подойдя к старшине присяжных, женщина пожаловалась на то, что ночью у нее сильно болело сердце и она опасается сердечного приступа. Зейлер вновь потребовал признать суд несостоявшимся. Протест был отклонен, и присяжные, включая миссис Тайо, направились в совещательную комнату.
Надеясь на скорые новости, Уильямс тоже вышел в коридор и стал ждать. В дальнем конце коридора сидела Минерва. Джим подошел к ней и встал рядом. Женщина заговорила так, словно пребывала в трансе.
– Прошлой ночью я взяла зубы старика и закопала их во дворе той леди, как ты велел.
– Они действительно хотели все испортить, – сказал Уильямс. – Сварганили какую-то историю и хотели исключить женщину из жюри.
– Они, точно, только на это и надеялись, – поддакнула женщина, – потому что она не поменяла мнения. Это правда, я не вру. Старик сам занялся этим делом, да. И после полуночи мы с Делией тоже поработали с окружным прокурором и судьей – немножко их перекособочили.
