Лорен Грофф - Судьбы и фурии
Год дурмана имени пальцев и языков. Она выбиралась из окна в темноту снова, снова и снова. Потом началась школа, дискуссионный клуб, встречи с группой. А затем она почувствовала, как что-то твердеет под ребрами, словно комок раздувающегося цемента. Ее тело уже знало то, во что мозг верить отказывался.
Она не была дурой. В том году ей везло с одеждой, и она носила толстовки огромного размера, просто до колен. На Рождество мама поздно вернулась домой. Девочка вышла в рождественское утро из комнаты в своей фланелевой рубашке, и мама обернулась, напевая. Она увидела, какой огромный у дочери живот и выронила незаконченный рождественский пирог. Девочку забрали в классное место. Все были к ней добры. Ее выскоблили изнутри, и сопровождалось это звуком тихих голосов. Вышла она оттуда уже совсем иной.
[Жизни других людей состоят из фрагментов. Свет, который источает одна отдельно взятая история, может осветить то, что скрыто во мраке. Мозг – удивительная вещь, а люди – такие существа, которые очень любят разные истории. Когда осколки собираются, получается целое.]
В апреле близнецам исполнилось шестнадцать. На двери и окно девочки повесили новые замки. Ее брат внезапно стал на три дюйма выше, чем она. К тому же он начал всюду таскаться за ней, точно ее собственная суровая тень.
– Сыграем в монополию? – предложил он, глядя, как она ходит по комнате в один из таких бессмысленных субботних вечеров.
– Не беспокойся обо мне, – сказала она, хотя ей очень хотелось выбраться наружу и пофлиртовать со скейтбордистами, теми, которые в этот момент тусовались у школьных ворот. С ними были девчонки с гофрированными прядями, люди, которых она знала с детского сада. И все они ждали ее, чтобы вместе пойти в кино на «Темный кристалл» и поесть попкорн. Девочка всегда была популярнее, чем ее брат, но на нее подуло сексом, и она испачкалась. Брат был у нее всегда. А затем появился Майкл.
МАЙКЛ БЫЛ КРАСАВЧИКОМ, наполовину японцем, высоким и мечтательным, с стильной косой челкой, спадающей на один глаз. На уроках Гвенни недели напролет тайно представляла, как вылизывает языком внутреннюю поверхность его запястья. Он мечтал о парнях, а Гвенни мечтала о нем. Чолли его не очень любил, он требовал от него то, чего Майкл не мог бы ему дать: благородности и щедрости. Но марихуаной он делился. Чолли расслаблялся, и этого было достаточно, чтобы он снова принимался откалывать шутки и улыбаться.
Так продолжалось до самого конца школы. Мама девочки все это время провела в Сан-Диего, Милуоки, Бингхэмтоне. Она работала медсестрой и путешествовала по миру, заботясь о детях, которые были слишком слабыми, чтобы выжить.
Тогда они и встретили Лотто. Слишком высокий для своего возраста, с лицом, испятнанным прыщами, и удивительно нежным сердцем. Лето расстилалось перед ними: разные наркотики, пиво, нюхательный клей. Однако близнецы играли честно и к ужину всегда была дома. Гвенни была планетой, вокруг нее мальчишки кружились, как спутники, она была центром их компании.
[Вот это было время – ménage à quatre[66]. Но стоило только лету перетечь в октябрь, как все переменилось.]
Они играли в кукольный театр на зубчатой стене старого испанского форта, используя жестяные банки. Внизу, переполненный придурковатыми туристами, сиял Сент-Огастин.
Майкл загорал, подставив солнцу свое прекрасное гладкое тело, и подергивал ногой в такт музыке из магнитофона. Лотто и Чолли были погружены в беседу, как обычно. Море внизу переливалось светом. Девочке хотелось, чтобы они смотрели на нее. Она встала на руки на краю форта, на высоте сорока футов над уровнем вероятной смерти. Она упражнялась, пока ее тело не предало ее и грудь не перевесила, однако она удержалась. Перед ней мелькнули их перевернутые лица на фоне синевы. Ее брат перепугано вскочил. Она спустилась, потому что боялась потерять сознание из-за прихлынувшей в голову крови, а потом села. В ушах стучало так громко, что она не слышала, чего они там несут, лишь небрежно взмахнула рукой и сказала:
– Успокойся, мать твою, Чолл. Я знаю, что делаю.
Лотто рассмеялся. Майкл взглянул на него, и мышцы на его животе вздрогнули. Гвенни окинула его взглядом.
Как-то раз в начале октября они провели на пляже всю субботу. Похоже, отец начал доверять ей или ее охраннику – Чолли. Так или иначе, но на выходные он улетел в Сакраменто, к их матери. Два свободных дня как корова языком слизала. Они пили пиво и расслаблялись, и когда Гвенни проснулась, поняла, что вся сгорела, что уже закат и что Лотто начал строить нечто совершенно гигантское из песка. Оно уже было четыре фута в высоту и десять в длину и указывало в сторону моря. Стоя на слабых ногах, она спросила, что это, и он ответил:
– Спиральная дамба[67].
И она спросила снова:
– Из песка?
Он улыбнулся и ответил:
– В этом и красота.
И в этот момент что-то в ней словно взорвалось и развернулось во всю ширь. Она взглянула на него и вдруг увидела нечто особенное. Такое, чего не замечала раньше. В этот момент ей захотелось проникнуть в него и понять, что это. Под его юношеской стыдливостью скрывался какой-то свет. Нежность. В ней вдруг пробудился старый голод, странное желание взять какую-то часть его, поместить в себя и сделать своей и только своей.
Но вместо этого она наклонилась и принялась помогать ему, а затем и все они. Они возились с сооружением до самого утра, а когда закончили, просто сидели в тишине, съежившись на холодном ветру и глядя, как прилив пожирает их работу. Каким-то образом все в тот момент переменилось.
Они пошли домой.
Наступило воскресенье. Сэндвич рассвета съели над раковиной и забрызгали ее желтковой кровью солнца. Гвенни оставалась в постели до трех часов дня, когда она вышла поесть, увидела улыбающегося Чолли с солнечными ожогами на лице.
– Я достал кое-какие таблетки, – сказал он. И добавил, что это – единственный выход, если они хотят как-то пережить ночную вечеринку в заброшенном доме у болота.
Гвенни испытала укол страха.
– Здорово, – прохладно ответила она.
Они взяли бургеры и снова пошли на пляж. В том месте, где они похоронили стул спасателя, сделав его частью Спиральной дамбы, была вырыта огромная яма, и стул стоял на месте точно гигантский средний палец. Гвенни от наркотиков отказалась, а вот парни – нет. Между ней и Лотто возникло что-то странное. Он стоял так близко…
Чолли взобрался на стул, встал под звездами, холодными, точно крошечные бриллиантики. Сегодня она сделает что-то из ряда вон выходящее. Она это знала. Гвенни рассмеялась, глядя на своего брата, сияющего в свете звезд и костров, а затем Чолли оттолкнулся и прыгнул, воспарил на пару секунд в воздухе, как пеликан, с дряблой шеей и забавными конечностями. Приземлился он с хрустом. Потом были его крики, она сама, придерживающая его голову, и Лотто, несущийся прочь, чтобы взять у тетки машину. Когда он приехал на ней на пляж, Майкл на руках перенес Чолли, уложил его на заднее сиденье, сам сел на водительское, и они умчались без Гвенни и Лотто.
Брошенные проследили за тем, как свет задних фар скатился вниз по дороге. Теперь, когда криков Чолли не было слышно, ветер казался им слишком громким. Гвенни попросила Лотто поехать с ней – рассказать обо всем отцу, и он сказал: «Конечно!»
[Ло, милое юное сердечко.]
Дома она смыла макияж, сняла пирсинг, собрала волосы в два хвостика и надела розовый спортивный костюм. Лотто еще никогда не видел ее такой обычной, но благородно сдержал смех.
Самолет отца прилетал в семь, а в семь двадцять его машина остановилась у ворот. Он вошел, чувствуя себя так, словно искупался в собственном недовольстве. Выходные получились так себе, брак висел на волоске.
Лотто уже был на пару дюймов выше взрослого мужчины, но, войдя в комнату, отец Гвенни как будто заполнил ее целиком, и Лотто невольно отступил.
– Гвенни! – Его лицо было очень разгневанным. – Я говорил тебе – никаких мальчиков в доме! Ну-ка убирайся!
– Папочка, это Лотто, он друг Чолли. Чолли спрыгнул откуда-то и сломал ногу, он в больнице, а Лотто пришел всего пару секунд назад сказать об этом тебе, потому что мы не могли с тобой связаться. Прости меня!
Ее отец посмотрел на Лотто.
– Чарльз сломал ногу? – спросил он.
– Да, сэр, – ответил Лотто.
– Имел место алкоголь? Или наркотики? – снова спросил отец.
– Нет, сэр, – солгал Лотто.
– Гвенни была там? – еще один вопрос.
Она затаила дыхание.
– Нет, сэр, – ровно сказал Лотто. – Мы до этого виделись только в школе. Обычно она тусуется с умниками.
Отец смерил их обоих взглядом, а затем кивнул и как будто уменьшился в размерах.
– Гвендолин, – процедил он, – позвони матери. Я поеду в больницу. Спасибо, что рассказал мне все, парень. А теперь уходи.
Она стрельнула в Лотто глазами, а когда машина отца быстро отъехала и Гвенни вышла на улицу, на ней уже была самая короткая из всех ее юбок, рубашка была подвязана под грудью, на лице – слой макияжа.
