Наоми Френкель - Дикий цветок
Я приехал в Вермейзе в час, когда звонили колокола на готических башнях церквей. Под дождем и при сильном ветре пошел на еврейское кладбище, самое древнее на немецких землях – землях евреев-ашкеназов. Ворота кладбища сделаны из металлических черных колец – кольцо соединяется с кольцом в цепь. Над ними, во всю ширину ворот, вздымаются металлические стержни подобием мечей. Я открыл ворота, и они заскрежетали на своих осях, как бы говоря мне: «Мойшеле, хотя ты и десантник, которого учили взбираться по гладким отвесным стенам, ты не переступишь эти ворота, если ты не удостоен этого, ибо только праведники пройдут здесь». Но я чувствовал, что достоин войти, ибо пришел почтить душу Амалии. Стена, подобная стене в Иерусалиме, закрывает со всех сторон еврейское кладбище в Вермейзе. В комнате омовения арочный вход и крыша крутыми острыми скатами высится в небо, но не достигает высот готических колоколен пер к ней, словно прячется между иглами высоких хвойных деревьев. На каменной подставке стоит умывальник для омовения рук, и я вначале омыл руки, чтобы в очищении почтить память Амалии.
Дождь все лил и лил, камни серели, и в хвойных деревьях стучали клювами дятлы, и их ритмичный стук звучал среди старых надгробий, словно бы ведя счет годам, прошедшим над этим кладбищем. В одиннадцатом веке начали здесь хоронить евреев, которых, согласно закону, запрещено было хоронить внутри стен города кайзеров и епископов. Правда, разрешали им рыть могилы внутри гетто, но евреям запрещено хоронить мертвых среди живых, и евреи Вермейзе должны были трясти своих мертвых, везя их за пределы города, чтобы хоронить их на бесхозной земле перед городскими воротами.
Острый запах смолы заполняет пространство кладбища, дорожки покрыты толстым слоем игл и хвои сосен и елей, и старые надгробья цветут зеленым мхом. Дорожки проглатывали звуки моих шагов. Иногда у ног возникали пни упавших деревьев, как бы говорившие: не торопись по этим дорожкам и не перепрыгивай вечность. И я шел медленно, и кладбищенская земля, напитанная дождем, прилипала к моей обуви.
Дядя Соломон, тут говорят, что земля эта из Иерусалима! Евреи Вермейзе хотели хоронить своих мертвых в святой земле, привезли землю из Иерусалима и покрыли это бесхозное место. Поэтому по сей день горожане называют эту землю «еврейский песок». Травы здесь высоки, растут дико и покрывают землю и могилы. Деревья, которые пустили корни в еврейской земле, это не кедры, не пальмы, не масличные, а только ели и сосны, и они склонены над старыми надгробьями. Дождь льет между ветвями, и большая лужа образовалась вокруг одного надгробья, на котором выбито: «Памятник Иакову. Юноша умер в пять тысяч восемьсот тридцать седьмом году. Да покоится душа его в цепи дней жизни».
Юноша Иаков умер в 1076 году, и я положил на его могилу камушек в память Амалии. Хотя я не приехал в Германию для чтения псалмов в поминовение душ, а развлекаться, но здесь, на старом кладбище в Вермейзе, в день годовщины смерти Амалии, жизнь виделась далеко-далеко. Около могилы юноши Иакова я чувствовал себя, словно специально приехал из Иерусалима, чтобы почтить его память, но обращался к нему словами Амалии.
Дядя Соломон, в армии мы много философствовали по поводу «еврейской проблемы». Одним из самых больших философов между нами был Ихиям Тамим из Кфар Шмарияу. Отец его был строительным подрядчиком, и он был самым богатым солдатом в нашем батальоне. Разговоры о евреях, были, главным образом, в моменты отчаяния. Помню это однажды, после похода из базы Тель-Ноф до кибуца Пальмахим, когда мы были загружены поклажей, как ослы, и месили грязь под беспрерывным дождем. Останавливались, и вновь продолжали идти через цитрусовые сады и канавы, полные воды, скользили в болотной жиже, пока не дошли до широкого канала с избытком наполненного водой, который перекрывал нам дорогу. Получаем приказ – переплыть канал, чего не пожелаю ни себе, ни нам, никому. Отчаяние не то слово. Пришли на базу, промокнув до костей, а в душевой лишь едва теплая вода. И богач Ихиям обнажает волосатую грудь, на которой сверкает медальон из чистого золота в форме маген-давида, и решительно говорит: «Кому это все надо!»
Пришел я тогда домой и рассказал все Амалии, как и всегда ей рассказывал обо всем. И она решила для меня «еврейскую проблему». Она положила мне на тарелку большой кусок пирога и сказала: «Мальчик, ешь, и не говори глупостей. Что это значит – кому нужны евреи. Кто-то спросил тебя, нужны они или не нужны? Ты еврей, и все тут дела, ничего против этого нельзя сделать».
И тут, в Вермейзе, я стоял напротив серого надгробия юноши Иакова и сказал ему все эти мудрые слова Амалии. Душа Амалии чиста в цепи жизни, как и душа юноши Иакова, оба они – в одной жизненной цепи. На старом кладбище в Вормсе я помолился за возвышение души моей Амалии, и знал, что делаю верное дело. Ведь она по-особому относилась ко всем старому. Положил я руку на надгробье и сказал поминальную молитву – «Кадиш». Последний раз я говорил его над могилой отца в Иерусалиме, и вот, сейчас, – над могилой юноши из одиннадцатого века. Ведь отец говорил мне всегда: «Мойшеле, все сыны Израиля ответственны друг за друга».
Дядя Соломон, мудрецы наши говорили, что все сыны Израиля – братья – много мудрого говорили наши мудрецы – и вот, я стою у двух надгробий двух верных друзей, как братьев, одинаковых, как близнецы, надгробий, глубоко осевших между травами и приклоненных одно к другому, словно боятся потерять друг друга. Это могилы Меира фон-Ротенбурга и Александра Бен-Шломо Вифмана. Ивритские буквы на серых камнях сильно стерлись в течение времени, и я напрягаю зрение, чтобы прочесть букву за буквой:
«Учитель наш великий рабби Меир. / Надгробие это поставлено в изголовье / великого нашего учителя/ Рабби Меира, сына рабби Баруха. / Римский цезарь заключил его в тюрьму 14 дня в месяце Таммуз 5046 года / и рабби умер 19 дня в месяце Ийяр в 5053 году / в тюрьме и не был похоронен / до 4 дня в месяце Адар 5067 года./ Кристальная душа его между кристальных душ праведников мира / находится в раю. Аминь».
«Это надгробие поставлено у изголовья хасида / Александра Бен-Шломо/, который умер в Судный день, пятый день недели / и похоронен 11 дня в месяце Тишри 5068 года. / Всем стремлением его жизни, которое Всевышний выполнил, / было выкупить великого нашего Учителя Рабби Меира Бен-Баруха, / тело которого много лет держалось в тюрьме без погребения. / Праведник этот выкупил с Божьей помощью тело Учителя / и теперь он удостоен счастья найти вечный покой /ив небесном мире он будет сидеть среди праведников в раю. / Аминь! Аминь! Аминь!»
Историю двух друзей мне рассказывал отец в Иерусалиме в каждый Судный день. Сколько себя помню, я молился с отцом в маленькой синагоге каббалистов в нашем переулке. После поста, когда мы возвращались домой, и я держался за его руку, история о друзьях сокращала нам путь. И всегда эту историю отец завершал словами: «Мойшеле, великая честь для еврея предстать пред Всевышним на исходе Судного дня, как это случилось с Александром Бен-Шломо Вифманом».
Отец рассказывал, что в те годы возникло большое движение «Шиват Цион» – «Возвращение в Сион». Рабби Меир фон-Рутенбург загорелся идеей и встал во главе движения. Кайзер Германии Рудольф фон-Габсбург видел в Рабби Меире вождя. Известным человеком был Рабби Меир, учитель поколения. Но кайзеру, его принцам и епископам не нравилось движение, призывающее евреев вернуться в их страну, ибо тогда бы государственная казна опустела, и чтобы задушить это движение, заключили в острог Рабби Меира. Евреи Германии предложили колоссальную сумму в 23000 марок, чтобы освободить их учителя, но Рабби Меир запретил евреям выкупить его за деньги, и даже угрожал предать их анафеме, если они, не дай Бог, сдадутся шантажу чужих властей. И праведник сидел семь лет в тюрьме, пока не умер. За его тело также запросили выкуп, ибо знали, что евреи сделают все и много заплатят, чтобы предать тело Рабби земле по обычаю Израиля. Но колоссальную цену, которую назначил кайзер, не могли собрать, и Рабби Меир был захоронен в скверне чужой земли. Переговоры продолжались, и из года в год цена повышалась. Длилось это четырнадцать лет, и тогда богатый купец Александр Бен-Шломо Вифман из Франкфурта ценой всего своего капитала выкупил тело Рабби. Через четырнадцать лет после его смерти предали Рабби Меира фон-Ротенбурга иерусалимской земле, покрывающей этот бесхозный участок в Вермейзе, и с царскими почестями привезли его на вечный покой в этот кайзеровский городок. И что же просил за все это Александр Бен-Шломо Вифман? Лишь одного: когда настанет его день, чтобы погребли его рядом с Рабби. Через год после погребения Рабби Меира умер Александр Бен-Шломо, на исходе Судного дня. Так оплатил ему Всевышний за его великое доброе дело.
Дядя Соломон, смотрел я на эти два надгробия и решил вернуться домой к следующему Судному дню. Еще несколько месяцев покручусь здесь, после чего вернусь в Иерусалим. С этим решением я покинул эти два надгробия друзей, но еще долго ходил по кладбищу. Я был один, как будто я последний иудей в мире. Отец посетил это кладбище в двадцатые годы, по пути из Польши в Израиль.
