Биргитта Тротциг - Охота на свиней
— Моя родина гораздо красивей вашей дерьмовой Италии. Моя родина — как первозданное озеро, как гора, на которую не ступала ничья нога. В нашей столице можно дышать, можно искупаться прямо в Стрёммен. Не то, что в вашем мутном, вонючем и грязном Тибре, мерзкий нищий попрошайка.
Перепуганный мальчуган извивается в ее руках. Ее так и подмывает исцарапать его ногтями. В другой раз неповадно будет.
Но она выпускает мальчонку — тот в мгновение ока дает стрекача.
— А вообще катитесь вы все куда подальше! — кричит госпожа Бьёрк прохожим.
А потом подходит к Пантеону и пинает его ногой, пока не появляются двое сторожей и не выпроваживают ее. А она шипит и плюет им вдогонку и, бранясь, уходит прочь.
Оборачиваясь ей вслед, люди покачивают головой.
А ей плевать.
15
Уличные кафе в прохладном Риме. В этом городе вовсе не так жарко, как она воображала, хотя в рекламной брошюре для туристов сказано, что для поездки в Рим осень — лучшее время: «правда, дни становятся короче, но стоит прекрасная жаркая погода».
Не забыть бы предъявить городу рекламацию на товар, не соответствующий ярлыку.
Хорошо хоть не приходится продираться сквозь толпу, думает, утешая себя, госпожа Бьёрк. Все-таки повезло, что я приехала сюда сейчас, а не в разгар туристического сезона, — думает она.
Снова и снова пережевывает она эти мысли, стараясь почувствовать себя счастливой.
Но почему солнце всегда скрывается за облаками как раз тогда, когда она заказывает una piccola birra?[63]
Почему все остальные посетители считают за благо натянуть на себя куртки и покинуть кафе как раз тогда, когда она решает: «Пожалуй, отдохну немного и погреюсь на солнышке»?
Почему компанию ей всегда составляют только белые пластиковые столы, белые пластиковые стулья да свернутые тенты?
Она пытается расслабиться, чтобы не стучать зубами о край пивной кружки, а тем временем облака все плотнее затягивают небо и ветер пронизывает до костей.
«Они ждут, что я сдамся», — думает госпожа Бьёрк, борясь с сильнейшим искушением — разом опрокинуть в себя содержимое пивной кружки и поискать какого-нибудь укрытия.
Руки ее окоченели. Ярко-красный лак странно выглядит на изжелта-бледных пальцах. В наказание за собственный идиотизм госпожа Бьёрк пытается царапнуть себе по лицу.
«Я не должна жалеть о том, что сбежала», — думает она.
«Я жалею, жалею, жалею», — думает она.
«И все же нет, — думает она, — может, сейчас здесь немного прохладно, немного одиноко и… скучновато, но все же я не жалею».
Она пересчитывает свою наличность. Скоро ее сбережения придут к концу.
«Надо как можно лучше использовать оставшееся время, а потом я что-нибудь придумаю, — утешает она себя. — Но что бы я ни делала, плакать я не должна. Если я начну хныкать, все погибло, — думает она, — и вообще пить холодное пиво на холоде очень приятно».
Странно, что ее так стремительно бросает от хмельной радости к сомнениям. Словно все границы между чувствами стерлись. Этого она не предвидела.
В утешение она покупает себе шоколадку.
В детстве она терпеть не могла глотать лекарства. Она сосала таблетки до тех пор, пока рот не наполнялся ядовитой горечью, тогда она их выплевывала. Мать снова совала ей в рот таблетки. А когда наконец все же удавалось проглотить лекарство, в качестве утешения и награды ей всегда давали шоколадку.
И сейчас, когда она ест шоколад, во рту вместо сладкого вкуса какао и ванили появляется горький аптечный привкус.
Госпожа Бьёрк уже досыта нагляделась на церкви, на мятых базарных торговок и на развалины. Исходила город до боли в ступнях, до тяжести в икрах.
Закончив изучение собора Святого Петра, которое она сама на себя взвалила, она не сумела придумать, чем бы еще заняться.
Вечера она просиживала в барах поблизости от пансионата, а потом валилась в постель и просыпалась утром с негнущейся спиной в неудобной кровати, каждый раз боясь, что проспала завтрак, потому что часами она так и не обзавелась.
Когда она была замужем за Бёрье, они время от времени ездили за границу. Раз деньги есть, почему бы не съездить? Посмотреть мир, приобрести светский лоск.
— Ах, я так люблю путешествовать! — стискивая ладони, восторженно восклицала Вивиан, если кто-нибудь спрашивал ее об этом, но за границей она втайне считала дни до возвращения домой. А ночью в гостинице плакала, пока не заснет, плакала в подушку, чтобы не разбудить Бёрье. Платил ведь за поездку он.
А денежки — удовольствие дорогое, очень дорогое.
От поездки до поездки Вивиан забывала, как тошно ей было за границей и снова начинала мечтать о далеких странах. Но какой смысл ездить за границу, если каждая бутылка Florida USA Orange Juice[64] дарит тебе 300 солнечных дней в году? Никакого.
И теперь вот это безоглядное бегство. По правде говоря, Рим ей вовсе ни к чему.
Она никогда в этом не признается, но ее тянет домой.
Домой.
В том-то все и дело.
16
Госпожа Бьёрк бродит в одиночестве и думает. Думает о Бёрье. Ничего не поделаешь. Господин Бьёрк забыт, а Бёрье нет.
Хорошо бы заставить его плакать. За то, что он так хладнокровно причинил ей столько горя, за то, что не стал слушать ее предсмертных воплей, за то, что, не колеблясь, столкнул ее в пропасть, ей хочется увидеть, как он плачет — плачет из-за нее.
Стать счастливее. Немного счастливее. Наверно, Бёрье мог стать немного счастливее, принеся ее в жертву. И вот он щелкнул пальцами, и ее убрали.
Случилось землетрясение, но сейсмологи ни о чем ее не предупредили. Наоборот, они заверили ее, что ничего подобного случиться не может, и ушли в отпуск. И она была не готова.
Когда Бёрье ее бросил, она пыталась бороться, хотя он не дал ей времени собраться с силами, вооружиться. Под конец ей не осталось ничего другого, как только швырнуть на чашу весов себя самое.
— Выбирай! — кричала она. — Если ты уйдешь, мы больше никогда не увидимся!
И он ушел, и Вивиан поняла, как мало она весит.
Такое же жуткое чувство появлялось у нее в детстве, на площадке для игр, когда сколько она ни пыхтела, ей не удавалось пригнуть к земле свой конец качелей — восседавшая на другом конце доски толстуха Маргарета уверенно топтала ногами гальку, а она сама, легче мошки, барахталась где-то в воздухе.
Вивиан знает — развод дело обычное, в нем нет ничего зазорного, но ее развод был похож на мусульманский. Бёрье встал в дверях и трижды повторил: «Отвергаю тебя!»
Вивиан не решала ничего. Именно сознание беспомощности и возвращается к ней теперь вновь и вновь, сознание того, что у нее никогда не было никаких прав.
Ни на какой поступок.
Бёрье все еще навещает ее. Он приходит к ней во сне, иногда чтобы обнять, иногда чтобы оскорбить. Она ждет его со страхом. Она его не любит, не может любить, но власть над ней он все еще имеет. Может потому, что он бросил ее, как бы оборвав что-то на полпути.
Ее бросили на середине вздоха. И она до сих пор не может выдохнуть. Об этом она никогда никому не говорила. Все так радовались, что она встретила господина Бьёрка и устроила свою жизнь. Вот она и делала вид, будто все в порядке — да и что она могла бы сказать? Бросив ее, Бёрье вверг ее в ирреальный мир, и когда она стала госпожой Бьёрк, ничто не изменилось, даже наоборот. Но о таких вещах господину Бьёрку ночью на ухо не шепнешь.
Так она и осталась в параличе. И пока не выяснит отношений с Бёрье, она ничего не способна предпринять.
Не способна даже в Риме.
Бёрье не подал ей никакого знака, никак ее не остерег. Вместо этого он развелся с ней, заставив усомниться в том, во что она до тех пор верила.
На что полагалась.
Она так и не поняла, чего он хотел, она не может уяснить себе, почему он так поступил.
Он что, хотел, чтобы она устыдилась? Ну что ж, так и вышло. Ей стыдно и сейчас. Стыдно за Бёрье. Она стыдится вместо него самого. Ведь он оказался самой настоящей сволочью.
Вот уже больше восьми лет она каждую ночь разговаривает с ним, снова и снова разъясняет все о себе, задним числом делает то, чего не сделала раньше, мстит, прощает. Раз за разом возвращается она в их квартиру в Хессельбю, где вся жизнь походила на сплошное тихое и пыльное воскресенье, возвращается вспять к своей жизни с Бёрье и Жанет, чтобы понять, что́ было не так, и исправить.
Ее изгнали из рая.
Райские врата охраняют херувимы со сверкающими мечами, чтобы она, именно она не могла вернуться обратно.
Все дальше и дальше бежала она, чтобы ничто вдруг не напомнило, чтобы не поддаться искушению и, выйдя из метро, не пройти через торговый центр мимо многоквартирных домов к дому возле сосновой рощи, где у них была квартира с отдельным входом.
