Владислав Артемов - Обнаженная натура
— В дороге не пью, — сказал Павел. — Спасибо.
— Твое дело, — отозвался мужик и, поморщившись, потрогал засохшую ссадину в углу рта. После этого равнодушно вовзвратил рюмку своему молодому приятелю.
— Ну, будем, — сказал тот и выпил.
Пожилой тоже выпил, поборолся с судорогой в горле и тотчас, еще не отдышавшись, добавил:
— По второй?
— Йес, но проблем! — сказал вихрастый и налил.
Выпили снова. Павла Родионова они, по-видимому, совершенно забыли.
— Я могу бутылку выпить и ничего, — похвастался молодой, отдышавшись. — Я однажды выпил на свадьбе бутылку и отрубился.
— Морду не набили на свадьбе-то? — спросил мужик и снова потрогал пальцем ссадину на губе. — Мне однажды набили…
— Мне в поезде однажды набили, — сказал парень. — Подошли и говорят с понтом: «Ты че, в натуре?» А я говорю: «Да бросьте вы, ребята…» А один говорит: «Че ты тут выступаешь, сука?» Я говорю: «В чем дело? Но проблем…» А этот, маленький — тыц мне в морду. Я бежать, а они за мной… Почти всю морду в тамбуре расхерачили… Я потом их искал по всему поезду…
— А ты не встревай, — посоветовал мужик. — Иди себе мимо…
— Нет смысла, — ответил вихрастый, — все равно могут морду набить.
— Это верно, — заметил мужик. — Тут как повезет кому. Мне однажды в магазине морду набили. В овощном, вот что самое неприятное. Я в овощные никогда не хожу, а тут сам не знаю зачем пошел…
— Судьба… Судьбу не объедешь.
Снова подошел тот же официант, пошелестел блокнотиком.
Молодой сунул руку в карман и сказал:
— Водки еще грамм триста, салатик какой-либо легкий, хлеба…
— Все? — спросил официант брезгливо.
— Пока все, — сказал мужик, — там посмотрим…
Официант ушел.
— Мне кофейку! — запоздало крикнул ему вслед Родионов.
Официант не оборачиваясь дернул плечом, давая знать, что заказ принят.
— Зря ты хлеб заказал, — укоризненно заметил мужик. — Они и так обязаны приносить…
— Ладно, — сказал парень. — Давай-ка лучше выпьем. Тебя как звать-то?
— Толян, — сказал мужик. — Знакомились уже.
— А меня — Женя… Запомни.
— Тогда за знакомство.
Подошел официант, поставил на стол графинчик с водкой.
— Выпьем свежака, — предложил Женя.
— Давай, — согласился Толян и убрал кепку со стола к себе на колени.
Налили водки из графинчика, выпили.
— Горькая, — сказал Женя.
— На то и водка.
— Вспомнил! — хлопнул вдруг Женя ладонью по столу. — Мне однажды в парке морду набили. Подошли трое. «Дай, — говорят, — чирик…» Я говорю: «Нету, ребята, бросьте вы…» А один говорит: «Ах ты, сука, ты че, грит, меня ударил?..» Я говорю: «Вы че, ребята, перепутали, в натуре…» А он мне в рыло — тык! Я бежать…
— Догнали?
— Йес. Натурлих… В том-то и дело, — сказал Женя. — Догнали и в подрыльник…
— Не надо было встревать, — сказал мужик рассудительно. — Шел бы себе мимо…
— Не повезло, — объяснил Женя. — Тут уж как повезет…
— Да-а, — сказал Толян и нахмурился, — Судьба, от судьбы не уйдешь. Мне однажды на свадьбе морду набили. В деревне. Я нарезался, дал в морду одному, а их шобла. Налетели человек пять, все рыло разбили… Пиджак разорвали. Польский. Клетчатый такой пиджак, не мялся. Я его за бутылку у друга взял…
— Пьяный был? — спросил Женя.
— Не понял?
— Ну на свадьбе пьяный был?
— Практически в отрубе, — признался Толян. — Сахаровки нарезался. Она пьешь-пьешь, вроде трезвый, потом как ударит по мозгам… Трезвый вроде, а ничего не помнишь потом…
— Хорошая! — оценил Женя. — У меня бабка гонит. Действительно бьет по мозгам. Бегаешь, бегаешь полдня, а назавтра хер что вспомнишь. Друзья потом расскажут, обхохочешься… Я украл у нее как-то три литра…
— Хохлы отлично гонят, из буряков… — Толян достал из кармана круглое зеркальце, поглядел на ссадину, затем поплевав в ладонь, пригладил волосы.
— Для себя, конечно…
— Мне один хохол продал бутылку, я ее на автостанции разбил.
— Жалко, — посочувствовал Женя. — Это очень жалко.
— А, — Толян махнул рукой, — вмажем?
— Давай, — сказал Женя. — Только мне теперь в фужер налей.
Подошел официант с салатом из капусты и с граненым стаканом кофе для Родионова.
— Хорошо пошло, — сказал Женя. — Хорошая водка. Посольская.
— Я однажды нарезался этой «посольской»! — вздохнул Толян. — А может и не «посольской», кто его знает. Ноль семь бутылка.
— На свадьбе? — спросил Женя.
— Да нет. Что ты заладил «на свадьбе, на свадьбе…» В компании одной.
— А-а, — сказал Жена. — Извиняюсь. Я не понял сразу…
— Года два назад в компанию попал… Как пошел кидать, развезло…
— А те что?
— Что, что?! — рассердился мужик. — Видишь, нос перебит. Они из зоны, оказывается, все…
— Я на зоне не был, — с сожалением сказал Женя. — У меня кореш на зоне сейчас, три года дали. Ни за что. Практически ни за что.
Подошел официант, поставил на стол тарелку с хлебом и новую бутылку.
— Что-то мне не нравится этот гад, — сказал Толян, пристально глядя в спину уходящего официанта. — Мутный.
— Скользкий, — согласился Женя.
— Дать бы ему в рог.
— Я бы лично ему в морду дал, — сказал Женя.
— Налей-ка, — сказал Толян, доливая водку в фужеры.
Выпили водки.
— Подозрительная водка какая-то, — сказал Женя. — Слабая какая-то…
— Разбавил, сука, — догадался Толян. — Дать бы ему в рыло.
— Повяжут, — предупредил Женя. — У меня кореш начистил одному харю, три года дали. Практически ни за что. Тот в больничке повалялся, кость срослась, зубы вставил, теперь гуляет на воле с бабами. А кореш там парится, вот что обидно…
— Я ему в рыло дам, — упрямо повторил Толян. — А ты у него еще хлеб заказываешь. Сам должен был на цырлах принести.
— Три года.
— Ничего, я-то отсижу, выйду, но рыло ему точно набью сегодня… Он мне за козла ответит.
Родионов отпил один глоток кофе, поперхнулся и встал.
Оба в упор поглядели на него.
— Ты куда? — спросил мужик и положил на стол кулаки. — Не договорили, кажется…
— Пойду блевану, — нашелся Пашка. — Скоро вернусь.
— Возвращайся, — сказал Женя. — Сумку оставь. Мы покараулим…
— Йес, — кивнул Родионов, набрасывая сумку на плечо. — Но проблем. Чао.
На этот раз поездка его была куда безопаснее и комфортабельнее. Он ехал в купе, с приличными мирными соседями. Рядом с ним сидела некрасивая пожилая баба с корзиной яблок. В купе стоял бодрый и свежий запах антоновки. Напротив разместились молодая женщина, учительница младших классов и непьющий господин с длинными носом и глубокими залысинами.
Господин год назад навсегда бросил пить, а потому был невыносимым резонером. Еще очень досаждал его мятый, нелепой и дикой расцветки галстук… Они беспрерывно спорили с учительницей о воспитании детей, причем длинноносый оказался сторонником самых жестких и суровых мер, вплоть до наказания розгами.
— Но позвольте, — ужасалась учительница, — ведь они же еще маленькие, третьеклашки…
— Сечь, сечь и еще раз сечь! — настаивал господин, прихлопывая ладонью по столику. — Ломать рога, пока они еще молочные. Пока не окостенели…
«Восьмой этаж, третий подъезд», — думал Родионов, краем уха прислушиваясь к педагогическому спору. Восьмой этаж, третий подъезд… Это знание его утешало, и душою овладевала уверенность, что теперь-то все устроится.
Все ближе и ближе становилась Москва, все чаще за окном проплывали дачные участки, на дальних краях которых тесно жались друг к другу трех и даже четырехэтажные кирпичные дворцы, почти все еще недостроенные.
— Боятся, сволочи, — выругался плешивый, с прищуром глядя на красные особняки. — А удобненько стоят ведь. Кучно…
Потом потянулись бетонные заборы, исписанные ругательствами и непотребствами, разбитые корпуса кирпичного заводика, судорожные конструкции из железа, показалась мокрая пустынная платформа безвестной подмосковной станции. Поезд дернулся и остановился. И странное видение открылось за окном — посередине сырой ветренной платформы действовали два мужика. Один, сурово сдвинув брови, что-то наигрывал веселое на гармошке, другой же, постарше, очевидно почувствовав на себе внимание всего поезда, пьяно топал, думая, что пляшет. Он высоко поднимал авоську, набитую пустыми бутылками и топал, топал одной ногою, стараясь своим нелепым башмаком непременно попасть в самую середину лужи. Ему нравилось, как разлетаются во все стороны грязные брызги, залепливая ему штанины. Он что-то выкрикивал неразборчивое, широко и косо открывая улыбающийся щербатый рот.
— Русь воюет с логикой! — прокомментировал резонер, кивнув в сторону артистов. — Не люблю провинцию. Когда в поезд садились, на станции видел — из ресторана двоих выводили. Морды расквашены у обоих, глядеть жутко… Официант им, видишь, не понравился… Пентюхи!
