Александр Торин - Дурная компания
— Ты знаешь, похоже со мной иногда происходит то же самое… — Я попытался приподняться.
— Лежи, герой… — Она усмехнулась. — Я часто думаю о том, что ты мне успел рассказать. Странно все это… Никогда не думала, что ты сможешь превратиться в послушного, запуганного исполнителя бредовых приказов. Ты всегда был такой уверенный в себе. Что же с тобой стало, милый? — Она наклонилась надо мной и взглянула мне в глаза, я ощущал рядом ее дыхание и почувствовал, что меня снова подхватила мутная волна, незаметно набирающая силу и пытающаяся унести меня в высоту. — Ходишь в этих жутких рубашках, темных носках, — она хихикнула и прикрыла лицо ладонью. — Выслушиваешь бред этого вашего безумного начальника. Зачем тебе это?
— Черт его знает, — я почувствовал стыд и унижение. — Ты знаешь, мне иногда кажется, что все это происходит во сне, неестественное, искаженное. А потом будто просыпаешься… Прости меня. Понимаешь, так получилось… Но я никогда не делал ничего….
— Ты сам этого захотел, что значит получилось? — она пожала плечами.
— Жизнь у каждого одна. А ты делаешь ошибку за ошибкой… — Глаза ее заполняли размытое, радужное, слегка колеблющееся пространство. — Я все время вспоминаю, как ты отвозил меня ночью в аэропорт… — Голос ее дрогнул, и она внимательно посмотрела на меня. — А ты хуже выглядишь. Тебе плохо? У тебя какая-то тоскливая усталость в глазах…
Она снова наклонилась надо мной, ближе, еще ближе, и поцеловала меня в губы. Я ощущал ее дыхание, прикосновение ее волос, легкое дуновение счастья, и почувствовал, что мутная жижа отступает. Казалось, что я плавно спускался вниз, пришло облегчение, невесомость, и вдруг она растворилась.
Я водил руками по воздуху, не веря потере и мечтая вернуть хотя бы на секунду этот хрипловатый голос и поцелуй, но огромная, черная, густая и вязкая, как нефть, волна снова подхватила меня вверх и понесла в пустоту, как скоростной лифт, от которого все обрывается внутри. Стало очень тихо, я замер на гребне волны и увидел, что ветви сосны остановили свое вечное движение и секундная стрелка часов замерла. От наступившей тишины звенело в ушах. Мне показалось, что я в космосе и огромные, ослепительно белые, горячие шары звезд, замерев, висят в черном безжизненном пространстве, связанные невидимыми напряженными нитями.
И снова пришло падение с жуткой тошнотой, и раздался удар грома. За окном шумел ливень, пахло сиренью, она была здесь, рядом, она целовала меня. Прикрыв глаза, мы медленно растворялись в мерцающем свете и перетекали в темноту, словно тени, отбрасываемые догорающей свечой.
— Не исчезай, — говорил я. — Я люблю тебя. Вот если бы время сейчас остановилось… Хотя это, конечно, просто сон, мы оба это понимаем. Это наше прошлое, а может быть будущее, я не знаю. Но мне так хорошо с тобой…
— Как странно… — Она смотрела мне в глаза. — Мне кажется, что все это когда-то уже было, знаешь? Ты наверняка знаешь, ты не можешь не знать….
Накатила еще одна волна, уже не такая высокая, как раньше, но я терял ее, казалось, ее уносило в эту темную пучину, пенящуюся страшными радужными пузырями. — Нет! — закричал я, — Нет! — я рванулся в сторону, пытаясь поймать ее за руку, снова все залил яркий ослепительный свет, меня встряхнуло, и глаза открылись.
Жуткая головная боль перекатывалась из одного полушария в другое. За окном качались под легким прохладным ветерком ветви сосен, освещенные вечерними лучами солнца. Я лежал на диване. Поблекшие краски комнаты постепенно густели, становились ярче, и я остро ощутил аромат зелени. Начали подступать звуки, на улице мягко шуршали машины, все громче доносились детские крики из расположенного под окном бассейна.
«Где же она? — с тоской подумал я, возвращая болезненное видение. — Вот и все…» — Захотелось плакать, и я уронил голову на подушку и потерял сознание.
На следующее утро я чувствовал себя абсолютно разбитым и бессильным, но бред больше не возвращался. Глаза слегка болели от яркого света, и я, забываясь, снова и снова вспоминал недавние события, пролетающие перед глазами в ускоренном темпе, как будто кинопленку прокручивают с бешеной скоростью.
— Папа, — кричал сын, — ты выздоровел? Пойдем играть в футбол!
Прошел в бессмысленном беловатом свете еще один день, я встал с дивана, слегка покачиваясь, сел за руль и приехал на работу. Чуть мерцающий свет люминисцентных ламп слегка резал глаза, мой стол с горой бумаг казался чужим. Я взял в руки стоящий в глубине на полке томик стихов, совершивший вместе со мной многочисленные перемещения в пространстве. Одна из страниц была надорвана, и она когда-то аккуратно заклеила ее прозрачной липкой лентой. Я открыл книгу на этой странице и долго смотрел на нее. В груди возникала тупая, далекая боль. Казалось, в этих листах бумаги еще хранится тепло рук, прикосновения, дыхание, шелест, настольная лампа…
— Вот хорошо что ты здесь! Ну что, выздоровел? — Ефим как всегда подкрался бесшумно. — Лучше себя чувствуешь? А ты мне нужен, у меня в кабинете ребята сидят. Я целую бригаду выписал из Петербурга, сильная команда! Иди, посмотри на них, я так и сказал, ты, молодой парень, всей Академией наук руководил.
— Ефим, что вы говорите? — возмутился я.
— Листен, Листен, а на самом деле так все и было! — Ефим пристально посмотрел на меня, покачивая головой. — Ребята про тебя как про Бога слушали, вот увидишь, как они будут сейчас на тебя смотреть!
Я понял, что искать здравый смысл, спорить, доказывать что-либо было совершенно безнадежно. В кабинете Ефима сидели пять человек, трое мальчиков в костюмах, со сбитыми набок галстуками, с чистыми, открытыми лицами и двое ребят постарше, один из которых мне сразу не понравился из-за немного бегающих, затаившихся глаз.
«Этот будет вместо Бориса или Леонида,» — с тоской понял я.
— Вот, знакомьтесь, наш ведущий специалист, — Ефим гордо указал на меня.
— Здравствуйте, — они испуганно посмотрели на меня.
«Какие открытые, хорошие лица у этих четверых, — подумал я, — В глазах у них мысль, красота, свобода… А, может быть, я неправ, и у пятого тоже все в порядке? Кто знает… Эх, мальчики, мальчики… Неужели и вас перемолет эта мясорубка, и вылезете вы из нее испуганные, обгаженные, с вывернутыми наизнанку душами и с больной совестью?»
— Ребята толковые, — Ефим обращался ко мне, — с ними горы можно свернуть! Я проверил, они уровень наберут и Леонида с Андреем и Борисом заткнут за пояс. Это я тебе точно говорю! Этих давно пора менять, засиделись, воображают о себе черт его знает что! Что они такого сделали удивительного? Борис вообще ходит как сумасшедший, его Эдик совершенно с ума свел. Как ядовитое насекомое, укусил, пустил свой яд в него и все! Ты посмотри, у него вид такой сумасшедший, забитый, испуганный. Андрей сидит надутый, бездельничает, воображает о себе черт знает что. А Леонид вообще охренел! Он намекал, что хорошо бы зарплату поднять! — Ефим передернулся.
— С тобой вот все ясно, я тебя поэтому пока и не трогаю. Ты вот хочешь наукой заниматься, бессеребренник, ну и хрен с тобой! А они работать уже в полную силу перестали, поощрений ждут. Ни хрена они не получат, ни цента! Пусть уходят в другие компании, они ребята сильные, будут в два раза больше получать. А вот эти, — Ефим махнул рукой в сторону своего кабинета, — будут день и ночь пахать, свежие пополнения! И счастливы будут своей зарплате, по крайней мере года два или три… Нет, нет, пора вливать свежую кровь…
Я огляделся. Новая команда с некоторым испугом прислушивалась к Борису, что-то объяснявшему им по-английски с поджатыми губами. Глазки парня постарше бегали…
История повторялась в своей застывшей неизбежности. По слухам, Леонид, Борис и Андрей появились в компании Пусика лет пять-шесть назад точно таким же образом. Вначале смущенные и растерянные, они быстро обжились в непривычных условиях и, как птенцы кукушки, подсаженные в чужое гнездо, с успехом выжили своих предшественников, которые без малейших сентиментов были выброшены на улицу. По-видимому, сейчас я присутствовал при начале новой фазы в истории компании Пусика.
Мне снова стало хуже, и я поехал домой. В квартире было пусто. Я лег на диван и включил телевизор. Экран засветился. Где-то в Европе шла небольшая война. Из маленькой, обшарпанной машины вылезала пожилая женщина в вытертом длинном пальто и испуганно бежала к колонке набрать в ведро воды. Неожиданно раздавался выстрел, она падала на асфальт, и вокруг ее головы растекалась лужица крови. Из машины выскакивал обезумевший от горя старик и, не обращая внимания на стрельбу, кидался к ней, еще не веря в происшедшее. Эту сцену прокручивали несколько раз, в замедленном темпе.
Я переключил канал. Русские самолеты летели низко над разрушенным городом, покрывая его ковром бомб и взрывов. Горели дома, люди разбегались врассыпную. Женщина, с широким деревенским лицом, в сером пуховом платке, случайно попавшая в кадр, бежала по улице, причитала по-русски и плакала от ужаса.
