Анна Йоргенсдоттер - Шоколадный папа
Каспер в белой больничной палате.
Ирена, уткнувшаяся лицом в волосы Каспера перед расставанием, когда его скрипка рубинами сияет на солнце.
Андреа кричит ему, что он должен оставить Ирену, пока все не зашло слишком далеко. Каспер кричит в ответ, что он не в силах жить с ней, что он не в силах жить.
Шланги, пивные банки, лекарства, таблетки, рвота на дне унитаза.
Нет, она видит не только прекрасное. Но прекрасное пронизывает все воспоминания, окружая их золотой рамкой. Прекрасное — не обман, а любовь, которая и в самом деле была! И есть?
Об этом она не пишет Юнатану. Не пишет о Каспере, пусть он и обрамляет собой каждый день ее жизни. Она просыпается и засыпает с именем Каспера на губах, внутри. Судя по письмам, Андреа чаще думает о Юнатане. Андреа пишет, делая вид, что так и есть. Она пишет с улыбкой, потому что знает, что он обрадуется. Что он станет еще больше скучать по ней. Не скомкает ее, как Каспер, злобно нацарапав в ответ: «Я не хочу больше слушать тебя!» Юнатан хочет слушать, вот так-то! Андреа пишет, что хотела бы, чтобы он был рядом. Пишет, как хорошо знать, что он всегда есть у нее. Пририсовывает сердечко и пишет «обнимаю». Поднимается с пола, надевает солнечные очки и быстро идет кратчайшей дорогой к почтовому ящику. Пытается насвистывать, и у нее словно бы получается, но что-то все же не так. Она знает, но это не имеет значения. Андреа берет порцию снюса: пусть мир закружится.
* * *— Придется мне набраться сил и взять себя в руки, чтобы ты не думала… что я прибегу по первому зову. — Необычайно холодный тон Юнатана замораживает слух. — Я должен жертвовать собой, чтобы всегда быть к твоим услугам… ты словно пожираешь меня. Теперь с этим покончено.
Сосулька прямо в мозг. Андреа просит прощения, не зная, за что. Разве это так страшно — думать, что кто-то неизменно с тобой?
— Если ты думаешь, что я буду рядом во что бы то ни стало, то ты глубоко заблуждаешься.
— Я так не думаю! Я вовсе не это имела в виду! Я хотела сказать, что мне хорошо от мысли, что ты есть…
— Но мое существование не ограничивается ролью в ТВОЕЙ жизни!
— Я понимаю…
— Я хочу быть частью твоей жизни, но не могу быть единственным, что у тебя есть, и не хочу…
Молчание. Андреа стыдно, она судорожно сжимает трубку, и ей хочется закричать на него, вспомнить какой-нибудь отвратительный поступок, который он совершил, но вспоминать нечего! Она не знает, не помнит. Он вовсе не единственное, что у нее есть. Каспер — да. А Юнатан нужен ей… нужен ей… она откашливается, совсем как Карл.
— Понимаешь? — спрашивает он. — Нельзя всегда рассчитывать на меня.
Андреа кивает — «да», ей снова хочется попросить прощения, но она не знает, за что. Она не знает, почему она кивает и шепчет «да», ничего на самом деле не понимая.
— Я не имела в виду ничего плохого, — выдавливает она из себя. Она понимает, что ни на кого и ни на что нельзя рассчитывать. Никто не может быть единственным в ее жизни, и Каспер не был, иначе бы он не отправился во враждебный мрак не-жизни. А Юнатан — это всего-навсего пара рук, которые иногда обнимают ее, но не проникают в глубину.
Разговор окончен, и какое-то время кажется, что ничего не осталось. Будто все, что теперь есть, — это солнце за окном и шарканье Карла прямо над головой Андреа. Вот и все. Это есть. Но этого недостаточно. Андреа проматывает видеопленки. Нажимает на паузу именно в тот момент, когда Каспер прикрывает объектив рукой. Прижимает к ней свою ладонь.
* * *— Андреа, тебе письмо!
Лувиса спускается к ней со странным видом и словно нехотя отдает Андреа открытку. Андреа приходится едва ли не вырвать послание из ее рук. Андреа переворачивает: извещение о переезде от Каспера! Она падает на пол, смотрит на открытку, и Марлон смотрит — может быть, узнает запах, хотя открытка ничем не пахнет (впрочем, кошки чувствуют запах даже там, где не пахнет ничем). Сердце отбивает дробь. Зеленый палас кажется свежепостриженной травой, а в одно из окошек под потолком пробивается луч света и щекочет лицо. Андреа трогает почерк Каспера — такой же, как обычно. Поворачивает так и этак. Синие чернила, неровные буквы. Мог бы написать что-нибудь, кроме нового адреса, — хотя, пожалуй, нелегко подобрать слова, когда нужно столько всего сказать. В таких случаях достаточно адреса. В Столице.
Странные голоса нашептывают странные вещи: а вдруг, а вдруг… А вдруг он все еще… Мысли, додумать которые не хватает смелости, превращаются в многоточие. Что-то жуткое есть в этих трех мыслях-точках на бумаге. Или в миллионе точек, или в их отсутствии: пустота там, где должно было быть самое важное. Почему самое важное всегда труднее всего выразить? Иногда не решаешься написать, даже точно зная, что важнее всего, — не говоря уже о том, чтобы произнести — даже подумать не смеешь. Все тайком, украдкой. Почему так, а не иначе? Почему не гром, не грохот фейерверка, почему не выкрикнуть вслух и не избавиться от этого? Это, как говорится, разряжает атмосферу — так оно и есть! Щеки горят: а вдруг Каспер все еще — Андреа не смеет думать дальше, но внутри со скоростью гоночного авто взвивается стайка бабочек. Надеяться опасно. Многое опасно. Есть, говорить, любить, не спать, решаться, додумывать до конца.
И не успевает Андреа отсечь одну мысль, как на смену ей рождается новая: Андреа надо отправиться туда! В новый город Каспера! Само собой! Новая ступень жизни, новая сцена. Новый город. Новый Каспер, не говоря уже об Андреа. Щеки дрожат, губы тоже. Надо улыбнуться — и она улыбается. У нее много знакомых в Столице, она может отправиться к любому. Юнатан, например, живет там у своей сестры (но он ей, пожалуй, больше не нужен). Испанец и Военный. У меня будут толпы поклонников, Каспер. Я буду купаться в их вожделении. Я красивая и уверенная в себе, Каспер. Красивая и уверенная, без тебя.
Столица
Ехать в новый город, в город, где есть мужчины, где скоро будет концерт ДЭВИДА БОУИ, где Андреа оставят в покое. Как прекрасно в большом городе: ходи куда хочешь, смотри на кого хочешь. Сидеть в кафе и подписывать открытку Касперу. Мужчина с искаженной внешностью, внутренние органы на поверхности — а может быть, это чувства или одежда. Лиловые волосы, зеленый лоб. Он держится рукой за щеку, подтягивая глаз вверх. Другая рука на животе. Художник Шиль. Андреа пишет, что она в Столице, что у нее все хорошо, но она скучает по нему. Что было бы… здорово… нет… было бы… приятно… увидеться. Нет, не «приятно» — какое скучное слово. «Привет, Каспер, я сижу в столичном кафе, здесь красные стены, у меня все хорошо, я скучаю по тебе, может быть, встретимся за чашкой кофе?» И номер телефона. Да, вот так. Не больше и не меньше. Кофе вкусный. Андреа живет в квартире своей подруги на Эстермальме. Высокие потолки, четырнадцать квадратных метров — достаточно. Белые шторы и светло-зеленые стены. Маленький холодильник, маленькая ванная — отлично. Широкая кровать с покрывалом пастельных тонов. Медвежонок, похожий на ее Лукового Медвежонка, только чистый и целый. У Лукового Медвежонка нет глаз и рта. Раньше, конечно, были. Прозрачные стеклянные глаза, черный ротик. Сначала Андреа оторвала рот, потом глаза. Теперь у него только два больших уха.
Андреа идет в город. Покупает осветлитель для волос и что-нибудь заморить червячка. Зеленые оливки и сыр, семнадцать процентов жирности, и еще багет, два помидора, три банки пива, нет, лучше целую упаковку — шесть.
Вчера она приехала из Города Детства. Марлон на поводке: до смерти боится поездов, но хочет быть с хозяйкой до самой последней минуты. Марлон, Лувиса и Карл провожали Андреа. Лувиса и Карл рядом — новый образ, прекрасная картина: Карл и Лувиса, красивые и вместе. Он вернулся ради нее, он так сильно любил — любит! — ее… он понял это в Италии, задыхаясь от вожделений Маддалены, вытеснивших его прочь, — или все было иначе? Может быть, она была худой, молчаливой и просто хотела его — бессловесно хотела таким, какой он есть. Но он смотрел на нее и стремился к чему-то другому — стремился ДОМОЙ.
Марлон на руках у Лувисы прошептал: «Ты вернешься, правда?» И Андреа подмигнула в ответ: «Конечно, вернусь, не сомневайся!»
Она идет через Хумлегорден и вспоминает: ее отпустили домой из больницы, Лувиса и Карл приехали в гости. Они сидят на кровати в комнате Андреа в Фольхагене, смотрят фильм, который Андреа взяла напрокат: когда ее отпускают из больницы, она всегда берет напрокат множество фильмов — сложные картины, образы, которые нужно истолковывать, чаще всего итальянские. Но сейчас они смотрят «Зелиг», комедию, и Карл смеется. Лувиса смеется, когда смеется Карл. Андреа больше смотрит на них, чем на экран. Они держатся за руки — Андреа не доводилось видеть этого раньше. Она сидит, удивленная и худая, как скелет, и думает, что все складывается удачно. Карл и Лувиса выпили вина и смотрят друг на друга едва ли не смущенно. «К любви невозможно привыкнуть», — думает Андреа, останавливаясь у почтового ящика. Любовь не может стать похожей на завтрак, мытье посуды, стирку. Впрочем, если зав трак прекрасен, если вы целуетесь и обнимаетесь в прачечной, если любимый обнимает сзади, когда ты моешь посуду… Андреа целует странного человека на открытке и бросает ее в щель желтого ящика. Позвони мне, Каспер, позвони!
