Юз Алешковский - Предпоследняя жизнь. Записки везунчика
В этот момент я хватился квадратного амулетика… забыть о нем было немудрено… Фелд или Маруся непременно сняли бы его перед операцией и уже возвратили… в нем вместе с фоткой баушки притырена была бумажка Михал Адамыча с кодовым номером в том же Лозаннском банке… пропали и цепочка и амулетик, значит, и приличные пропали бабки, которыми поделился бы с Котей… могли и схлямзить амулетик санитары, всегда желающие поддать, когда меня, вроде бы подыхавшего, везли на «скорой»… об этом Марусе — тоже ни слова, словно ничего такого не произошло… могу поклясться: ни высылка на необитаемый остров, ни голод, ни холод, ни наличие одних только черных работ, ни момент крушения всех социальных надежд — ничто не могло бы омрачить моего и Марусиного состояния беззаботности, покоя и воли… наоборот — вместе мы вдруг захохотали над вывертами жизни и оборотами судьбы.
Жаль, говорю, баушкину фотку, и не думай о листике пропавшем — он или сам отыщется, или вспомнишь цифры… если не найдешь и не вспомнишь — Опсу внушим порыскать по углам, ящичкам, сумочкам, коробочкам и прочим вашим дамским загашникам, его чутье и наитие способны на всякие чудеса… забудем об этом… как денежки пришли, так они и ушли, а если повезет, еще появятся, правда, играть не буду — почему-то не чувствую былого безразличия к игре… очень странно, я как чуял, что надо снять побольше из банка В.С. — вот и снял, чутью всегда надо верить… кроме того, есть у нас дорогущие рисунки Кандинского, сама понимаешь, мне было не до них… слушай, нам вообще начхать на бабло, даже если б мы остались без копейки… в крайнем случае, чтоб не бодануть дачу, пойду служить к тому же крутому В.С…. такие, как он, выстаивают на палубе в любую погоду… на этот раз скажу ему правду: так, мол, и так, было дело под Полтавой, чуть было не подох, зато восстановилась память, ибо, согласно диалектике нашего народа, вышиблен клин клином… естественно, приглашу человека на свадьбу — он очень мне помог… кроме того, подзаработав, упрошу Резо Габриадзе — он гений перышка, кисточки театра и литья — заделать полуметрового бронзового Опса… позу моего личного хирурга обдумаем за бутылкой «шампанзе»… поставим его фигуру в саду, кстати, и торжественно ее откроем на свадебной попойке… пусть бронзовый Опс будет свадебным нам с тобой подарочком от твоей и моей — от общей нашей судьбы…
«Это, Олух, тоже еще не все, но из области наиважнейших новостей… полгода назад меня разыскали твои предки… немедленно пригласила их попить чайку с моими фирменными овсяными печеньицами… оба живут прекрасно, ни в чем не нуждаются… так вот, попиваем чаи, выслушиваю охи и ахи… мамаша твоя, тетя Тоня, заявляет вдруг, что явлен был ей во сне голос ангела-хранителя… он настоятельно повелел отдать не кому-нибудь, а именно Марусе, заметь, не Мэри, все тетрадки с дневниками твоей баушки… прочитать их было предкам не по силам из-за плохого почерка… раньше тебе было не до дневников… принимайся за чтение — там полно такого, что захватывает дух… дочитаю после тебя… чей именно ангел повелел — баушки или матушки, — остается неизвестным… я думаю, баушки, потому что предки не забывают о своей комсомольской юности, опохабленной глупым Горбачем, алкашом Ельциным, наймитами Америки и реваншистами Германии».
69
Читая совершенно чудесные дневники, полные для меня новизны и откровений, тройку дней я пребывал в прошлом, знал о котором лишь понаслышке; на что уж доверяла мне баушка, охотно вспоминавшая только детство, однако хронику всей своей жизни — с юности до последних лет — подробно запечатлевала, милая моя, лишь тайком от всех, лишь в тетрадках дневника; пересказать его вкратце невозможно, да и грех этим заниматься; невозможно искажать голос автора; сделаю все, чтобы дневник был издан — нынче не совковые времена; перескажу своими словами лишь два потрясших меня момента.
Оказывается, прадед мой был потомком обрусевшего итальянца, отличного архитектора Джузеппе Грацианни, он же Осип Грацианов… до двадцатого года баушка носила его (крайне опасную в те плебейские времена) аристократическую фамилию… потом вышла замуж за почти безграмотного деда, служившего, по его словам, в охране Кремля… это спасло всю ее семью от неизбежной высылки, если не от всегда возможной гибели… я действительно был потрясен… значит, предок был прав: не ветром надуло мой итальянский и английский… это передались мне баушкины гены, хранившие напластования родовой памяти прекраснейших языков, точней, их матриц — грамматической, фонетической, словарной и смысловой… я и раньше предполагал, что мои способности не просто чудо, а результат наличия таинственных основ… теперь стало ясно, что они связаны с генетическими тайнами хромосомных перетасовок на старинных ветках баушкиного и материнского древа чудесной их родословной… странно, унаследована часть родовых тайн не дочерью, а внуком… тайны, конечно, так и остались тайнами, но интерес мой к ним и любопытство обрели наконец хоть какую-то опору… я вообще почувствовал уважение и доверие ко всем пока что неразгаданным тайнам, полно которых и в Творенье, и во Вселенной, и у Бытия… частичная разгадка некоторых из них — дело времени, торопить которое бесполезно так же, как целый ряд неведомых нам истин… не говоря уж о том, что человеку, стоящему перед любой из тайн, дана способность испытывать невидимую ее красоту и священный ужас, а не только нетерпение, смешанное с досадой и смущением ограниченного разума, лбом упершегося в тупик…
Потрясло меня в баушкиных тетрадках и отчасти рассмешило, растрогало, смутило душу вот что: однажды шустрый дед — один из тех, кому показалось, что он, достаточно побыв никем, стал всем, — втрескался, предложил баушке расписаться и сфантазировал, что верой и правдой служит в Кремле, где надо держать глаза в руках, ушки на макушке, а палец на охраняющем курке… понятное, говорит, дело, нахожусь на хорошем счету у самого вождя… выходит, наше с тобой, Ольга Модестовна, будущее — в большом порядке… баушка сразу почуяла, что он привирает, как генерал Иволгин в «Идиоте», спившийся, по его словам, и несчастный, и что враки чрезвычайно его ублажают, но при этом безумно мучают… причем фантазировать дед все равно не перестанет, пока не признается или с нелегким сердцем не унесет в могилку бедную свою страстишку, вполне невинную, понятную во все времена, однако никогда не выглядящую так достойно, как самая страшноватая из правд… кстати, сочинял дед картины жизни телохранителя вблизи вождя так увлеченно, так художественно, так красочно, что баушке стало жаль и его, и все эти жалкие, совершенно невинные его фантазии, отчасти порожденные тем же страхом, который поразил миллионы сограждан… дед был прост, добр и трудолюбив… его потресканные руки, с навек въевшейся в них краской, подбалденные оговорки, случайно найденные грязные рабочие брючата и вечное присматривание к особенностям паркетных полов помогли баушке сообразить, что никакой он не крутой кремлевский охранник, а всего лишь отличный, потомственный полотер, необходимый дворцовым паркетам тех, кто стал всем, поэтому и выбившийся в бригадиры… а ложь что? — она, понятное дело, являлась плодом лукавого принятия желаемого за действительное… бедный дед, правда, не запивал, подобно генералу Иволгину, но очень уж привык избывать страстные грезы о высокопоставленности и служебной значительности во вполне безумных своих фантазиях… завязать же с ними, что иногда удается некоторым пропойцам, курилкам и наркоманам, попавшим в зависимость от дури, он был уже не в силах… пару из фантазий о том, как лично Сталин спас его, Владимира Ильича Олуха, от троцкистского навета, затем использовал «в качестве показательной горелки сероводорода», я слышал своими ушами… дед, судя по всему, руководил бригадой кремлевских полотеров до ухода на пенсию… у него еще в конце тридцатых был орден «Знак Почета» якобы за расстрелянных им лично врагов народа… баушка до самой дедовой смерти делала вид, что верит каждому его слову… убежден: открывшаяся у меня графоманская тяга к нынешним «Запискам» прямое имеет отношение к тяге баушки описывать свою жизнь… не обошлось и без понятной страстишки закомплексованного деда безоглядно фантазировать, глуповато смывая выдумками все неприглядные достоинства настоящего, как грязь с дворцовых драгоценных паркетных полов… правда, до дедова воображения мне далеко… зато я себя слегка зауважал: в рамках моих слишком ранних воспоминаний о собственной жизни нет никаких фантазий… без них хватало фантастически странных, замечательных и, увы, трагических перипетий действительности…
70
Выписался я здоровым, но прихрамывающим… гулял по дачным закоулкам, с инфантильным удовольствием помахивая палкой с набалдашником, в другой руке держал поводок Опса… он вдруг останавливался, требовательно принюхивался к растерзанной им некогда подколенной плоти, затем вел меня дальше… я бы не сказал, что любовь моя к нему стала сильней, чем раньше… просто она превратилась в чувство полного родства, временами исключавшего проблему «Я-ТЫ» и всегда смешанного с невинной завистью… я не мог не завидовать Опсу — его делала бессмертным неспособность думать о собственной смерти ни как видовой единичке, ни как представителю спаниельского своего рода… оставалось мечтать, что такую вот завидную неспособность многих живых тварей — неспособность размышлять о неизбежности увядания и смерти, теряя и время, и нервы, и настроение жить, непременно обретем через тысячелетия и мы, люди… кроме всего прочего, вникая в картинки и фотки внешностей рыб, птиц, зверей, думая об их инстинктах и характерах, я утверждался, продолжаю утверждаться в вере, что все эти твари никогда не умирают той смертью, которая устрашает человека неизбежностью полной потери всего личностного — разума, души, внешности, характера… к примеру, собака обретает тот же, что и был, облик, инстинкты, частично психику и прочие дела, давно уж не подверженные мутациям, но вечно хранящиеся в родовой памяти… иными словами, надеюсь, не имеющими никакого отношения к логике мышления, но как-то помогающими разуму выбраться из «собственноручно» выстроенного им для самого себя — не без помощи лукавого — лабиринта… иными словами, хочу повторить, что именно у других живых существ следует учиться человеку не только летанию, плаванию и прочим бионическим премудростям существования, но и присутствию в психике бесстрашной способности жить, не задумываясь о таинствах бессмертия…
