Теодор Рошак - Киномания
— Нехорошо. Мне это не нравилось.
Было ясно, что больше она ничего не скажет. Я спрашивал себя — смогу ли вытащить из нее еще что-нибудь, если извинюсь и напущу на себя невинный вид. Я попытался.
— Извините. Я сказал что-то не то?
На ее губы вернулась настороженная улыбка.
— С Максом я делала много чего нехорошего. Но то было по-другому. Ничего такого непристойного, как здесь: «разденься и станцуй перед камерой». Это было… по-другому, — Она помедлила, Я ждал, — Это было религиозное, — Больше она ничего не пожелала говорить.
Мы еще вернемся к этому позднее, сказал я себе и позволил надолго воцариться молчанию. Потом мы перешли к другим материям — не столь обжигающим. Она подала бутылку превосходной фруктовой наливки. Я выпил пару стаканчиков, она тоже. Под благотворным воздействием напитка мы расслабились и погрузились в разговор. Мы сидели в ее гостиной у большого окна, выходившего на обсаженный деревьями канал. Вода переливалась бликами, время от времени проплывали небольшие стайки уток, изредка — баржи. Все, что я видел в доме — мебель, objets d'arts[32],— кричало об огромном богатстве. После неудавшейся карьеры кинозвезды Ольге удалось неплохо устроиться. Она готова была говорить и об этом.
— Контракт, который ваш мистер Голдвин заключил со мной, — я стать практически рабой, — сказала она мне. — Мы, молоденькие, так жаждали стать звездами, а потому соглашались на все, что нам предлагали они — эти крупные голливудские шишки. И потом нам нужно было торопиться — успеть сделать карьеру, пока наша красота еще при нас, правда? Сколько времени у нас было? Восемь лет? Десять лет? Гарбо была голова. Она вырвалась вперед и ушла. Я тоже была голова. Я ушла, когда отстала — далеко отстала. Когда ты опускаешься до вампирских киношек в списанных декорациях, твой следующий шаг — на выход. На выход или на улицу, в подворотню. Но здесь, в Европе, я все еще считалась шикарной девицей. Мистер ван Куйперс был судовладельцем. Из знаменитой голландской семьи. Для него даже после войны, когда я уже быть не первой свежесть, я все еще оставалась распрекрасной Ольгой Телл, королевой кино. Так что, как вы видите, Голливуд со мной неплохо расплатился.
— Он был судовладельцем? Теперь он этим уже не занимается?
— Совсем не занимается. Он умер. Двенадцать лет назад.
В какой-то момент этого пасмурного неторопливого дня я вдруг почувствовал, что в наш разговор проникли игривые интонации, что-то столь же теплое и приятное, как наливка, которую мы потягивали. Во-первых, она теперь сидела на тахте довольно близко ко мне, и от нее исходил запах самых соблазнительных духов, которые мне когда-либо встречались. Во вторых, длинный разрез сбоку ее платья разошелся приблизительно у середины бедра, обнажив удивительно красивую ногу и коленку с ямочкой. Она, казалось, была готова говорить обо всем, что меня интересовало, кроме «Сердца тьмы», даже о своей любовной жизни. С течением времени ее рассказ об этом становился все более и более раскованным. Я заставлял себя (хотя зачем беспокоиться?) вспоминать, что эта женщина годится мне в бабки.
— С Максом тебя всегда подстерегали неожиданности. Самой большой неожиданностью было то, что я стала его подружкой. Я полагать, что сейчас начнется что-нибудь волнительное. Ну, всякие там безумные страсти. Макс ведь быть большой дамский угодник. Смех один. Если бы только люди знали о том, что происходит на самом деле!
Интересно — расскажет она мне или нет, спрашивал я себя. Она рассказала.
— Знаете, что он мне сказал, когда мы с ним в первый раз улеглись в постель? «Ольга, угадай, что лучше секса?» То, как он это сказал, как смотрел на меня… я немного испугалась. Понимаете, я была абсолютно голой, вся готова. Но не Макс — только я. Я всегда быстро раздевалась. Ну, чтобы заинтересовать мужчину. Ну а Макс — он не торопиться. Он смотреть и смотреть. Не знаю почему, но я начинаю себя чувствовать так, будто я в два раза обнаженнее, чем когда-либо в жизни. И он кладет свою руку вот сюда… — Она взяла мою руку и для вящей назидательности положила ее себе на низ живота, — Что лучше секса? «Никакого секса», — говорит он. Я думаю, он шутит. Но он не шутит. Вот тогда-то я и узнавать от него о бхога{249}.
Я сказал ей, что в первый раз слышу это слово.
— Ведь вы же из Калифорнии? Я думала, в Калифорнии все знают, что такое бхога. Там ведь столько свами. Когда я жить в Голливуде, там их было полным-полно. На каждой вечеринке есть свами.
— Свами, кажется, больше не в моде.
— Жаль. Макс знал всех свами. От них-то, наверно, он и узнал про бхога.
— Расскажите.
— Поначалу я думать, что это такая подлая шутка. Он ведь всегда со мной обходился как с большой, глуповатой девчонкой с фермы. Ну хорошо, девчонка с фермы, так что ее за это — пытать, что ли? Какое там пытать. Наоборот. Макс и пальцем ко мне не притронулся. «Твоя невинность слишком прекрасна», — вот что он мне говорить. Ну тут я думаю, ай-ай, я сделал крупную ошибку. Макс Касл — наверно, у него есть проблемы. В Голливуде мужчин с такие проблемы было пруд пруди. Глаза больше, чем рот. Там нужно было цирковые трюки делать, чтобы у них что-нибудь поднялось. Но у Макса никаких проблем не было. Когда он сказал бхога, он и имел в виду бхога. Дорогой мой Макс! Для меня это было начало целой новой жизни. Я училась у мастера. Когда мы встретились в следующий раз, он мне говорить: «Ольга, ты бы хотела жить вечно, ну почти вечно? Поверь мне, секс — не путь к вечной жизни». Тогда я уже не была так уж уверена, что он шутит. Не знаю насчет других его подружек, что там между ними было. Но я — я была его лучшей ученицей бхога. И посмотрите на меня. — Она встала, демонстрируя себя, движением головы откинула назад волосы, провела руками, очерчивая контуры тела от грудей до бедер, — Может быть, Макс был прав. Поживем — увидим, а? Сколько старушка протянет.
Ольга вкупе с наливкой делали свое дело на славу — я был совершенно сбит с толку.
— Хотя я и из Калифорнии, но о бхоге никогда не слышал, — сказал я ей, надеясь в ответ услышать объяснения. Она сделала кое-что получше. Ее лицо, словно слегка расфокусированное после всего мною выпитого, слегка расплывалось у меня в глазах, приобретая выражение похотливое и в то же время по-матерински заботливое.
— Пора узнать, Джон, — ответила она — голос ее упал до сладострастного полушепота. Она потащила меня за обе руки наверх — два лестничных пролета вели в помещения второго этажа. Я шел, но меня одолевали некоторые сомнения, — Ну же, Джон, — укоризненно сказала она назидательным тоном школьной учительницы, — ты ведь хотеть, чтобы твое исследование Макса было полным. Тогда ты должен узнать, каким потрясающим любовником он был. — Это соображение показалось мне весьма основательным. Я улыбнулся и пошел за ней.
Пробыв столько лет абсолютно беспрекословным амурным подмастерьем при Клер, я полагал, что исчерпал все возможности эксцентрической эротики. Я ошибался. Самая необычная сексуальная встреча в моей жизни предстояла мне в одном из самых величественных домов Амстердама.
Комната, в которую она меня привела, была не спальней, а своего рода святилищем: на полу — густой ковер, а на окнах — тяжелые гардины. Шум с улицы внизу сюда не проникал. Скупой свет, попадавший в комнату сквозь многоцветный фонарь в потолке, тягуче-розовым, золотистым и алым столбом падал на толстый квадратный мат в центре ковра. Рядом с матом расположился единственный здесь предмет мебели — низкий деревянный столик, на котором стояла всякая утварь; мне бросилась в глаза старинная чашечка для благовоний. Ольга наклонилась, чтобы сразу же поджечь ее содержимое, и комната быстро наполнилась острым, душным запахом — таким же, как у духов, но более сильным.
Хотя в помещении и царил дух какой-то торжественности, свойственный святилищу, голос Ольги, которая позвала меня встать рядом с ней на мате, звучал весело, игриво.
— Иди сюда, Джон, неужели тебя никто еще не соблазнять?
То, что она сделала потом, было для меня полной неожиданностью — хорошо отработанным движением, которое сразу же рассеяло мрачноватую атмосферу, она уперлась лбом в маленькую подушечку и без всяких усилий сделала стойку на голове — ей даже не пришлось ловить равновесие, она встала как вкопанная. Не думаю, что в ее намерения входил комический эффект, но я тут же испуганно хихикнул. Улыбаясь мне своим перевернутым лицом, она сделала движение тазом, и прилипшее было к ее телу платье послушно поползло вниз по ее ногам и туловищу, собираясь у нее под мышками ниже грудей. Она на несколько секунд застыла в этом положении, позволяя мне изучить ее перевернутые формы. Под платьем на ней ничего не было; как это ни странно, но вид ее обнаженного поставленного с ног на голову тела возбуждал скорее любопытство, чем желание. Я отметил ее гладкую молочного цвета кожу, имевшую единственный недостаток — несколько варикозных, красноватых вен на ногах. Да еще вокруг ягодиц и талии образовался жировой поясок, от которого ее фигура приобретала грузноватый характер. В остальном же Ольга была стройной, сильной и на удивление хорошо сложенной. Затем так же быстро и умело, как принимала стойку, она вернулась на ноги, одним плавным движением стянула с себя платье и опустилась на одно колено. Такого аккуратного и удивительного раздевания я никогда в жизни не видел. В неперевернутом положении ее груди были большими, массивными и рыхловатыми на вид — они выдавали ее возраст гораздо сильнее, чем лицо, которое теперь разрумянилось и пылало.
