Виктория Платова - Анук, mon amour...
– Она была застрелена из пистолета в затылок,
Bang. Bang. BangBangBang.
Представляю, сколько cartoon-крови вылилось из затылка О-Сими: бурно фонтанирующий столб, не иначе.
– Соболезную. Но я-то тут причем?
– У вас был с ней роман?
– Нет. Я видел ее один раз. Во время экскурсии по Сене. Я уже говорил.
– Вы подарили ей кольцо.
– Какое кольцо?
– Серебряное. С надписью «Carpe Daim»,
«Береги кольцо, Гай. Это важно», – говорила мне Анук. Разве я не берег его? Я берег кольцо даже от собственных глаз, от собственной кожи, упорно не желающей стареть, за последний год ни одной новой морщины не появилось. Конечно, мне далеко до Анук, она выглядит на восемнадцать. Или – на семнадцать, которым хочется поскорее вырасти. А мне хочется стареть вместе с кольцом, подаренным Анук; кольцом, скатившимся с кончика ее языка.
Разве я не берег кольцо? Я даже спрятал его в маленьком тайнике на втором этаже. На одной из полок, за книгой Макса Фриша.
«Монток».
Я так и не удостоился прочитать ее, боязнь снова наткнуться на Линн – русалку и немножко бонну – слишком велика. Тайник куда меньше, я нашел его случайно, небольшой ящичек, шесть улиток в длину и четыре в ширину, интересно, какие тайны прятала в нем Линн?..
– Вы подарили ей кольцо.
– Нет, я не дарил ей кольца.
– Это ведь ваше кольцо. Портье видел его у вас на мизинце.
– Я не дарил ей кольца.
– Вот, взгляните на фотографию. Это ваше кольцо?
«Carpe Daim». Символы на внешней стороне и два магических квадрата на внутренней; два квадрата, зеркально повторяющие друг друга, как наши с Анук шрамы.
– Вы узнаете кольцо?
– Я не дарил ей кольца.
– Вы убили мадемуазель О-Сими Томомори?
– Я не дарил ей кольца.
– Ее тело обнаружено во внутреннем дворике букинистического, под одной из клумб. Того самого букинистического, владельцем которого вы на данный момент являетесь. А на втором этаже обнаружен тайник с пистолетом. Армейский MAS калибра девять миллиметров. Тайник находится за книгой Макса Фриша…
– «Монток». Я знаю, – совершенно машинально говорю я.
MAS. Армейский MAS калибра девять миллиметров, который я скинул в сумку меломана в «Monster Melodies». Как он мог оказаться в тайнике и каким образом оттуда исчезло кольцо?..
– Вы убили мадемуазель О-Сими Томомори?
– Я не дарил ей кольца.
– Вы убили мадемуазель О-Сими Томомори, а тело зарыли в одной из клумб внутреннего дворика. Вас несколько раз видели с лопатой у этой клумбы.
– Я просто хотел избавиться от улиток. На папоротниках полно улиток.
– Избавились?
– Нет. И никто не мог видеть меня во внутреннем дворике.
– Ошибаетесь, мсье Кутарба. Жилец из окна напротив видел вас. Во внутренний дворик, как вы знаете, выходит окно. На северной стене.
– Окно на северной стене заложено кирпичами.
– Да нет, оно живо и здорово, а вот окно на восточной стене действительно заложено кирпичами.
– Вы что-то путаете, мсье Бланшар.
Бланшар придвигается ко мне так близко, что кажется: еще секунда, и его клыки вопьются мне в шею.
– Это ты запутался, парень. И, боюсь, тебе не выпутаться.
– Никто не мог видеть меня во внутреннем дворике. – Об улыбке убийцы я предпочитаю не вспоминать.
– Ошибаетесь, мсье Кутарба. Квартира, окно которой выходит во дворик букинистического, принадлежит мсье Огюсту Ферлану. Пожилой человек, ветеран алжирской войны. Он-то и видел, как вы орудовали лопатой. И сообщил об этом нам.
– Я просто хотел избавиться от улиток.
Я просто хотел избавиться от улиток – так же, как lieutenant пытался избавиться от памяти об Алжире. Я просто хотел избавиться от улиток и так и не смог избавиться от них – так же, как lieutenant не смог избавиться от фотографии двух казненных феллахов с членами, заткнутыми в рот. Теперь я знаю, как его зовут, – Огюст Ферлан, не такое уж трудное имя.
– Кстати, у вас в особняке на улице Музайя мы тоже нашли кое-что интересное.
Напольные вазы, переносные ширмы, воздушные змеи, морские раковины, африканские и венецианские маски, кресла-качалки, курительницы для благовоний, неработающие игровые автоматы, светильники в виде бивней слонов и бивни слонов в чистом виде, ничего другого там нет. Интересно, что могло приглянуться Бланшару и его своре?
– Что же именно вы нашли?
– Дневник. Дневник некоего Тьери Франсуа. Правда, записей там немного, его и дневником назвать трудно.
– Это ежедневник.
– Ежедневник, да. А записи в основном ваши, перечень каких-то растений.
– Это букеты ароматов. Я составляю композиции для духов. Я парфюмер.
– Не стоит лишний раз напоминать мне об этом. – Сегодня от Бланшара уже не тащит «Minoritaire», я только сейчас это заметил, странно. – Я в курсе дела. Как дневник оказался у вас?
– Я купил его у Линн… У мадам Нугаро. В нашу первую встречу в букинистическом.
– Вы знаете, кто такой Тьери Франсуа?
– Нет. Кажется, это давний друг Линн.
– Мадам Линн Нугаро, прежней, как вы утверждаете, владелицы букинистического?
– Да.
– Не морочьте мне голову, Ги! – Бланшар впервые называет меня по имени. – Я понимаю, ваше положение не из легких. Но морочить мне голову не следует. Линн Нугаро никогда не была владелицей букинистического. Она работала продавщицей в магазине, торговала стиральными порошками.
– О чем вы говорите, Бланшар?
– Линн Нугаро никогда не была владелицей букинистического. Когда-то он принадлежал Тьери Франсуа по кличке Стриж. Серийному убийце Тьери Франсуа, повешенному в декабре семидесятого года. Вы знали об этом?..
Тьери Франсуа. Тьери Франсуа по кличке Стриж. Как я мог знать, что Тьери Франсуа и страховой агент Стриж – одно и то же лицо? Скорее всего, то самое лицо, которое когда-то я увидел в бокале с мадерой, а затем – в окне на восточной стене.
Стриж.
«Ищи птицу, Гай», – сказала мне Анук. Все так просто, жаль, что я не понял этого раньше.
Стриж, единственный, кто раскрывал книгу «Ars Moriendi». Единственный из тех, кого я знаю. Стриж по-французски будет le martinet, отсюда и «Милосердие святого Мартина». Я столько раз видел эту картину, я и представить себе не мог, что это подсказка, великодушно подаренная мне Анук. Но так мной и не замеченная.
Мне не нужно было ждать крапивников, они бы все равно не прилетели. Не в этом ли заключалось милосердие святого Мартина? Милосердие дневной его стороны. Или ночной?..
– Вам нехорошо, мсье Кутарба? – в голосе Бланшара слышится неожиданное сострадание.
– Все в порядке, Бланшар. Все в порядке.
– Почему вы купили этот магазин?
– Мне понравилось место.
– Место, где можно легко спрятать тело убитого вами человека? Вы убили мадемуазель О-Сими Томомори?
– Я не дарил ей кольца, – кольцо волнует меня неизмеримо больше, чем японская анимация.
– Вы ведь родились в России?
– Да. Но я много лет живу во Франции. Я – гражданин Франции.
– Но родились в России.
– Да.
– Вы ведь знакомы с мадемуазель Сонья?
Софья Горская, сидящая так тихо, что я и думать о ней забыл, смотрит на меня широко раскрытыми азиатскими глазами.
– Да. В прошлый раз мы были представлены друг другу.
– Признаться, поначалу я слукавил, мсье Кутарба. Сонья не только переводчик. Она так же, как и я, работает в полиции. В русской полиции. Она кое-что узнала о вашей жизни в России. До того, как вы стали гражданином Франции. Задолго до того. Расскажите мне о вашей семье.
– У меня нет семьи.
Ты можешь не волноваться, Анук, я никогда не предам тебя. Никогда.
– У вас была сестра, правда?
– Я не хочу это обсуждать.
– Я понимаю. Вы тяжело пережили ее смерть.
– Смерть Анук? – не выдерживаю я. – Кто вам сказал, что Анук умерла?
– Есть документальное свидетельство о ее смерти. Она умерла от аневризма в возрасте шестнадцати лет.
– Кто вам сказал, что Анук умерла?
– Значит, она не умерла?
– Я не буду отвечать. Я не буду отвечать. Я не буду отвечать…
***…Отражения в несуществующих зеркалах множатся и накладываются друг на друга. Кем была Линн? Продавщицей стиральных порошков? Я знаю Линн, продавщицу стиральных порошков: юную шведку, случайно встреченную в кафе, приятельницу Олафа и Харальда, орнитологов. Но это – другая Линн. Имя агента по недвижимости Перрсона, научившего меня песенке «Возвращайся к нам опять, Джимми Дин, Джимми Дин», – Олаф-Харальд, но никакого отношения к орнитологии он не имеет. Кем был Эрве Нанту? Человеком, боявшимся солнечного света? Я знаю Эрве Нанту, как оказалось, солнечный свет он тоже не выносит, жалкий портье в «Ла-мартин Опера», на показаниях которого строятся мои обвинения в убийстве О-Сими Томомори. Но это – другой Эрве. Кем был Энрике? Испанцем, бежавшим от Франко из Испании и умершим от рака в Париже. Я знаю Энрике, Рики-морячка, проститутку, паразитирующую на теле Ули Хубахера, такой же проститутки, только рангом повыше. Рики-морячка я видел всего один раз, как и шведку, – и тоже в кафе, правда, совсем в другом – в обществе Ули; я видел его случайно, хотя и это можно приравнять к знанию. Я знаю Энрике, Рики-морячка. Но это – другой Энрике.
