Дуглас Кеннеди - Пять дней
Я прочитала записку в третий раз. И заплакала. В голове моей теснились самые нелепые толкования его слов. И я вдруг поняла, что сейчас похожа на многих своих пациентов, которые, зная наверняка, что у них четвертая стадия рака, все еще пытаются убедить себя, что им не будет поставлен смертельный диагноз.
Чем можно подсластить нестерпимо горькую пилюлю? Ничем. Это невозможно. Прочитай записку еще раз. Там все сказано четко и ясно. Сколь бы он ни уверял тебя в своей любви, произошло нечто такое, что заставило его помчаться домой. И он тебе говорит: между вами все кончено.
Да, всего три часа назад, в том ресторане на Ньюбери-стрит, все было так чудесно, обнадеживающе. Мы были абсолютно счастливы. Обсуждали наши совместные планы: как оповестим своих супругов о разрыве, как переедем в Бостон, как полтора месяца проведем в Париже, как будем ходить на концерты, интересные спектакли и…
Я снова заплакала. Первоначальный шок вогнал меня в ступор, и до этого я лишь давилась слезами, приглушенно всхлипывала. Наверно, потому что не позволяла себе осознать весь ужас случившегося. Но попытки сдержать свою боль оказались тщетными. Теперь я голосила так, будто причитала по покойнику. И это я, скрытный стоик, некогда законченная рационалистка. До недавнего времени меня приводил в смятение даже малейший намек на сдавленный всхлип, поднимавшийся из недр моего существа. А сейчас я рыдала навзрыд. И даже не пыталась успокоиться. Жизнь усеяна разочарованиями. Жизнь устлана неудачами и потерями. Мы все знаем, как пережить мелкие поражения, досадные превратности судьбы, те черные полосы, когда каждый день, кажется, наполнен тихой безысходностью. Но даже в те трудные периоды большинство из нас живут с надеждой. Ведь надежда — единственное сокровище, которое мы все жаждем. Но когда надежда уничтожена — не разбита, а убита…
Не считая смерти ребенка, есть ли на свете что-то ужаснее, чем гибель надежды?
Я сидела на краешке кровати и очень долго плакала. В какой-то момент я осознала, что абсолютно опустошена. У меня было одно желание — залезть под одеяло, отгородившись от всего мира, убеждая себя, что, когда я проснусь на рассвете, все мои кошмарные злоключения останутся позади, что по пробуждении я увижу подле себя Ричарда — и жизнь наладится, у нас все будет хорошо.
У нас.
Я встала и принялась мерить шагами комнату, все думала, думала. Убеждала себя: мне просто нужно с ним поговорить, и во время долгой доверительной беседы я успокою его, объясню, что он способен изменить свою жизнь, что то, что произошло с нами, — это чудо. Ведь всего несколько часов назад он сам сказал: «Такое, как у нас, бывает только раз в жизни».
И он говорил это абсолютно искренне. Я точно знаю. И также знаю, что он обожает меня. Это — самая настоящая, подлинная, несомненная любовь.
О боже, послушай себя. Эмма Бовари в наихудшем варианте.
Нет, я не приемлю столь поверхностное сравнение. Эмма Бовари приняла за настоящую любовь интрижку с бессердечным офицером, хотя ее capitaine был законченным подлецом. На него она проецировала все свои потребности и желания, видела в нем спасение от брака со скучным, незначительным человеком.
Ричард говорил, что любит меня. И это было не заблуждение. Я не принимала желаемое за действительное.
У меня тряслись руки. Я полезла в сумочку, достала телефон. Голос рассудка приказывал: не смей ему звонить. Он же сказал тебе, что между вами все кончено. Зачем причинять себе еще большие муки, если знаешь, что надежды нет?
Но другой голос, голос тоже, казалось бы, разумной части моего существа, настаивал на том, чтобы я позвонила Ричарду.
Я набрала его номер и снова опустилась на кровать, свободной рукой хватаясь за железные перекладины изголовья, чтобы обрести устойчивость, окончательно не расклеиться.
Телефон звонил и звонил. Господи, он выключил свой мобильник. Чтобы я не могла связаться с ним, поговорить, убедить его пересмотреть свое решение. Пожалуйста, прошу тебя, дай мне шанс…
Щелк. Он снял трубку.
— Любовь моя… — начала я.
Я слышала в трубке шум дорожного движения. И больше ничего.
— Любимый, любовь моя! Ричард! Ты меня слышишь?
Наконец:
— Да, слышу.
Голос плоский, безжизненный. В телефоне раздавалось слабое эхо. И поскольку до меня также доносились звуки автотранспорта, я поняла, что он включил громкую связь.
— Я люблю тебя, — сказала я. — Я безумно тебя люблю и понимаю, что это судьбоносный шаг, что положить конец браку, пусть даже очень несчастливому, — это…
— Лора, не надо. Прошу тебя.
От его голоса меня мороз пробрал по коже. Он был невыразительный, пустой, с оттенком едва уловимой грусти.
— Если б ты повернул назад, встретился со мной где-нибудь. Я знаю, мы могли бы…
— Не могу, — перебил он меня.
— Но ты же знаешь, то, что связывает нас…
— Знаю. И все равно не могу…
— Но, любимый, после всего того, что мы говорили друг другу…
— Да, я помню каждое слово — и твое, и свое.
— Значит, ты лгал?
Я услышала нечто похожее на всхлип, который был тотчас же подавлен.
— Едва ли, — наконец ответил он.
— Тогда ты понимаешь, что это… мы…
— Мы, — повторил он — тихим, тусклым голосом.
— Мы. Для нас, как мы говорили, самое значимое местоимение…
Молчание.
— Ричард, прошу тебя…
Молчание.
— Неоспоримая реальность, — не унималась я. — Ты говорил про неоспоримую реальность.
— Знаю.
— Значит, ты также знаешь…
— Что я просто не могу…
— Но почему, почему, если ты знаешь, что такая любовь случается лишь раз, может, два раза в жизни…
— Я это знаю. Я все понимаю. Но…
Молчание.
— Ричард?
— Я должен был уехать.
— Ты меня любишь?
— Ты знаешь ответ.
— Тогда, пожалуйста, прошу тебя, поверни назад и приезжай сюда. Мы можем…
— Не можем. Я не могу. Больше мне нечего сказать.
Молчание. Я услышала еще один сдавленный всхлип. Потом:
— Прощай.
В трубке зазвучали гудки.
Я тотчас же нажала кнопку повторного вызова. Мне ответил чужой бесстрастный голос:
«Вызываемый вами абонент сейчас ответить не может. Попробуйте позвонить позднее».
Я попробовала позвонить через минуту, потом через пять, потом почти до шести часов звонила каждые пять минут. Солнце затмила невообразимая темнота. В течение того часа, что я пыталась дозвониться до него — и в ответ слышала тот бездушный голос (он специально выключил автоответчик, чтобы я не смогла оставить ему сообщение с умоляющей просьбой пересмотреть свое решение?), — я прокручивала в голове наш последний разговор по телефону, вспоминала его сдавленный всхлип и пыталась понять, почему он, заверив меня в своей любви, продолжал твердить: «Я не могу».
