Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале
По случайному стечению обстоятельств я оказалась в объятиях человека, который повел меня к себе. К моему великому удивлению, этот юноша, о котором я ничего не знала и который ничего не знал обо мне, довел меня до экстаза, когда мы занимались с ним любовью.
Ты мне веришь? Раньше я даже отдаленно не подозревала о возможности такого состояния. Мои сладострастные прогулки с Францем ограничивались садом у дома, обихоженным парком, но мы никогда не заходили в лес, я не ступала в его пределы, пренебрегала теми возможностями, которые заложила в нас дикая природа.
Потрясенная этим откровением в области чувственных наслаждений, я тем не менее не пыталась вновь увидеться с ним. Я стала искать кого-нибудь еще. Потом еще кого-нибудь. Я и не знаю толком, сколько их еще было. И каждый раз я поднималась на вершину наслаждения.
Ты потрясена?
Я была потрясена.
Благодаря этому удивительному открытию обозначились более четкие контуры: если моему возлюбленному становилось известно мое имя, история моей жизни, заботы, занятия, я не шла дальше, я не вступала с ним в близость. Избыток слов, дум, мыслей возводил стену, которую невозможно было преодолеть.
Я поняла, на что я способна и каков мой предел: я достигаю оргазма, но он возникает только при условии анонимности.
Чтобы проверить это, так как я остерегалась делать окончательные выводы, я предприняла попытку обновить чувственные утехи с Францем. Набрасываясь на него, я возбуждала себя, воспроизводя пыл, бесстыдство и энергию, которые проявляла со своими мимолетными любовниками. Бесполезно. То ли я слишком явно выказывала свои намерения, что мешало мне отдаться, то ли он продолжал вести себя как Франц фон Вальдберг, но я чувствовала, будто приклеена к постели. Наши телодвижения мне представлялись настолько смешными, что очень скоро меня начинал разбирать смех.
Я поведала об этой особенности Калгари. Хотя мое признание не смутило его, он попытался дать объяснение. По привычке он доискивался того, что в моем прошлом не позволяло мужчине, которого я ценю, удовлетворить меня. Впустую. Тогда, вместо того чтобы пересмотреть свою методику, он решил, что я утаиваю от него какие-то секреты моего детства.
В то время у меня не сложилось своего мнения на этот счет. Я ничего не рассказала тете Виви. Несмотря на то что мы были близкими подругами, даже сообщницами, я боялась, что ей не понять странности моих нравов. В отличие от меня, Виви отдавалась мужчинам, которых знала, которые на протяжении долгого времени ухаживали за ней, а она вменяла им в обязанность бесконечные прогулки и обеды. Тетя Виви явно оставалась самой собой, достигая с очередным избранником «ослепительного мига». Вот поэтому я боялась, что мой курьезный случай вызовет ее неодобрение.
Несколько месяцев я вела двойную жизнь. Двойную? Чем дальше я заходила, тем глубже становилась пропасть между ними. Существование одной госпожи фон Вальдберг было частью лицемерного ритуала, а существование другой давало мне возможность постичь неиссякаемую щедрость природы. Да, две жизни, одна — ложная, другая — настоящая. Отражение и оригинал. И вот однажды вечером я подошла к Францу, который читал в библиотеке, и сказала:
— Франц, не сердись — я ухожу от тебя.
Он рассмеялся, полагая, что это шутка. Я не двигалась, дожидаясь, пока не смолкнет смех.
— Я очень сожалею, что причиняю тебе эти страдания, — продолжила я, — потому как ты человек хороший, нежный и умный.
До него вдруг дошло, что я говорю серьезно.
— Ханна, какая муха тебя укусила?
— Я не могу тебе объяснить. Это моя ошибка. Мне вообще не следовало давать согласие на наш брак. Я чувствовала, что замужество не моя стезя, но в то время еще сомневалась в этом. А теперь я уверена. Мой уход никак не связан с тобой, не чувствуй себя виноватым — ты был безукоризнен. Ты такой замечательный, что, сказать по справедливости, я пришла к выводу, что мне совершенно не подходит подобный образ жизни.
Опишу последовавшую вслед за этим сцену. Франц плакал, приводил доводы, метал громы и молнии, рассерженно кричал и снова стенал. А я сохраняла хладнокровие, хорошо владея собой, потому что, не опускаясь до вранья, все же не стала излагать подробно истинное положение дел. Моя решительность, мое спокойствие и молчание в конце концов вывели его из себя. Хлопнув дверью, он вышел из дому.
Часом позже он вернулся с Тейтельманом и Никишем, семейным врачом и своим коллегой. Он убедил их, что у меня приступ помешательства. Мне было нетрудно рассказать им о своем желании уйти от мужа, ибо, в отличие от бедного Франца, они выслушали меня, не испытывая никаких страданий.
Когда они сообщили ему, что я не больная женщина, а скорее женщина, которая желает развестись, Франц издал ужасный крик. В нем слились боль раненого зверя и страдание ребенка. От этого воя я оцепенела, преисполнившись угрызений совести. Значит, Франц так сильно меня любит?..
В этот момент я — а меня била дрожь — решила: раз уж не могу его утешить, то отдам ему все, чем располагаю. На следующий день я отправилась к торговцам произведениями искусства, через которых я составила свою коллекцию рисунков на стекле, и предложила им приехать, произвести экспертную оценку моей коллекции и продать ее.
Ты мне не поверишь! Эти хамы, которые вытянули из меня целое состояние, даже не потрудились приехать, несмотря на повторные к ним обращения. Один из них после долгих уговоров все же соизволил явиться и предложил мне смехотворную сумму — тысячную часть того, что мне стоили мои миллефиори.
По моему приказанию слуги выставили его за дверь. Этот случай наполнил меня отвращением. Отвращением к этим мошенникам, отвращением к самой себе, оказавшейся такой наивной, отвращением ко всем этим вещицам, ценность которых оказалась дутой.
Что я сделала? Если бы ты спустилась к Дунаю под мост Радецкого и, при наличии необходимого снаряжения, сумела погрузиться на дно реки, то там, среди форелей и щук, тебе бы открылась самая что ни на есть барочная флора: там раскинулись хрустальные луга, стеклянные цветы и разноцветные растения, превращенные в миллефиори, которые некий бог-ювелир с итальянским вкусом насадил ради собственного удовольствия.
В самом деле, туда я несколько дней подряд после полуночи высыпала то, что некогда составляло «мои сокровища».
Прощай, Вена. Я оставила Францу все свое имущество, мои личные средства — жалкие остатки от тех миллионов, которые я внесла в совместную собственность нашей четы. Его согласия я не спрашивала. Мнения Шондерфера тоже.
В то время Франц отказался дать мне развод. Так он упрямился на протяжении многих лет. Это меня глубоко огорчало и трогало. Насколько мне известно, это упрямство означало, что Франц отвергал идею развода, он хотел, чтобы мы вновь соединились; готовый меня простить, он ждал моего возвращения.
