Артур Таболов - Водяра
Ничем конкретным разговор с Пекарским не кончился, но отголоски его, видимо, дошли до Серенко и теперь он излагал их как свои мысли, рожденные в трудных раздумьях о путях выхода отрасли из затяжного кризиса.
- Так почему же ничего не предпринимает милиция, хотя прекрасно знает обо всех подпольных заводах? Не может не знать, это же не иголка в стоге сена, это завод, его не спрячешь в гараже! - вопрошал Серенко, поглядывая на собеседника с начальственной снисходительностью.
Панкратову надоело.
- Потому что сама милиция эти заводы крышует, - буркнул он. - Вы пригласили меня только затем, чтобы это сказать?
- Нет, не только. Хотя сказать это счел необходимым, так как именно ваша служба курирует милицию. Ко мне обратился один предприниматель. Он сравнительно недавно в Москве, чуть больше трех лет, но сумел наладить серьезное производство в районе Рузы. Водка "Дорохово". Говорит вам что-нибудь это название?
Панкратов кивнул. Эта водка, новая на московском рынке, довольно быстро приобрела популярность из-за низкой цены и занимала место по рейтингу продаж в первой двадцатке, что было очень неплохо для нераскрученного товара.
- Так вот, - продолжал Серенко. - Он сделал заказ в Красногорскую типографию на новую партию этикеток. Заказ приняли, но очень удивились, так как такой же заказ на эти этикетки выполнили совсем недавно. Показали клише и оттиски. Этикетки были один в один с оригиналом. Предприниматель понял, что кто-то выпускает водку с его названием. И выпускает много. Заказ был на двести тысяч этикеток. Представляете? Это уже не кустарное производство. Его люди прошерстили ярмарки Москвы и обнаружили несколько бутылок поддельной водки. Анализ показал, что она изготовлена из синтетического спирта, плохо очищенного, с примесями. Он пришел ко мне за советом, что ему делать…
- Почему к вам?
- А почему не ко мне? Он член ассоциации, платит взносы. К кому же, как не к нам, ему обращаться за советом и помощью? Вернее, к вам. Это по вашей части. Займитесь этим делом. Мы должны показать милиции, как нужно работать на результат.
Он передал Панкратову тоненькую папку:
- Здесь координаты этого предпринимателя. И анализы фальшивой водки. А вот и сама водка…
На столе появились две совершенно одинаковые бутылки.
- Одна настоящая, другая паленка, - объяснил Серенко. - Знаете, как отличить одну от другой?
- Самый простой способ - по клеевым полосам на этикетке. На настоящей водке они наносятся автоматом, на паленой вручную, неровно. Вы решили устроить мне экзамен?
- И в мыслях не было. Просто предупредил. На всякий случай, чтобы не перепутали при дегустации, - пошутил Серенко. - Помереть не помрете, но жесточайшее похмелье гарантировано.
- Этот предприниматель - он кто? - легко поднимаясь из кресла, спросил Панкратов. - Вы с ним хорошо знакомы?
- Первый раз видел. Фамилия у него нерусская. Хаджаев.
- Осетин?
- По нему не скажешь. Вполне европейский тип. Высокий, элегантный. Ни малейшего акцента. Сдержанный, очень вежливый. Он произвел на меня впечатление серьезного человека. Вы его знаете?
- Может быть…
Увидел Панкратова, выходящего из кабинета с двумя бутылками водки в руках, секретарша изумленно округлила глаза.
- Премия. За хорошую работу, - серьезно объяснил он. - Не хотите присоединиться?
- Михаил Юрьевич, да вы что? С утра?!
- Жалко. Нам будет очень вас не хватать…
III
Панкратову непросто далось вхождение в новую жизнь, которая незаметно, но с неотвратимостью припозднившейся весны преображала все вокруг. Кварталы старой Москвы прирастали помпезными новостройками, монстрами Газпрома и банков, как бы выдавленных из-под земли чудовищной силой денег, неизвестно откуда взявшихся и неизвестно кому принадлежащих, улицы стали тесными из-за торговых центров, супермаркетов, игорных залов с негаснущей рекламой. Потоки машин, из которых сверкающие иномарки почти полностью вытеснили привычные "Волги" и "Жигули", придавали Москве вид заграницы, и лишь окраины с унылыми многоэтажками возвращали Панкратова в ту Москву, к которой он привык, которая останется, когда вдруг, как с наступлением осени, исчезнет праздничная весенняя мишура.
Он много зарабатывал, но долго не мог к этому привыкнуть, было постоянное ощущение, что все вот-вот кончится, и он вернется в прежние времена с жизнью от получки до получки и с премиями в пол-оклада за успешно выполненное задание. На его глазах образовывались огромные состояния, но на его глазах они и рушились, а их владельцы оказывались в бегах, если успевали увернуться от пули наемного убийцы. Поэтому он отказывался от участия в многообещающих проектах, куда его стремились вовлечь люди, рассчитывающие на его связи и знание дела.
Жена, отношения с которой возобновились после того, как Панкратов купил ей и дочери отдельную квартиру, иногда возмущалась его безынициативностью. Она видела роскошные загородные особняки деловых знакомых мужа, куда их приглашали на приемы, их "мерседесы", одетых в дорогих бутиках жен. Она видела, с каким уважением относятся к Панкратову эти успешные люди, и не понимала, почему он довольствуется ролью консультанта, а не становится их компаньоном. Возмущение, впрочем, было неявным, чаще имело форму добродушной насмешки. Намаявшись в одиночестве, окончательно разочаровавшись в непризнанном поэте, который так и не стал признанным, а окончательно опустился и спился, Людмила ценила наладившиеся отношения с Панкратовым и боялась перейти черту, которая приведет к разрыву. Она чувствовала, что эта черта есть, что муж так и не простил ей предательства, и восстановление семьи объясняется больше привязанностью Панкратова к дочери, чем вспыхнувшими чувствами к ней.
Она была не вполне права. Да, он любил дочь, относился к ней с удивлявшей его самого нежностью, но и к Людмиле сохранил незабытое юношеское восхищение легкостью ее характера и той доверчивостью, с которой она отдалась ему. Он постарался не повторить ошибки, которая привела к давнему, глубоко уязвившему его разрыву. И хотя жили они по-прежнему в разных квартирах, Панкратов не уклонялся от посещения выставок, модных спектаклей и фильмов, концертов и литературный вечеров в ЦДЛ, без которых она не представляла себе жизни. Нельзя сказать, чтобы он был от этих мероприятий в восторге, но со временем поймал себя на том, что и скуки не испытывает, и лишь на концертах классической музыки сидел с закрытыми глазами, думая о делах.
Постепенно Панкратова начало оставлять ощущение зыбкости наступивших перемен. Государственная структура словно бы обрастала панцирем частных предприятий, как днище затонувшего корабля обрастает ракушками. Этот нарост с каждый годом увеличивался в размерах, твердел и после дефолта 1998 года, когда государство обнаружило полную свою несостоятельность, всем стало ясно, что рынок проник уже во все поры жизни, стал самой жизнью. Государство и рынок были обречены на немирное сосуществование, потому что рынок был молодой, дикий, не признающий никаких разумных самоограничений, а государство за семьдесят советских лет так привыкло к всевластию, что органически не могло идти не на какие компромиссы с бизнесом. В этих условиях должны были появиться люди, которые взяли бы на себя функции посредников между государственными и частным структурами, помогали бы им сосуществовать без кризисов.
