Григорий Ряжский - Наркокурьер Лариосик
Последние годы дела их с Гариком шли не так успешно, как прежде. Новые русские потребители уже успели не по одному разу построиться, разориться и вновь построиться. Биотуалеты из Голландии, по которым они с Гарькой были главными в Москве и на которых сделали главные свои деньги, перестали покупать почти совсем — видно, не засрали еще старые или прокопали везде канализации. Сборные финские сауны тоже уже не шли — все, кому надо, давно понакупили и парились вовсю, а кому не было надо — тому уже надо и не будет. Но, несмотря на наступившие нелегкие времена, они с Гариком все же ухитрялись регулярно сбрасывать на оффшорку то десятку, а то и стольник… На тот самый общий счет, в баксах и штуках, само собой разумеется…
Тот день он запомнил хорошо… После обеда он отвез Гарика с сыном в Шереметьево-2, и когда возвращался к парковке, какой-то мудак на «тойоте» пронесся мимо и обдал его из лужи — грязной, с бензиновыми разводами. На задницу мокроты пришлось капитально — он вытащил тогда своего слона, торчащего из правого заднего кармана, стряхнул с него грязную жижу и переложил в боковой карман пиджака.
«Не святой ты, а усратый», — подумал он тогда, брезгливо держа портмоне двумя пальцами. Правда, подумал Юрка об этом беззлобно, скорее — пожурил по-отцовски. Элефант все эти годы вел себя вполне прилично — не терялся. Пару раз, конечно, терялся, не без этого… Но потом — находился, хотя один раз — и без денег.
— Смотри у меня! — грозно стращал Юрка свой слоновый лопатник. — Провинишься — обрею наголо, как вьетнамского монаха, и подложу под пианино…
После «Шереметьево» он вернулся на работу и до ночи прождал фуру с товаром из Голландии. Странное дело — фура была растаможена, но ее никак не выпускали, придираясь все время к каким-то неточностям в бумагах. Лишь к ночи Ринат, зав фурнитурной секцией, выцарапал ее из цепких таможенных лап и пригнал на разгрузку.
Юрий Лазаревич хорошо помнил, как в ту ночь он решил не ехать в Барвиху, к Каринке, а предпочел остаться в Москве, в их городской квартире, — это было рукой подать. Подъезд в его доме всегда содержался в приличном состоянии, но в тот день почему-то там была полная темень. Он набрал код, вошел в подъезд и на ощупь двинулся в сторону лифта. Под ногами хрустнули осколки разбитой лампочки.
— Ч-черт! — выругался он в темноту. — Никогда в этой стране порядка не будет. Прав Гарька — валить надо отсюда…
Он поднял ногу, чтобы сделать еще один шаг, но не успел опустить ее на пол, — сзади хрустнуло разбитым стеклом, и он почувствовал, как горло его попало в железные тиски. Кто-то очень сильный обхватил шею сзади и передавил дыхание чем-то острым. Другой обхватил Юрку ниже, вместе с руками, и держал, пока угасало его сознание… Зеленые круги поплыли где-то глубоко, внутри глаз, словно невидящие зрачки их были направлены внутрь, не от себя, а, наоборот, к себе — к сердцевине мозга… В последний момент Юрий Лазаревич попытался что-нибудь выкрикнуть, выхрипеть… но успел лишь коротко об этом подумать…
Включился лифт и поехал вниз. В нем нетерпеливо тявкала Джульетка — противная голая собачка с третьего этажа. Ее всегда выводили по ночам. «Простатит, наверное, у вашей Джульетки, — шутил Юрка, встречая собачкину хозяйку в позднее время, — аденома…»
— Во-первых, молодой человек, простатит — это у вас, — серьезно отвечала она, — у мужиков-импотентов. А у нас — цистит всего лишь, в легкой форме…
— В легкой, но затяжной… — не сдавался сосед. — Возьмите лучше у меня биотуалет, я вам скидку сделаю…
— …Блядь! — тихо выругался один из нападавших. — Приколи его, быстро…
Второй вытащил что-то из-за пазухи, сверкнула в отблеске уличного фонаря узкая сталь. Быстрым и коротким толчком он всадил нож в обмякшее уже Юркино тело, туда, где сердце, и так же коротко выдернул его назад.
— Все, — тихо сказал первый, — валим… — и стянул с Юркиной шеи шнур.
Они быстро выскочили на улицу и растворились в темноте. Сразу вслед за этим открылись двери лифта, свет из кабины ударил на кафельный пол и высветил неподвижно лежащую в луже крови мужскую фигуру. Джульетка визгливо залаяла, но покинуть лифт не решилась. Ее хозяйка замерла на месте, потом дико заорала — так, что Джульетка, натянув поводок, шарахнулась в сторону, — и стала бить по кнопкам лифта — по всем сразу…
…Капитан достал из портфеля блокнот и откинул страницу.
— Скажите, пожалуйста, Юрий Лазаревич, вам знаком человек по имени Ринат?
— Ринат? — переспросил Юра. — Вообще-то один есть, у меня работает, по фурнитурке, и таможню всю ведет. А при чем он здесь?
Капитан не ответил, но пометил что-то у себя в блокноте.
— Извините за нескромный вопрос, — снова обратился он к Юре, — с Игорем Феликсовичем, замом вашим, у вас есть общие интересы? Я имею в виду — финансовые, — он помялся, — ну, кроме тех, что по бухучету…
Юра вздрогнул:
— Не-ет, — неуверенно протянул он, — а что такое? При чем здесь это… Гарик…
Капитан снова не ответил и сделал очередную пометку в блокноте.
— Так вы мне скажете что-нибудь, наконец? — Юра взволнованно приподнялся на локте и уставился на милиционера. — Что все-таки происходит?
Опер внимательно посмотрел на Юрия Лазаревича и сказал:
— Понимаете, какая закавыка обнаружилась, Юрий Лазаревич… Фура ваша последняя была растаможена за сутки до разгрузки, но водителя голландского задержал ваш работник Ринат. Он же получил звонок с Кипра на следующий день после покушения. Мы уже это выяснили. Продолжать?..
Юра замер и остался на полусогнутом локте. Внезапно локоть подломился, не выдержав послеоперационной перегрузки, и Юра, совершенно обессилевший, рухнул на спину.
— Нет… — прошептал он, — не может быть… нет…
— И последнее… — Опер достал из портфеля полиэтиленовый пакет, в котором лежал бумажник, и протянул его Юрке: — Это ваше?
Это было его портмоне, его родимый элефанть лезя, любимый слоненок, мягкий и послушный. На боку у слоненка зияла щель от надреза острым предметом. Разрез шел насквозь и был такой же ширины и формы и с другой стороны. По краям разреза запеклось что-то густое и бурое.
— Откуда это у вас? — взволнованно спросил Юра. — Это мой бумажник…
— Это ваш спаситель, — улыбнулся опер, — а пока — наш вещдок. Он спас вам жизнь, между прочим. Еще бы полсантиметра и… — он забрал пакет из Юриных рук и улыбнулся. — Скажите спасибо, кожа толстая оказалась, натуральная, — повезло необычайно. Выздоравливайте, Юрий Лазаревич. Я еще зайду… И не раз… — Капитан поднялся…
— Погодите… — Юрка умоляюще посмотрел на него, — я хотел попросить вас… Это — не повезло… Это другое… Но пропасть не должно никак, слышите? — он кивнул на майоров портфель, куда исчез его раненый слон, — никогда… Слышите?.. Никогда…
— У нас не пропадет, не беспокойтесь, — успокоил его мент, — если только не потеряют… После суда получите назад.
Он кивнул больному и вышел из палаты. Юрка закрыл глаза и подумал: «Не потеряют… Точно… Все равно найдется… Он у меня домашний зверь, ручной…»
— Господи… — тихо прошептал он про себя, — спасибо Тебе, Господи, за все, что Ты для меня сделал… — Он подумал еще немного, не будучи уверен в точности формулировок, и на всякий случай добавил: — И прости, Господи, за все, что я не сделал для Тебя…
Следующая станция — «Копакабана»!
— Осторожно, двери закрываются! Следующая станция — «Новослободская»!
В этот момент очки у меня сползли на кончик носа, и спасти их от падения удалось лишь в самый последний момент. Незадолго до этого я выяснил, что легкий пластик для моей оправы в отличие от тяжелых стекол стоит на сто сорок рублей больше, и я решил на этом сэкономить. Очки были первые — и сразу — +1,75. Тогда я еще, помню, порадовался, что не +2, потому что, как вычитал в медицинской книжке, такое падение зрения по дальнозоркости для пятидесятилетнего возраста даже чуть меньше допускаемого наукой ухудшения глазастости. Тем более что полтинник мой намечался через полтора года, если я только снова чего-нибудь не путаю в силу недостаточно быстрого мозгового кровообращения. Если бы я знал, что эти отечественные стекла весят столько, что постоянно будут стягивать очки вниз, в направлении земного тяготения, я бы, конечно, трижды подумал для начала, прежде чем выбивать чек. Кроме того, кто же знал, что с этого момента — я имею в виду точку начала ношения очков — так резко начнет увлажняться переносица и смазывать потной жижей металлическую дужку оправы, обеспечивая ей легкое и раздражительное сползание.
Поезд дернулся, но я успел. Дужка очков уже крепко сидела у меня в руке, в той самой правой руке, что держала перед глазами журнал «Катера и яхты», развернутый на статье, объясняющей различия между постоянным балластным килем для морских яхт, килем обыкновенным и швертом. В общем, очки уцелели, но журнал вывалился из руки и улетел на пол вагона. Я нацепил очки на прежнее место и нагнулся. Сзади хрякнуло: несильно и не слишком больно, но хватило для того, чтобы понять, что — у меня. Таким образом, подцепить «Катера и яхты» с первого захода не вышло и поэтому пришлось присесть. И именно в этот неловкий момент взгляд мой, уже вооруженный по новой, уперся в чьи-то стройные ноги и вынудил меня задержаться в нелепом положении еще неизвестно сколько времени. Я говорю «неизвестно сколько», потому что, когда я очнулся наконец, то обнаружил, что двери снова закрываются, но это уже была не «Новослободская», а что-то другое, а расслышать я толком не успел.
