Дмитрий Леонтьев - Охотники за удачей
— Понимаю, — тихо сказал Сидоровский. — Как хорошо я это понимаю! Что же, значит он действительно сможет нам помочь хоть в чем-то… Лично я согласен воспользоваться услугами даже самого сатаны, если это гарантирует мне голову Шерстнева…
— Лучше бы сатаны, — вздохнул Ключинский. — Пойми, Сережа, не бывает «чистой» или «красивой» мести. Это глупые писатели придумали. Всегда страдает кто-то невиновный. Очень много разбитых судеб и унесенных жизней ложатся на алтарь мести. Человек погибает, загораясь этим огнем. Неужели ты думаешь, что твоя жена хотела бы, чтобы ради мести ты потерял свою душу и жизнь? Не думаю…
— Я хочу получить их скальпы, — упрямо сказал Сидоровский. — Я готов делать все, что скажет Лихолит, если это только поможет мне их получить.
— Тебе только кажется, что ты готов ко всему. Может быть, ты готов к убийству, но не «ко всему». Пока ты еще не представляешь, что это значит — быть готовым ко всему. Лихолит действительно не боится смерти и не слишком-то ценит свою жизнь. Но он не ценит и чужую…
— Для дилетанта неплохо, — сказал Лихолит, внимательно выслушав Врублевского. — «Троечку» поставить можно…
— Спасибо и за «троечку», — усмехнулся Врублевский. Для офицера, никогда ранее не сталкивавшегося с вопросами организации бизнеса и конспирации — средний бал звучит как похвала.
— А кто тебе сказал, что я оцениваю по пятибалльной системе? — пожал плечами Лихолит. — Я всегда оцениваю по десятибалльной. Это позволяет дать более точную оценку… Честно говоря, меня интересовала не столько схема — они все похожи друг на друга, — как личности. Я занес в свой «реестр» еще пару человек.
— Если говорить серьезно, то что вы намерены предпринять? У вас есть какой-то план, связи, возможности реализации?
Я не шутил, когда предлагал просто разнести все на фиг. Какие тут могут быть шутки? И заготовки не нужны. И методов не надо новых придумывать. Все уже придумано задолго до нас. Нам остается их только осуществлять. Грубо говоря — грязная работа… Начнем с самого простого. Можно сказать: с несерьезного. Закроем счета «косвенных» участников событий.
— С кого начнем? — не понял Врублевский.
— С Филимошина, — решил старик. — Мелочь… но оставлять без внимания нельзя.
— Его-то за что убивать? Мелкая сволочь…
— Кто сказал «убивать»? Ты чересчур кровожаден, мой юный друг. Я строг, но справедлив… Наказание должно соответствовать преступлению… Во всяком случае, как я это понимаю. Покажешь завтра утром мне ту спортплощадку, на которую он бегает делать зарядку. Сам постоишь в стороне, ни во что не вмешиваясь. Понял? Место глухое?
— Достаточно безлюдное… Только я должен вас предупредить — Филимошин неплохой спортсмен. Каратист… И сволочь. От него можно ожидать любой пакости.
Старик мечтательно улыбнулся, и Врублевский понял, что от Лихолита можно ожидать пакостей куда больших…
Неторопливой, размеренной трусцой Филимошин бежал по утоптанной тропинке. Настроение у журналиста было прекрасное. Может быть, тому способствовала солнечная безветренная погода, украсившая это утро, а может быть, несомненные успехи последних недель. Были, конечно, и неприятные моменты. Например, смерть Елены Луневой и полученная от Сидоровского пощечина. Но, если вдуматься глубоко, особого вреда эти неприятности не принесли. Девушку, безусловно, было жаль, но, в конце концов он не заставлял ее глотать эти проклятые пилюли. К тому же это наводило на некоторые, свойственные «разоблачительному» складу ума Филимошина мысли. С чего это невинный человек станет сводить счеты с жизнью после разоблачительной статьи? Наверняка, не все так просто… Версию «душевных терзаний и разочарований» Филимошин отвергал, как несостоятельную. Что же касается пощечины… Ну кто же из настоящих, профессиональных «папарацци» хотя бы раз в жизни от души не получал по морде? Конечно, Сидоровский — не Марлон Брандо, сломавший челюсть одному из «мерзавчиков», и не Брюс Спрингстин, от души засветивший в ухо назойливому «рыцарю пера и кинокамеры», и даже не Алек Болдуин, набивший физиономию назойливо лезущему в его личную жизнь репортеру, но в конце концов, такова уж героическая участь всех, кто суют свой нос в чужую спальню. Филимошин был не первый, и далеко не последний. Прикладывали руку к физиономиям «мерзавчиков» многие «звезды» первой величины, мировые известности и даже принцессы. Роберт Де Ниро как-то сказал про одного из доставших его «папарацци»: «Остается только одно — повесить гада на ближайшем столбе, а всех его последователей расстреливать без суда и следствия». Что уж тут говорить о мелких неприятностях в виде оплеух от телохранителей, охранников и полицейских? «Папарацци» без зуботычины и не «папарацци» вовсе, а так… член-корреспондент. Зато дела редакции шли отлично. Тираж увеличился едва ли не вдвое, и Филимошин всерьез подумывал о создании при газете собственного «бюро расследований». Какая же уважающая себя газета обходится сейчас без собственного «бюро расследований»? Грязь — это тоже золото, нужно только уметь ее обрабатывать и продавать. Филимошин даже простил своего незадачливого последователя Евдокимова. Ведь по большому счету, дело — превыше личных обид, а у парня были отличные задатки дерьмокопателя. Он был умен, хитер, талантлив, безжалостен, изобретателен на провокации, терпелив, и главное — совершенно беспринципен. Конечно, он был еще слишком молод, но ведь опыт приходит с годами, а Филимошин был готов поделиться своим опытом и своими навыками с младшим собратом по перу…
Он был так погружен в свои мысли, что едва не налетел на внезапно выступившего из-за кустов человека.
— Извините, — буркнул Филимошин, пытаясь обогнуть внезапное препятствие и продолжить путь.
Но человек сделал шаг в сторону и вновь оказался у него на пути. Филимошин недоуменно посмотрел на незнакомца. Изящно и со вкусом одетый, седоволосый, но очень крепкий человек с окладистой седой бородкой, чем-то отдаленно напоминающий американского актера Шона Коннери, стоял у него на дороге и улыбался с приветливым добродушием. Больше всего он походил на интеллигентного и, судя по всему, весьма преуспевающего ученого или писателя. Опасности от него ждать явно не приходилось. Глаза у старика были добрые, как у Ленина в ночь на седьмое ноября, и окружены сеточкой умилительно-ироничных морщинок.
— Я еще раз прошу прощения, — сказал Филимошин. — Я вас не заметил.
— Я так и понял, — сказал старик. — Если бы вы подозревали о моем присутствии, то были бы куда осторожней и осмотрительнее… Но вот простить не могу — не обессудьте…
— Я вас не пони… — начал было Филимошин, но договорить не успел — тренированный глаз каратиста еще смог уловить молниеносное движение ребра ладони к своей шее, а вот реакции, которой он так гордился, оказалось явно недостаточно. Филимошин даже испугаться не успел — боли не было, он почувствовал лишь толчок под левое ухо, от которого по всему позвоночнику словно электрический ток пробежал и, дойдя до мозга, окончился яркой вспышкой короткого замыкания.
Очнулся он посреди небольшой полянки, в обнимку с молодой, но уже очень крепкой сосной… Попытался освободить руки, но запястья были туго стянуты ремнем. И как с ужасом понял Филимошин секундой спустя — его собственным ремнем. «С ужасом» — потому что штаны вместе с плавками болтались где-то на щиколотках. Обдирая шею о шероховатую кору, журналист повернул голову, стараясь разглядеть, что творится у него за спиной. Старик стоял, с задумчивым видом разглядывая окружавший полянку кустарник, и держал в руках длинный острый стилет, постукивая клинком по раскрытой ладони.
— Дедушка, — шепотом окликнул его Филимошин, — дедушка, зачем вам ножичек?
— Что?.. Ах, ножичек… Резать, милый, резать. Зачем еще нужен ножичек?
— За что, дедушка?! — с ужасом спросил Филимошин. — Что я вам сделал?
— Настроение мне испортил.
— Но я же вас не знаю, дедушка! Вы, наверное, меня с кем-то путаете! Как я мог испортить вам настроение, если я вас не знаю?.. Я — журналист! Знаменитый журналист!
— А я — твой читатель, сынок, — представился старик. — Неудивительно, что ты меня не знаешь. Нельзя знать в лицо всех читателей, которым ты портишь настроение. Особенно если ты — «знаменитый журналист». Понимаешь… Достал ты всех своими «разоблачениями». И рядовых читателей ты достал куда больше, чем тех, кого «разоблачаешь». Надоел ты со своей войной, дрязгами и сплетнями. Надоел, хуже «прокладок».
— Но нельзя же резать человека только за то, что он испортил вам настроение?
— Теоретически — можно, — посмотрел на стилет старик. — Что бы избежать душевного расстройства… Ты же до шизофрении довести можешь. Вообразит себя кто- нибудь «разоблаченной прокладкой» и прирежет тебя когда-нибудь. Реклама и бесконечные разоблачения кого хочешь до сумасшествия доведут… Но я тебя резать не собираюсь. Я прутик срезать хочу.
