Роберт Менассе - Изгнание из ада
Абраванели! Архивная папка Абраванелей в голове Самуила полным-полна. Сандак поведал ему легендарную историю Исаака Абраванеля, прадеда его будущего зятя: тот был казначеем его величества Фердинанда, короля Испании. Однажды король повелел, чтобы все в его державе, «у кого в жилах течет хотя бы капля еврейской крови», впредь носили желтые шляпы. Наутро дон Исаак Абраванель явился в королевский дворец с тремя такими шляпами. И король удивленно спросил у своего казначея: «Что вы намерены с ними делать?» И дон Исаак ответил, что желает исполнить веление его величества. «Но почему, — продолжал король, — у вас три шляпы?»
«Одна для меня, — отвечал дон Исаак Абраванель, — вторая для Великого инквизитора, а третья на тот случай, если ваше величество пожелает накрыть голову». Этот ответ якобы привел короля в такое замешательство, что он на годы отложил декрет, повелевающий обязательное изучение генеалогии в доказательство «чистоты испанской крови».
Род Абраванелей дал миру широко известных политиков, поэтов, ученых, и в каждом поколении проверяли: Мессия? Нет! Высокоодаренные люди, но не богочеловеки. Поколение за поколением. И отсюда возник закон, железный закон, неукоснительно соблюдавшийся в семье на протяжении сотен поколений: каждый Абраванель должен позаботиться о передаче эстафеты. Каждый Абраванель с малых лет усваивал, что линия от Давида к Мессии ни при каких обстоятельствах не должна прерываться. Ведь это возымело бы невообразимые последствия для мировой истории. Именно так объяснялось и на первый взгляд шокирующее поведение дона Иехуды Абраванеля, который согласился вместе со своей семьей принять насильственное крещение, радостно, с песней, не сомневаясь, что поступает правильно. Сотни других евреев уже начали убивать своих детей, своих жен и самих себя, дабы уйти от позора насильственного крещения. Но самый почтенный из евреев, Абраванель, дон Иехуда, переступая через мертвых и окровавленных, прошел вперед, чтобы сказать крещению «да». То было спасение для евреев. Иначе линия прервалась бы, мир лишился бы Мессии. Таким образом он уберег от смерти несчетных евреев, которые последовали его примеру, и сделался величайшим святым в мирах тайных иудеев.
Его сестра собралась замуж за Абраванеля! От волнения Самуил толком глаз не мог сомкнуть. Она впишется в родословие Мессии! Ревнивая зависть к родной сестре привела к тому, что он успел нарисовать в воображении столько прекрасных картин, так размечтался о сестре будущего зятя, что, когда наконец познакомился с Рахилью Абраванель, старшей сестрой Ионы Абраванеля, видел в ней не больше и не меньше как самое желанное существо на Божией земле. Эсфири не понадобилось ничего говорить, все и так сработало: Самуил Манассия женился на Рахили, а Эсфирь смогла наконец выйти за своего Иону. Они устроили двойную свадьбу, величайшее светское событие, равного коему никто в португальской общине Амстердама припомнить не мог. И главному раввину Абоабу пришлось пожелать им Мазл тов, сиречь счастья в браке, от всей души. Сам Абоаб был отпрыском иссохшей ветви, последним плодом увядшего лона.
Рахиль Абраванель, рожденная в 1599 году по христианскому летосчислению в Гимарайнше, Северная Португалия, и крещенная там именем Рената, приехала в Амстердам восьмилетней девочкой вместе с родителями и братом Ионой (Жозе), который был на год моложе ее. Иосиф Абраванель, ее отец, за кратчайшее время нажил состояние и стал в здешней португальской общине влиятельной персоной. Участвовал в общинном управлении, немало способствовал тому, чтобы получить от городских властей правовую автономию для общины, имел веский голос в торговой компании и был единственным негласным компаньоном газеты «Курант», ничуть не желавшим сидеть безгласно. По рассказам, ночью, когда все спали, раввины посещали его дом, чтобы втайне спросить совета. При всем уважении, какое народ питал к этому человеку и его семье, и при всей любви, с какой относились в первую очередь к его сыну, о Рахили украдкой судачили без всякого уважения. Гордыню ее, говорил народ, превосходит разве только ее же безобразие. А удар кнутом — сущий пустяк в сравнении с ее острым языком. В городе ее прозвали Железной Девой, и жестокость этого прозвища понятна лишь тем, кто знает, что многие, называвшие ее так, потеряли в застенках инквизиции родичей, которые не выдержали пыток одноименным орудием. Несколько лет назад, когда Рахиль аккурат достигла брачного возраста, иные из молодых людей — авантюристы и приспособленцы, — ослепленные славой ее рода и богатством семьи, просили ее руки, но Рахиль облила их презрением и так унизила, что все они уехали из Амстердама.
Семейство Абраванель отличалось маленькой физиогномической особенностью: не вполне правильным прикусом и толстоватой нижней губой. И у Рахили эта особенность странным образом проявилась до крайности ярко, она словно в одиночку взяла себе эту уродливую черту за всех своих братьев и сестер, да и за следующее поколение тоже. В самом деле, не очень-то приятно было видеть, как она презрительно выпячивает толстенную губу над круто срезанным подбородком, а тем самым позволяет слюням беспрепятственно течь изо рта и, чмокая и обкапывая собственную грудь, изрекает что-нибудь пренебрежительное о третьих лицах.
Манассии суждено было видеть на ее лице только такое выражение.
Они вели долгие разговоры о детстве в Португалии и о бегстве, ведь оба пережили это примерно в одном возрасте, речь тут шла о воспоминаниях, словах, интонациях, стоило одному их затронуть, как другой мог продолжить или дополнить, они говорили о запахах и освещении… нет! Об этом они не говорили, предполагая, что несказанное другому знакомо: к примеру, один говорил: «Был весенний вечер…» — и другой сразу видел определенный свет, свет португальского весеннего вечера, какого в Амстердаме не увидишь, и оба знали, что видели этот свет, и могли в этом свете продолжить рассказ.
Беседуя с Рахилью, Манассия от робости опускал глаза, почти что можно сказать, что он — не потому, что она его отталкивала, а потому, что он восхищался ею, — до самой свадьбы смотрел на нее лишь как бы с закрытыми глазами. Он любил ее голос. Странно. Голос у нее был резкий и холодный, но, когда они с Самуилом делились воспоминаниями о своих прожитых порознь, но все же общих детских годах, этот голос звучал не так резко и холодно, как слышалось другим. И он слышал в голосе Рахили ясность и решительность, ободрявшие его, и чуть смелее и увереннее формулировал свои мысли. В такие мгновения она становилась прямо-таки теплой, сердечной: мужчина должен быть как ее отец, должен знать, чего хочет, и не сомневаться, что достигнет желаемого.
Манассия славился как блестящий оратор, и община шушукалась теперь о том, как же он укротил острый язык Рахили Абраванель. Насмешки, что честолюбивый Манассия в своей жажде славы женится на губастой уродине Рахили потому только, что она из рода Абраванель (что он себе думал? Что именно он родит Мессию?), — эти насмешки утихли еще до свадьбы, уступили место удивлению, а затем и восхищению: руби-то, судя по всему, обладал даром, какого авантюристы минувших лет не имели. Наивный руби насмешек не замечал, не заметил, как издевка ушла, а вот одобрение, каким в конце концов обернулась первоначальная насмешка, от него не укрылось. Иного он и не ожидал.
На этой двойной свадьбе столько людей не поместилось в синагоге, что обеим парам — после замены публики — пришлось второй раз стать под балдахин. В результате свадьба получилась двойная в двояком смысле: две пары сочетались браком, причем дважды.
Крепкие узы, все выдержат. Эти браки никакая боль не разрушит, а будет ее предостаточно, начиная со свадебной ночи.
После свадьбы рабби впервые отведал спиртное. Местное пиво и шипучее французское вино. Подействовало оно удивительно, как бы поэтапно. Первый этап: он сидел и ухмылялся. Второй этап: руби пустился танцевать. Упитанный молодой человек, вечно сидевший за книгами, вдруг вскочил на стол, принялся выделывать ногами вензеля, вскидывать руки над головой, потом спрыгнул на свой стул, который немедля развалился, отчего рабби плюхнулся мягким местом на пол, кое-как встал и воскликнул: «Танцуйте, евреи! Танцуйте!»
Третий этап. Свадебная ночь. Ни Рахиль, ни Иона не пожелали провести свадебную ночь в доме родителей. И обе пары, когда пришло время, отправились на квартиру Самуила и Эсфири. В каждой из двух комнат была приготовлена постель. Когда Манассия, стоя перед постелью, протянул жене руки ладонями вверх, как ему велели заранее (этот жест означал: отдай себя в мои руки!), она замахала на него, выгнала из комнаты. Сказала, что хочет в одиночестве приготовиться к супружеской ночи, что позовет его, как только будет готова. Об этом он никаких советов не получал, а потому, согласившись, что так надо, покинул комнату.
