Василий Аксенов - Редкие земли
Юноша, скорее мальчик, в пенной воде достиг пологого брега, спрыгнул с плоского предмета, на котором скользил, взял его под мышку и легким шагом стал подниматься к верхушке дюны. Он был совсем не так велик, как предполагал Ген. Впрочем, с чем он мог его сравнить, разве только с самим собой. По этой мерке он был великоват, но не более того. Добравшись до Гена, он сел рядом, а рядом с собой положил свою доску по имени Рокси.
«Однажды, Ген, когда я плыл над песчаным дном, хорошо освещенным солнцем, я увидел наши тени, свою и Рокси. Моя была в три раза длиннее и шире, чем ее, — сказал Никодимчик, смешновато показывая руками. — Это был апогей, как я предполагаю. Потом понемногу пошло на убыль».
«Сейчас мы оба не отбрасываем тени, — сказал Ген. — Как у Данте, помнишь?»
«Да-да», — с некоторой рассеянностью ответил Ник-и-Дим. Гену показалось, что сын с сожалением оглядывает океан.
«Скажи, мой мальчик, ты когда-то рассчитывал потерять в океане страх смерти. Так и случилось, Дим?»
«Да-да, — ответил сын все с той же рассеянностью, к которой, казалось, прибавилось ожидание. — Все это растворилось там, в воде, в резервуаре элементов. У тебя тоже так было, отец?»
«Я отчалил в растворе шафрана и миндаля, — ответил Ген. — И прошел сюда под мерцанием редких земель».
«И вот появилась моя мать», — с некоторой высокопарностью, как в какой-нибудь классической драме, провозгласил Никодимчик и сделал жест «извольте» в сторону все еще зримого океана. Оттуда, из пены морской, возникла и вышла на брег девушка с оголенной грудью и округлившимся животом. Все еще в стиле «фабрики звезд» она помахала им рукой, то есть слева направо and back.
«Да ведь это, кажется, не мать, а любовь твоя Дельфина», — предположил отец, но сын поправил его: «В этом вряд ли уловишь разницу. Так же трудно уловить разницу между мной и сыном в ее чреве, если не считать его ненавидящего взгляда. Пойдем к ней, отец».
Они спустились с дюны и меж просохших бревен и коряг, смешанных до неразличимости с просохшими скелетами биосферы, прошли они к матери Дельфине, которая тут же без мук и без всяческих экссудатов, без плаценты и пуповины произвела мальчика, а тот тут же протянул ей руку и помог встать, и взгляд его был лучезарен, если только он сам не был лучезарным взглядом. «Теперь мы все вместе», — произнесла мать, и они отправились в необозримость, все четверо, если есть тут нужда в подсчете уходящих.
Кажется, за ними еще юлила доска Рокси, пока не растаяла в общей доскотеке.
В саду, окружающем дом, где во все времена года что-нибудь да цвело — зимняя ли камелия три месяца пылала алым огнем, неизвестный ли мне по названию суховатый куст весной покрывался маленькими цветочками, создавая лиловый мираж, ирисы ли вдруг в какую-то ночь мощно поднимали свои ярко-синие замысловатые головки, гортензии ли на все лето заявляли о своем пышном присутствии, мальвы ли покрывали свой куст сиреневыми откровениями поздней весны, магнолия ли развешивала свои белые чаши с непременными в их глубине крупными каплями влаги, летние ли петунии в оранжевом раже седлали ворота, дерзко ли утверждался розовый олеандр, розы ли потаенно возникали вдоль подзаборной колючей путаницы, — в этом саду в сумерках я сидел, уставившись на освещенную стеклянную дверь своего кабинета, где на столе под двумя лампами стоял мой открытый iBook G4 и призывал к завершению работы.
Должен признаться, что не ожидал такого грустного финала. Все как-то грезился некий вызов, что-то вроде победы, встреча не призраков, а живых, волна какого-то отпетого героизма, смесь мягкой грусти с жесткой иронией; в этом роде. Увы, за пять страниц до конца все повернулось иначе. Так уже не раз случалось в моей практике сочинительства романов. Не только характеры показывают свой нрав, противится и композиция. Роман разваливается и тем самым свершается. «Редкие земли» обретают ритм и поэтический слог.
* * *Вблизи селенья Иттерби
Ученый шведский Карл
В озерах камни теребил,
Кораллов он не крал.
Там проявился хитрый Иттрий,
Сей тугоплавкий элемент.
Ракеты, что твои осётры,
Несут свои крутые бёдра
И возжигают страсть комет.
Чу, тайные шаги Лантана…
Крадется пестрый, как султан,
Могучий, как нога атланта,
Со стрижкой модного шатена,
Торит он тропку на Алтай.
Когда тебя назвали Церий,
Не знали, что преломишь свет,
И в химии, как в мире целом,
Возникнет ультрафиолет.
Ты видишь зерна? Хохочет ёрник,
И Цельсий прыгает, как в цирке,
А слышится дуэт на цитрах,
И в парке цитрусы трясут.
Тащитесь по дорогам торным,
Где путник шел в венке из терний
И мыслил по бокам тростник.
Там плебс вопил, как воют звери,
Как скрытые в хиджабах стервы…
Где тот пророк, в кого я верю?
Но перли сквозь трясины вепри…
Так и назрел бы гнусный чирий,
Когда б не Церий.
Клади в карман магнит — Самарий,
А также славный Неодим,
И, если их возьмем суммарно,
Они притянут к нам амуров,
Хватать их будут наобум.
Сквозь атмосферу жаждет Тербий
Усилить свой люминофор,
Как замечательность верлибра
Усиливает древний хор.
И всё проносится, как зебры,
И стонет, как под вихрем вербы,
А под мостом ревет отребье
И жрет хрящи и кости рыбьи,
А нищий убегает с торбой,
И на потребу всяким ордам
Отменные саперы-сербы
Толкают задницей мотор.
В тот день заладил адский ливень,
Но сквозь прозрачнейший рентген
Предстал пред нами Гадолиний,
Как будто прибыли в Рангун.
Пред нами восемь га долины,
Муссон и вихрь, потоп минут.
Там проплывают на гондоле
Туда, где стонет менуэт,
К дворцу имперскому Елены.
Мечтает всяк: альков для лени
Ему в палаццо отведут,
Где будет Гадолиний вздут.
Он ускользал от нас, Европий,
Пускался в хитрые финты.
Понадобились шурупы
Его к Таблице привинтить.
Теперь сидим и пьем сиропы
И поглощаем дежоне:
Химический бифштекс с укропом
И сплав с сибирским бланманже.
Да кто этот ваш пресловутый Диспрозий?
Спросил на бегу торопливый прозаик.
Какие вы все, журналисты, занозы,
Ответил агент, суетливый, как заяц.
Он редкостный, но также сходный
С любой землей, балтийский Скандий,
И высится он, словно Анды
Над плоскогорьем этим гадским,
Где правит Кадмий.
Хотите, назовите Гольмий
И съешьте с солью.
Он вам придаст изящность пальмы,
И в теплый вечер в Стокгольме старом
Стен Гетц нас проведет по барам
Своим бемолем.
Если возьмете вы Празеодим,
Свяжете с Эрбием подшофе,
Тут же ударитесь в праздные оды,
Тулий завалится к ночи в кафе.
Тулий гуляка
С изящнейшей талией,
Эрбий возвышенный,
Весь в серебре.
Дверь открывают
Прометий-романтик
И Празеодим
С бесом в ребре.
Urbi et orbi, земель волонтеры,
Все вдохновенны, и кое-кто пьян,
Вот перед вами бойцы и фрондеры,
Три мушкетера
И Д’Артаньян.
Из редких редчайший Лютеций,
В толпе элементов и сплавов
Встречаешься ты, как литовец
В толпе мусульманских арабов.
Вот лето приходит, и с лекций
Студенты бегут, словно плутни,
И тучи вскипают, как клецки,
Под пенье божественной лютни.
Ты мчишься, как клубень летучий,
Не хочешь в глуши приютиться,
Летишь ты в просторах, Лютеций,
Моя одинокая птица.
Примечания
1
Мондиаль — чемпионат.
2
ЭТА — боевая организация баскских сепаратистов.
3
ВМПС — великий, могучий, правдивый, свободный.
4
ВК — бациллы Коха.
