Дэвид Митчелл - Блэк Свон Грин
Дальше была песня Гэри Ньюмана «Are “friends” electric?», и Колин Поул с Марком Брэдбери изобразили танец роботов.
– Потрясная песня! – Прокричал Дин мне прямо в ухо. – Это прям музыка будущего! Говорят, у Гэри Ньюмана есть друг по кличке «Дай пять»! Прикинь, как круто, а?
Танцорам кажется, что они сами придумывают движения, на самом деле все наоборот: танец похож на мозг – в нем одновременно происходят сотни процессов, а танцоры – они всего лишь клетки этого мозга.
Когда заиграла песня «Three times a lady» в исполнении Commodores, танцпол опустел. Остались только парочки, они танцевали, обнявшись, и наслаждались тем, что на них все смотрят, ну или наоборот – забыв о том, что на них все смотрят. Пол Уайт пригласил Люси Снидс. Потом ди-джей включил песню «Come on Eileen» группы Dexys Midnight Runners.
Дискотека – это своего рода зоопарк. Некоторые животные здесь становятся гораздо агрессивнее, чем в обычной жизни, другие – веселее, наглее, стыдливее или сексуальнее. Холли Деблин, похоже, уже ушла домой.
– Я думал, ты ушла домой.
Знак «ВЫХОД» мерцал инопланетным зеленым светом в темноте.
– А я думала, ты ушел домой.
Дискотека продолжалась за стеной, и фанерный пол дрожал у нас под ногами. За сценой располагалась комната, заваленная стульями. В комнате был большой шкаф во всю стену и футов десять в высоту. Я знал, что там, на шкафу хранятся сложенные столы для пинг-понга, и еще я знал, где спрятана лестница.
– Нет. Я танцевал с Дином Мораном.
– Да? – Холли Деблин изобразила шутливую ревность. – Что в нем есть такого, чего нет во мне? Он хорошо целуется, да?
– Моран? Господи, это омерзительно!
«Омерзительно» – это было мое последнее слово в качестве мальчика, который никогда не целовался. Я всегда очень переживал насчет своего будущего первого поцелуя, но все оказалось не так уж плохо, ничего такого липкого. Твои губы делают все сами, на уровне инстинктов, как морские актинии. Поцелуй кружит голову похлеще аттракциона Летающие Чашки. Ты вдыхаешь кислород, который выдыхает девочка.
И еще вы можете случайно столкнуться зубами.
– Упс, – Холли отдернулась, – извини!
– Ничего, все нормально. Я приклею их обратно.
Она растрепала мои приглаженные муссом волосы. Кожа на ее шее – ох! Ничего нежнее я никогда в своей жизни не трогал. И главное – она позволяла мне трогать себя. Это просто потрясающе! Она позволяла! Она пахла пробниками из магазина парфюмерии, она пахла июлем, корицей и Тик-таком. Мой двоюродный брат Хьюго говорил, что целовался уже с тридцатью девчонками (и не только целовался), а сейчас на его счету их, наверно, штук пятьдесят, но первая девчонка – она только одна.
– Ох, смотри, я украла одну омелу.
– Она вся помятая и…
Во время второго в моей жизни поцелуя язык Холли Деблин оказался у меня во рту. Он двигался медленно, как стыдливая мышка. Раньше мне казалось, что это омерзительно, но на самом деле это было влажно и – главное – это был секрет, – наш с ней секрет, – и мой язык тоже оказался у нее во рту. Нам пришлось перестать целоваться, потому что я забыл, как дышать.
– Эта песня, – сказал я, задыхаясь. – Та, что сейчас играет. Она прекрасна.
Ты не можешь сказать «прекрасно» в разговоре с мальчишкой, но с девчонкой – это позволено.
– «Сон-номер-9». Джон Леннон. Альбом Walls and Bridges, 1974 год.
– Если ты хотела впечатлить меня своими познаниями, то тебе удалось.
– Мой брат работает в «Револьвер Рекордс». У него столько виниловых пластинок, что из них можно выложить дорогу до Марса и обратно. Так, значит, ты знал об этой тайной комнате?
– Об этой? Да, у нас здесь был молодежный клуб, мы играли в пинг-понг. Я думал, она будет закрыта сегодня. Но, очевидно, я ошибся.
– Очевидно.
Холли запустила руки мне под свитер. Годами я слушал жалобы Джулии и Кейт Алфрик на то, как парни любят распускать руки, и сегодня, наконец, мне это пригодилось – я сдерживал себя. А потом Холли задрожала. Я думал, что ей холодно, но потом вдруг понял, что она хихикает.
– Что? – Я был напуган, мне казалось, что она смеется надо мной, что это я сделал что-то не так. – Что?
– Я вспомнила лицо Нила Броуса сегодня утром в кабинете труда.
– А. Это? Да, утро сегодня получилось тяжелое. Да и весь остальной день тоже.
– Он сверлил что-то своей дрелью, и Гарри Дрэйк хлопнул его по плечу и показал на тебя. Броус сначала не мог понять, что происходит. До него не сразу дошло, что эта штука в твоих тисках – это его калькулятор. А потом, потом дошло. Он, конечно, слащавый ублюдок, но он не тупица. Он знал, что за этим последует. Знал, что ему конец. Уже в тот момент, он знал.
Я трогал бусики на шее у Холли, бусины тихо щелкали друг о друга.
– Я тоже была удивлена. – Сказала она.
Я не торопил ее.
– Я имею в виду, ты мне нравился, Тейлор, но я думала, что ты… – Она замолчала, не хотела обидеть меня.
– Мальчик для битья?
Она прижалась подбородком к моей груди.
– Да.
Подбородок у нее довольно острый.
– Что случилось, Тейлор? Я имею в виду, как ты на это решился?
– Да так… – Мне нравилось, что она называет меня «Тейлор» а не «Джейсон». Почему-то это делало нашу беседу еще более интимной. Но я все равно боялся называть ее «Холли» или «Деблин», и старался просто избегать обращений. – За целый год много чего накопилось. Слушай, я не хочу говорить о Ниле Броусе. Давай в другой раз? – я стянул тканевый браслет с ее запястья и надел на свое.
– А воровать нехорошо. – Сказала она. – У тебя разве нет собственных модных аксессуаров?
– Теперь есть. Этот будет первым в моей коллекции.
Холли Деблин схватила меня за уши (они у меня великоваты, честно говоря) и притянула к себе. Наш третий поцелуй длился дольше, чем песня «Планета Земля» группы Дюран-Дюран. Холли положила мою руку туда, где я мог чувствовать ее сердцебиение под своей ладонью.
– Привет, Джейсон.
В зале было довольно темно; свет давали только гирлянды на рождественской елке и наш газовый камин. Все это выглядело как пещера Санта Клауса. Телевизор был выключен. Отец просто сидел там, в этом цветастом рождественском сумраке. Но по тону его голоса я понял: он знает все о Ниле Броусе и превращенном в вафлю калькуляторе.
– Как дискотека?
– Неплохо (ему было наплевать на дискотеку). Как Оксфорд?
– Оксфорд как Оксфорд. Джейсон, нам надо поговорить.
Я повесил свою черную куртку на вешалку. Я знал, что обречен. «Надо поговорить» – это значит, что говорить будет он, а я буду слушать. Но сегодня все было иначе, я был другим, Холли Деблин каким-то образом поменяла контакты в моей голове.
– Пап, а можно я сначала скажу?
– Конечно. – Отец выглядел спокойным. Но вулканы ведь тоже выглядят спокойными за секунду до того, как взорвутся. – Говори.
– Я должен сказать тебе две важные вещи. Очень важные. Правда.
– Да, я догадываюсь. У тебя был очень интересный день сегодня в школе.
– Это одна из них, да.
– Мистер Кемпси звонил. Насчет того исключенного мальчика.
– Нил Броус. Да. Я… я заплачу за калькулятор.
– Не нужно. – Отец был слишком истощен. – Утром я пошлю его отцу чек. Он, кстати, тоже звонил. Я имею в виду, отец Нила Броуса. И он извинился передо мной (вот это новость!). Просил меня забыть о калькуляторе. Но я в любом случае пошлю чек. Если он решит не обналичивать его, то это будет его выбор. Но, мне кажется, я должен кое-что сказать на этот счет.
– Что?
– Твоя мама, возможно, захочет отчитать тебя, но… – Он пожал плечами. – Мистер Кемпси сказал мне, что эти парни очень долго издевались над тобой. И мне очень жаль, что нас с мамой не было рядом, и ты не видел в нас поддержки, не чувствовал, что можешь прийти к нам со своей проблемой. Я не могу винить тебя в этом.
Я вдруг вспомнил о звонке Джулии.
– А мама дома?
– Мама… – в его глазах появилась тревога. – Она сегодня останется у Агнесс.
– В Челтенгэме? (Это не имеет смысла. Мама никогда не ночует нигде, кроме дома. Разве что у тети Эллис)
– У нее сегодня была очень поздняя встреча с важным клиентом.
– А почему она не упомянула об этом за завтраком?
– Ты хотел сказать мне две вещи. Какая вторая?
Я двенадцать месяцев оттягивал этот момент.
– Давай, Джейсон. Я не думаю, что это настолько плохо.
О да, пап, поверь, это именно настолько плохо.
– В январе озеро в лесу промерзло до дна, помнишь? Там было очень… (Палач заблокировал «скользко»)… мы с ребятами катались по льду, валяли дурака, и у меня в кармане были дедушкины часы «Омега» (Палач заблокировал слово «Seamaster»). – Я говорил, и мне казалось, что все это нереально, что я сплю. – Часы, которые он купил, когда служил (Господи, теперь я не могу сказать даже «во флоте»)… был в Адене. И я упал. – Пути назад не было. – И разбил часы. Вдребезги. Я провел целый год, пытаясь найти замену. Но те, что я нашел, стоили около девяти сотен фунтов. А у меня нет таких денег. Естественно.
