Любовь и пепел - Маклейн Пола

— Мы не заблудились, — улыбнулась мама.

— А если и заблудились, — поправила я, — то намеренно.

Скиннер рассмеялся и принялся готовить нам дайкири с горкой колотого льда и свежим лаймом. Пока бармен занимался своим делом, мужчина на другом конце стойки оглядывал нас с ног до головы. На мне были черный хлопковый сарафан и туфли с ремешками на низком каблуке. Наряд, который выгодно подчеркивал мои волосы и икры, не мог не произвести впечатление на противоположный пол. Хотя он, похоже, проявлял ко мне интерес не более чем из вежливости. Но в тот момент как я узнала его, собственная персона меня перестала занимать.

На нем была дырявая футболка и шорты, видимо купленные на самой дешевой барахолке. Ни то ни другое не придавало ему шарма. Но это точно был он. Темные, почти черные волосы падали на круглые очки в стальной оправе. Наши глаза встретились на долю секунды, прежде чем он рассеянно провел рукой по усам и вернулся к стопке писем, которые лежали перед ним.

Я не сказала ни слова ни Альфреду, ни маме, просто позволила себе быстро взглянуть еще раз, как турист на карту. Ноги у него были загорелые и мускулистые, как у профессионального боксера. Руки тоже загорелые, грудь широкая, и все в нем говорило о физической силе, здоровье и животной грации. Общая картина производила сильное впечатление, но я не собиралась бежать к нему и признаваться, что у меня в сумочке его фотография в качестве закладки для книги. Я вырезала ее из журнала «Тайм» вместе с его длинной статьей о корриде. Мне было даже страшно заикнуться о том, как много значат для меня его книги, или унижать себя заявлением, что я тоже писатель.

Еще в Брин-Море я приколола над столом в своей комнате любимую цитату из «Прощай, оружие!»: «С храбрыми никогда не случается беды». И каждый раз, когда я садилась писать, это должно было служить напоминанием и вызовом одновременно, хотя для себя я перефразировала эту строчку, втайне надеясь, что с храбрыми всегда случается успех. Жизнь может быть острой, яркой и полной, если бросаться ей навстречу.

И все-таки в темном, тесном баре я попыталась заставить себя подойти к нему. Мой герой был здесь, в менее чем двадцати футах от меня. «С храбрыми никогда не случается беды», — повторяла я про себя в надежде, что вот-вот в голову придет что-то умное, но ничего не приходило.

Наконец я, с трудом сглотнув и переведя дыхание, отвернулась и снова обратила внимание на свою семью и дайкири. Напиток, с плавающими кусочками льда, был терпким и крепким. Над головой неспешно вращались лопасти вентилятора, окатывая нас волнами воздуха, напоминающими медленные выдохи неповоротливого животного. За дверью две чайки боролись друг с другом за черную раковину мидии. А мистер Хемингуэй продолжал игнорировать нас, читая почту, пока Скиннер, раскалывая лед для следующей порции коктейля, не спросил, откуда мы.

— Сент-Луис, — гордо ответила мама.

Это сработало. Он встал со своего места и подошел.

— Две мои жены учились в школе в Сент-Луисе, сказал он маме по-соседски. — Мне всегда нравился этот город.

Две мои жены? Судя по тому, как он это произнес, можно было подумать, что у него их дюжина, но я не рискнула бы об этом спросить.

— Он нам тоже нравится, — ответила мама. — Хотя здесь, на юге, ром лучше. Солнце тоже неплохое.

Когда он улыбнулся ей, его карие глаза засияли, а на левой щеке появилась ямочка.

— Я родился на Среднем Западе, — сказал он. — Недалеко от Чикаго. На расстоянии город кажется мне лучше, как и вся страна, и люди.

Альфред молчал, но вдруг встал и пожал ему руку. Мы все представились. Я был рада, что ни он, ни мама не подали виду, насколько сильное впечатление произвело на них его имя. Вся страна знала, кто такой Хемингуэй, да и весь остальной мир тоже. Но здесь, в его городе, было очевидно, что ему нравится, когда его принимают за обычного человека. И футболка была тому подтверждением.

— Давайте я покажу вам город, — сказал он, многозначительно глядя на маму. Она все еще была очень красивой женщиной. Как говорится, следила за собой, у нее были прекрасные серебристые волосы, большие голубые глаза, идеальный рот и абсолютно никакого тщеславия. Если не считать нашей недавней утраты, я всегда считала ее самым счастливым и уравновешенным человеком на свете. В очередной раз удача пришла именно к ней. Похоже, мама сделала ставку, когда мы сели в автобус, и сейчас ей выпал выигрышный номер.

Частная экскурсия по Ки-Уэст от Эрнеста Хемингуэя? Конечно! Обычное дело. Нас таким не удивишь.

В черном «форде» Хемингуэя мы проехались по побережью острова, начиная с самой южной его точки, где стояла выкрашенная в красно-белый цвет бочка, напоминающая разноцветный леденец. Нам встретились два неприглядных пляжа, но Эрнест заверил, что это лучшие места для купания.

— Что-то это место не похоже на писательский рай, — заметила мама с пассажирского сиденья. Она сняла шляпку и положила на колени, а руку высунула в открытое окно. — Как вы здесь оказались?

— Я проделал долгий путь. — Он усмехнулся. — Из Парижа в Пигготт в Арканзасе, затем Канзас-Сити. Потом Монтана, Испания, снова Париж. Вайоминг и Чикаго, затем Нью-Йорк и опять Пигготт. И в Африке тоже успел побывать. В первые два года брака, мне кажется, мы не задерживались больше, чем на месяц в одном городе.

— Невероятно! Как же с этим справилась ваша жена?

— Великолепно, если честно. Я думаю, что это ее лучшая черта: она может справиться абсолютно со всем. К тому же она прекрасная мать. У нас двое сыновей.

— Как же чудесно, — сказала мама, — повидать столько всего в мире.

— Да. Но все же всегда необходимо тихое местечко, куда можно прийти за умиротворением. Не получится работать, находясь постоянно в разъездах. А если получится, то в работе будет заметно напряжение. И влияние всех этих мест тоже.

В конце показалось, что он обращается непосредственно ко мне. Это было как раз то, о чем я беспокоилась. Я перестаралась со своим новым романом, и эти чрезмерные усилия были повсюду на страницах, иногда они проявлялись в виде скованности, иногда — в виде отчаяния, но они всегда были.

— Не уверена, что у меня получится работать, когда вокруг столько солнца и дайкири, — сказала я, пытаясь пошутить, хотя на самом деле он меня запугал.

— Если возьмешь себя в руки и начнешь работать еще до рассвета, то после сможешь делать все, что захочешь.

Я увидела в зеркале, что он перевел взгляд на меня, и мой пульс участился. Невероятно, что я смогла привлечь его внимание, пусть даже ненадолго. Словно яркий свет при движении выхватывает вас из темноты и снова исчезает. Было такое чувство, что он видит меня насквозь и понимает, как работает мое сознание. Это было невозможно, так как мы только что встретились, но он очень мастерски описывал людей в своих произведениях, и я верила, что Хемингуэй способен быстро проникать в суть вещей, возможно даже не желая этого.

Позже, когда солнце уже начало скрываться за пальмами, он подвез нас к небольшому кладбищу и припарковался. Мы прошли через скрипучие кованые ворота на Анджела-стрит. Высоко над могильными плитами цвели жакаранды. Мы медленно пробирались между ними к центральной медной статуе. Альфред остановился перед ней и, прищурившись, стал рассматривать мемориальную доску.

— Смотрите, это моряки с броненосца «Мэн», — сообщил он.

— Он затонул в Гаванской гавани, — объяснил Хемингуэй. — Куба вон там. Девяносто морских миль — и совсем другой мир, — добавил он, указывая через плечо на юг.

— Кажется, я читала в отеле что-то о конкистадорах, — сказала мама.

— Совершенно верно. Ки-Уэст по-испански звучит как «Кайо Уэсо» и означает «Костяной риф». Когда появился Понсе де Леон, весь остров оказался усеян грудой скелетов.

— Что они сделали со всеми скелетами, чтобы это место снова стало пригодным для жизни? — спросила я.

— А оно пригодно? — Он улыбнулся. — Я думаю, они всё еще где-то здесь, на мелководье. Время от времени я с трудом волочу целую милю бедренную кость, делая вид, что это рыбья.